— Ты должна его бросить! Ты же больше не любишь своего мужа, ты любишь другого. Нельзя усидеть одновременно на двух стульях! Ты должна от него уйти!
И я это сделала. Я побросала в сумку уйму ненужных вещей и уже закрывала за собой дверь, совершенно не зная, куда мне теперь податься, когда увидела Арианну. Она-то и предложила мне пожить в ее летнем доме весь июль.
— Поезжай на Эльбу. Мы с Руди в этом году решили прокатиться на мотоциклах по Греции.
И вот я здесь.
Взволнованная, потерянная, нерешительная. Нет больше точек отсчета, я знаю только, кем я была, но не знаю, кто я есть, и уж тем более не могу вообразить, кем стану.
Единственное, что я точно знаю, — это то, что влюблена в него.
Он мой преподаватель в аспирантуре (наверное, именно это совпадение привело Дзиккарди в телячий восторг). Очаровательный, дурашливый, соблазнительный. Разрывается между постоянными любовницами, случайными связями и женой, которая может попасть в Книгу рекордов Гиннесса за великую способность противостоять нашествию вражеского нижнего белья на супружеское ложе.
Когда появилась я, нас стало четверо: он, она, еще одна и ваша покорная слуга. Для меня это была «внезапная страсть», для него — рядовое событие.
Я старалась попадаться ему на глаза, он начал обращать на меня внимание, мы начали встречаться. Непередаваемое ощущение: первый поцелуй в вагоне поезда Милан — Болонья, от Центрального вокзала до Лоди (где мне выходить), а потом мы уже занимались любовью где только можно.
«Нельзя усидеть на двух стульях!» Ну не знаю… В любом случае, я здесь, на острове, одна, пока он с женой в круизе (это все равно что набирать баллы: определенное количество любовниц дает жене право на приз). Мне его не хватает, конечно, но не все время, и уж тем более я по нему не тоскую!
Мне двадцать шесть лет, но чувствую я себя на шестнадцать, я счастлива и свободна, весь мир у моих ног.
Квартира Арианны находится в старом доме на высоком мысе, окна выходят на запад. Солнце садится прямо в море (вот что я люблю больше всего на свете), и ясными вечерами видны огни Корсики. По тропинке, бегущей вдоль берега и поросшей по краям большими кустами ежевики, можно добраться до деревушки; там, по обе стороны причала для туристов, тянутся две длинные гряды ровных и гладких камней, на которых я готова проваляться весь день. Я думала, что никого тут не знаю, и мне это даже нравилось, но вчера утром ко мне подошла одна синьора.
— Я Нучча, подруга твоей мамы, помнишь меня?
— Ну да, конечно! Извините, я и не знала, что вы тоже проводите отпуск на Эльбе…
— Какое приятное совпадение! А твой муж?
— Его здесь нет, он…
— Конечно, конечно, работа прежде всего. Кстати, если хочешь, можешь как-нибудь покататься с нами на яхте. Что скажешь? Такая хорошая погода должна продержаться весь месяц!
— Почему бы и нет? С удовольствием.
— Завтра в десять утра у моего лежака. Договорились?
— Отлично.
Трудно представить себе что-нибудь более унылое, чем прогулка по морю на «утюге» с пятидесятилетним мужиком при деньгах, вечно окруженном друзьями-миланцами «пузо-не-помеха-молодиться», женами «крашеные-лохмы-грозди-драгоценностей», детьми «три-месяца-каникул-на-море-какая-скука».
Я стою рядом с причалом, выгляжу как рыбак, только что вернувшийся на берег после ночной ловли в открытом море, а не как будущая гостья Казановы: джинсовые шорты с дырками и в пятнах (от старости, а не по гениальной задумке какого-нибудь японского стилиста) и белая майка моего бывшего мужа (непонятно, каким образом она оказалась в моем чемодане: майка, не имеющая ничего общего с Дольче & Габбаной, вдохновленной врожденной элегантностью каменщиков Бергамо). Как обычно, я не соответствую тем, кто меня окружает: я не одна из них. Все то же чувство неудобства, которое я испытывала тысячи раз, сопровождаемое безнадежной попыткой приспособиться к окружающим. Для парней я всегда была «слишком» толстой, для мамы «слишком» живой, для отца просто «слишком», для бывшего «слишком» независимой, «слишком» великолепной, в общем — «слишком слишком».
А вон и они!!! Стайкой надвигаются барби: гарцуют на высоченных каблуках, все в масле, хоть сейчас на сковородку, все как на подбор: «купальник-парео-тюрбан-на-голове-солнечные-очки»… Гуччи, Диор, Кавалли.
