Папа, если бы вы видели, в каких условиях я пишу это письмо… Никто так не пишет, как я вам, ведь письма писать не разрешается, а только открытки. Я пока жив, здоров, чего и вам желаю».

«Дорогие мои мамочка и Катюша!

Быть может, этот листочек дойдет до вас. Если дойдет, то вы узнаете про нас почти всю правду.

Живем мы в лагере, в комнатах по 16 человек. Когда все соберутся, то негде и повернуться. Когда кричат: «Подъем на работу!», то все летяг с двухэтажных нар. На работу идем с целой капеллой полицаев и обратно с ними. Приходим в лагерь и из-под замка никуда. Иногда по воскресеньям дают пропуск на несколько человек. Гулять разрешается лишь по нашей улице, а больше нигде. Покупать можно все, кроме продуктов, одежды и обуви. Но это не означает, что мы голые — нет. На заводе дают тряпки вытирать станки, и мы шьем из них белье». (Галина Г-ч в г. Городня. Черниговской области, 4 апреля 1943 года.)

«Я работаю на фабрике. Сколько я получаю в месяц, когда (зачеркнуто цензурой) нам не выдают… То, что было на себе, то и донашиваем. Если бы вы знали, какой я теперь стала, Зина». (Из г. Рчешница в Сталино, родным, 16 июня 1943 года.)

«Люба, если будет еще вербовка и тебе принесут повестку, то порви эту повестку и уходи в другое село, ничего тебе не будет. А поедешь в Неметчину, «счастливой» будешь. Шура». (Из Германии в село Бабановка Запорожской области, 5 июля 1943 года.)

«Добрый день, дорогая семья Нины Лисаковской. От всего сердца посылаю вам свой далекий привет и желаю всего самого доброго в вашей жизни. Дорогая семья, хочу я вам с горечью передать печальную весть, которой вы не ожидали… Ваша дочь Нина Петровна Лисаковская 23.VII.43 г. в шесть часов вечера умерла… Я ей помогала чем могла. Не печальтесь, такова ее доля». (Мария П-чук из Берлина в с. Народичи Житомирской области, 29 июля 1943 года.)

Большое село Народичи — сотни парней и девушек увезли отсюда в Германию. В том же сборнике писем с чужбины встретилось еще одно, адресованное в Народичи, на этот раз из Франкфурта:

«И вот сейчас я вам напишу, дорогая мама, отец и братья, забудьте о своем сыне и брате, потому что пропаду я здесь, как булька на воде, и не выдержу я такой работы, таких издевательств и такого голода, как здесь, в Германии». (27 сентября 1943 года.)

Через множество рук из лагеря № 388 где-то в глубине Германии дошло до родных письмо неизвестной нам девушки. Немецкий мастер купил ей четыре марки, но отправить письмо побоялся: «Запрещено!» Неделю-другую листочек пришлось прятать, — «а ведь здесь негде укрыть написанное». Потом подвернулась оказия… И где-то в хате над Десной родные открыли конверт:

«Есть нам дают три раза в день. Утром даже не могу сказать, что это такое — закипяченная вода, туда всыпают немного муки, так что получается нечто очень реденькое и такое седоватое, как вода с вареников… Мамочка и папочка, бараки наши так сделаны, как наш хлев, койки двухэтажные, солому, как напихали, когда мы приехали, так она и лежит. Блох — аж матрас поднимается».

Обратные адреса вся Германия: Нюрнберг и Дортмунд, Берлин и Дрезден, безвестные немецкие, австрийские поселки, Мюнхен и Карлсбад — да, Карловы Вары! Отсюда 3 июня 1943 года написала письмо своим родным в село Жуковку Киевской области Катя Л-ко:

«…День за днем идут дожди. Мы пропалываем картошку — и жизни своей не рады. Косим сено, а руки болят, не знаю как. Работаем день за днем. Как ляжешь спать, то уже и не повернешься. Хожу босиком, потому что ботинки уже порвались. Я хозяину показываю, что не в чем ходить, а он отвечает: «Почему же ты не ругаешь дождь?» Наверное, здесь придется помирать и никто не узнает, где моя могилка…»

В сорок пятом, сразу после освобождения Чехословакии от фашизма, близ Карловых Вар, Соколова, Хеба были найдены десятки братских могил советских военнопленных и «восточных рабочих». «На полосатом тряпье сохранились большие буквы «R», — говорилось в акте следственной комиссии. — Значит, это наши солдаты, томившиеся в фашистском плену Имен их никто никогда не узнает. Трупы обозначаем цифрами: первый, пятый, восьмой… Черепа пленных расколоты каким-то тяжелым предметом. Вскоре мы находим его: четырехпятикилограммовый слиток железа».

