Одним из наименее фешенебельных районов Москвы на протяжении всего века были Грузины. Когда с легкой руки Эжена Сю с его «Парижскими тайнами» и Александра Дюма, написавшего роман «Парижские могикане», где действие происходило в парижских трущобах, в европейской литературе началась мода на аналогичные сюжеты («модная „трущобщина“», как тогда выражались) и пошли гулять всевозможные «Лондонские», «Варшавские», «Лионские» и прочие «тайны», в Москве сюжеты подобных произведений (какие-нибудь «Московские тайны и трущобы») черпали именно в Грузинах, где неказистые домишки сплошь да рядом служили притонами беглых из Сибири «варнаков» и другой темной и криминальной публики. Здесь было много по-настоящему глухих мест, особенно на пустырях вблизи заросших оврагов, по которым протекали речки Бубна и Кабаниха. Видимо, не случайно две улицы вблизи Грузин долго носили названия Большой и Малой Живодерки. Как писал С. П. Подъячев, еще и в 1880-х годах «с Живодерки… грязной, вонючей, узкой, плохо освещенной, часто неслись по ночам отчаянные вопли: „Ка-а-раул! Гра-а-бют!“»^[276]. Однако присущая Москве пестрота сказывалась и здесь: в этом районе долго жил мирный лексикограф Владимир Даль (в Грузинах), а на Большой Живодерке в 1820-х годах — поэт князь Петр Вяземский.

Еще одним знаменитым на всю Москву трущобным районом была Грачевка (или Драчевка — по стоявшему здесь в древности храму Николы в Драчах). Этот район находился между Сретенкой и рекой Неглинной, которая в конце XVIII века была переведена из естественного русла в канал, обсаженный деревьями, а в 1810-х годах — взята в подземный коллектор. На месте реки устроили Цветной бульвар. Уже в XVIII веке здесь, рядом с Трубной площадью, находился центр московской нищеты, и в глубине квартала в переулках текла жизнь городского дна. Как писал М. Воронов, «это исконная усыпальница всевозможных бедняков, без различия пола и возраста… Спившиеся с круга дворовые и иные люди, воры (жулики) всевозможных категорий и рангов, дотла промотавшиеся купеческие и чиновничьи дети, погибшие и погибающие женщины, шулера, нищие, старьевщики, тряпичники, шарманщики, собачники, уличные гаеры и пр., — подобная-то рвань ежедневно выползает на свет божий из грязных, сырых и вонючих домишек… На каждой сотне шагов вы непременно встретите полсотни кабаков, пивных лавок, ренсковых погребов и тому подобных учреждений»^[277].

Участок Неглинной рядом с «Трубой» с конца XVIII века и почти до 1880-х годов назывался москвичами «Волчьей долиной». Вплоть до 1810-х годов здесь в зарослях вечерами прятались грабители и нападали на прохожих. Было у них здесь неподалеку и сборное место в популярной в определенных кругах «полпивной», тоже называвшейся «Волчья долина» и стоявшей на том месте, где позднее построили ресторан «Эрмитаж». Это заведение просуществовало до 1830-х годов, а после его ликвидации «Волчьей долиной» стали называть другой разгульный трактир, находившийся у Большого Каменного моста, о котором в свое время уже шла речь.

Подозрительные обитатели полпивной вскоре облюбовали другое заведение, которое с 1840-х годов стояло на противоположном конце площади. Трактир «Крым» («Крымка») был также известен под именем «Грачевки» («Драчевки») или «Крымского ада».

В «Крым» вело два входа: один, главный, с Драчевки (Трубной улицы), другой с Цветного бульвара. Трактир располагался на двух этажах — наверху если не почище, то посветлее («дворянское» отделение), и публика попригляднее. Внизу (собственно и называвшемся среди постоянных посетителей «Адом») собирались откровенные золоторотцы — опухшие, вонючие, потерявшие человеческий облик. В обоих этажах: сводчатые, в подтеках, потолки, никогда не мытые окна, полы, усыпанные песком, запах кухонного чада, смешанного с перегаром и вонью махорки и немытого тела. Половые с битыми рожами, вышибала с большой дубиной, много женщин в разных стадиях алкоголизма. Сквозь дым едва пробивался свет нескольких газовых рожков; табачный дым ел глаза. Здесь «для веселья» пел хор солдат-песельников в сопровождении бубна, скрипки и кларнета.