Я этого не вынесу!
Они даже не здороваются (наверное, приняли меня за прислугу), сразу начинают навьючивать на меня термосы, ящики с вином, колбасы и тонны хлеба. Чувствую себя Оливером Твистом в порте Плимут. — Приве-е-е-ет… — Дружное блеяние отвлекает меня от суицидальных мыслей.
Вдруг все образцы пластической хирургии одновременно поворачиваются и бегут (если можно это так назвать) поздороваться с кем-то. Как им удается добиться таких мраморных задниц? Когда я бегу, моя пятая точка болтается как желе!
Они расступаются, и мне удается увидеть объект столь пристального внимания: длинные волосы, как у Гуччини, пятидневная щетина, джинсы и майка, заношенные (по-настоящему) и грязные (тоже по-настоящему).
Он подходит ко мне:
— Марко, очень приятно.
— Очень приятно. Эу.
Эу — это от Эусторгии, так меня назвали совершенно случайно (о, этот проклятый случай!), просто потому, что я родилась 6 июня. Все думали, что родится мальчик, и родители, совершенно сбитые с толку, не придумали ничего лучшего, чем выбрать имя по календарю. Для себя я решила, что Оргия в качестве сокращенного варианта имени создаст мне в жизни много ненужных проблем, так что я представляюсь просто «Эу» — в надежде, что все примут его за уменьшительное от Эуджении и не будут приставать с вопросами.
Марко ни о чем не спрашивает, пожимает мне руку с такой силой, что на какое-то мгновение я перестаю ее чувствовать, и начинает молча помогать мне.
Через час мы наконец перетаскиваем все вещи в шлюпку — изнурительная работенка! — которая должна доставить их на борт яхты, пришвартованной в открытом море, и наконец готовы к отплытию.
— А я вон на той поплыву, — говорит он, указывая на двухмачтовое суденышко довольно плачевного вида. — Хочешь со мной?
— С удовольствием! — Я иду за ним по трапу, даже не пытаясь скрыть свою бурную радость.
Во время плавания он не произносит ни слова. Курит сигареты без фильтра и отдает мне приказания, которые я просто не в состоянии выполнить, потому что никогда не плавала на парусной лодке. Я не знаю, что такое бизань, и ко всему прочему я неуклюжа как тюлень.
Мы заплываем в пустынную бухту: она напоминает рекламу тура «всё включено», в том числе и мечты. Но если я закрою глаза, то банальный набор «голубое небо, синее море, огромная лодка и красивые женщины» исчезнет, чтобы освободить место для поэтической реальности. Слабый ветер с солоновато-горьким привкусом, волны, мягко разбивающиеся о борт корабля, чайки, соленая и влажная кожа.
Мы плыли не тем же маршрутом, как все остальные, и потому прибыли на место встречи первыми. Ложимся на палубе спиной к солнцу.
— Я преподаю статистику в Римском университете. Взял отпуск, потому что женщина, с который я прожил девять лет, бросила меня. До сих пор не могу в себя прийти.
— А я недавно ушла от мужа. — (И, кажется, влюблена в женатого мужчину.)
Он пододвигается, убирает рукой мои волосы и начинает целовать меня в шею. Он нежен, пахнет табаком и морской солью. Стягивает трусики от купальника, обнажая меня. Потом медленно раздевается сам, я слышу это, но не вижу, потому что до сих пор лежу на животе. Я не поворачиваюсь, он ложится сверху и входит в меня с вожделением, печалью, тоской, благодарностью. Я просто принимаю его: мое участие не требуется, не нужно ничего делать.
Закончив, он перекатывается на бок и натягивает джинсы. Потом он снова надевает на меня купальник, и я сажусь рядом с ним любоваться морем.
Через несколько минут вдалеке возникают очертания катера, приближающегося к нам. Число барби возросло, рядом с пятидесятилетним мужиком мелькают уже три или четыре красотки «плоский живот — пышная грудь». Отличный прыжок, достойный олимпийского чемпиона, и через четверть секунды они уже стоят на нашей лодке (Марко даже издали выглядит просто потрясно). А вот и мы, мы снова здесь! Как будто пластинку заело, опять и опять повторяется припев моей жизни. Богини загорают, причесываются, смеются, обступив мрачного красавца, который шутит, флиртует, оценивает. И я на этом фоне медленно выцветаю, как старая фотография, почти совсем исчезаю.