Убивали пленных в десятке шагов от поселка. Что знали там о расправе? «Нас поразило отношение жителей к трагедии, разыгравшейся у них на глазах, — отмечают авторы отчета. — Никто ничего не помнил, никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Верим! Что стоила жизнь военнопленного, да еще русского, для гитлеровских прислужников?!»

Из села Викторовка Киевской области в германский городок Гладбах родители отправили сыну немецкую рекламку. Цензура это послание охотно пропустила. А сын мог сравнить рекламу и действительность:

«Папа прислал мне рекламу, в которой рисуется жизнь украинцев в Германии. Нарисовано правдиво, это надо понимать. А вы так и понимаете… Эх, что там говорить: раб-рабом!»

Таких откровений, конечно, не было в профашистских газетенках, в официозных киножурналах. Там во весь экран молодицы шустрили у станков, пели красивые и грустные песни про родные края… А вечером, таясь от напарниц, писали домой, как Катя П. Из Трира в свою Яновку, село в Киевской области.

«Я перешла к другому хозяину, в другое село, за 10 км оттого, где работает Маня. Здесь мне еще лучше: там, бывало, как наработаюсь, встречусь с Манькой и горе забуду. А сейчас я одна, заброшенная среди чужих людей. Уже пятая неделя, как я не могу ни с кем и словом перемолвиться. Нет в этом селе ни одной девушки с Украины или России. Один паренек из Таганрога, русский, да у него нет ни минуты свободной, работает, работает, а его все упрекают, мол, ленивый, всегда слышишь, как кричат на него, словно это скотина, а не человек. Несколько раз его уже били. Не имеет он права говорить ни с сербами, ни с кем, как только заговорит, так и гонят, словно собаку.

За пять недель я раз поговорила с ним, а так у меня рот будто замкнутый. Полицай и мне принес нашивку «OST». Теперь все, кто с нашивками, не имеют права ходить в соседние села, только в своем всегда надо быть».

Судя по всему, немецкие цензоры частенько не успевали отлавливать крамолу. Потому-то и прорывались такие откровения:

«Мама, Павлина пусть помирает дома, но сюда не едет». Без подписи.

«О возвращении домой нечего и думать, потому что только сюда ворота широкие». (Лида К-ва из Аншвила в г. Сталино, 5 января 1943 года.)

«Мамочка, ты пишешь, чтобы я побольше читал. Я не могу этого делать, если бы и хотел. Здесь нет книг, а во-вторых, я работаю по 12 часов в день… Я ведь еще ребенок, а работаю, как взрослый…» (Анатолий С-ов из Гюнтерсберга в Киев, 10 января 1943 года.)

«Дорогие мои незнакомые, дядя Иван Иванович! Я дочка Ивана Григорьевича, с хутора Стасово. Нахожусь сейчас в Германии в городе Магдебург. Однажды встретила здесь вашего сына Григория. Он находится в плену, недалеко от меня… Напишите, что вы хотели бы знать о нем, а я, хотя это и трудно, постараюсь передать от вас пару слов. Он пока жив, здоров, а как живется здесь, он сам расскажет, если вернется домой.

Встретились мы на чужой стороне, и я с радости около окна заплакала, а он за решеткой…» (Екатерина М-ко, из Магдебурга в с. Гавриловку Днепропетровской области, 19 января 1943 года.)

Вот еще один конспиратор пишет в Полтавскую область, интересуется у родных: «Далеко ли сейчас те гости, что подходили зимой?» (Степан С-p из Маплиса, 26 января 1943 года.)

Современным читателям, особенно молодым, Великая Отечественная война представляется сначала одним большим отступлением, потом — безостановочным наступлением. От Волги до Берлина! Увы, обратный путь был не победной прогулкой. Четыре раза, к примеру, захватывали немцы Лозовую, четыре раза освобождала эту станцию Красная армия. В последний раз — в августе 1943 года. А до этого «гостей, что подходили зимой», немцы отбивали. Они умели воевать.