старался-выводил солист, — и «О-о-о-ох! Насмерть раздеруся!» — браво подхватывал хор.

Веселье стояло такое, что дым коромыслом: какой-нибудь подпивший мастеровой в халате и сапожных обрезках на босу ногу, блестя глазами и чудом удерживая на затылке потасканную фуражку, наяривал трепака, и когда хор с молодецким присвистом, покрываемым трелями бубенчиков бубна, кончал песню, плясун тоже, с картинным притопом, застывал, эффектно разведя руки. От восторга «весь Крым бесновался до неистовства. Один молодчина упал на четвереньки и ревел от наслаждения, как дикий зверь:

— А-а-атлична! Подать солдатам водки на пять целковых!..»^[278].

Обычным явлением в «Крымке» были пьяные драки, перераставшие в многолюдные побоища, к которым завсегдатаи относились философски, говоря: «Кто в „Аду“ побывает, тот и адские мытарства узнает! Иначе нельзя! Порядок того требует». По аналогии с названием трактира буфетчика в нем называли «вельзевулом» или «сатаной», половых — «чертями» или «дьяволами», завсегдатаи же его величались «грешниками»^[279].

Со стороны Цветного бульвара попасть в «Ад» можно было через коридор, именуемый «Адскими кузницами». Здесь по обе стороны коридора были понаделаны небольшие клетушки — «каюты», использовавшиеся и для свиданий, и для ночлега.

Поближе к ночи в «Аду» собирались и люди посерьезней: налетчики, медвежатники, профессиональные шулера и нередко прямо отсюда шли «на дело». Полиция знала о такой роли «Грачевки», но накрыть никого не пыталась: здесь имелись тайники и скрытые ходы, ведущие в старинный, еще екатерининского времени, уже не действующий к середине девятнадцатого века водовод, что позволяло быстро и в буквальном смысле «смываться» и успешно соблюдать конспирацию. Кстати, благодаря этой особенности трактира, здесь в 1860-х годах собирались революционеры-ишутинцы.

«Крым» просуществовал до 1880 года, потом был перепродан, отремонтирован, а вновь открывшись, и выглядел иначе, и носил другое название. В 1890-х годах верхняя его часть была занята частью рестораном, частью меблированными комнатами, а внизу были устроены лавки, портерные и закусочные.

«Фартовые» (общее название уголовников) попроще — карманники, форточники, «трубочисты» — предпочитали трактир «Воробьевка», тоже невдалеке от «Трубы»: он находился на Петровке, в сохранившемся доныне доме, выходящем торцом на Петровский бульвар.

Как Грузины, так и «Труба» славились в Москве девятнадцатого века своими «веселыми домами» и гулящими девицами.

Вплоть до 1840-х годов публичные дома в России существовали нелегально и обычно маскировались под добропорядочный семейный дом, где «почтенная» вдова-хозяйка бывала окружена вереницей «племянниц» или «приживалок», или под швейную мастерскую с несколькими молоденькими и хорошенькими «мастерицами». Проститутки-одиночки нередко тоже числились в какой-нибудь мастерской (швейной, кондитерской и т. п.).

Тот «веселый домишко» с толстой сводней и парой «воспитанниц», который описан в поэме Василия Львовича Пушкина «Опасный сосед», находился в Грузинах, во всяком случае, насколько можно судить по маршруту следования («Кузнецкий мост, и вал, Арбат, и Поварская…» — и еще немного, чтобы доехать до Грузин). Здесь же чуть позднее было подобное же заведение, описанное уже Лермонтовым в поэме «Сашка»: