В тот вечер мы долго не ложились. Все мясо и ливер были приготовлены на костре, и многое съедено. Остатки на следующее утро сложили в холщовый мешок и погрузили на спину замыкавшего караван верблюда. Соляные блоки погибшей верблюдицы распределили между остальными животными.

Самсон встал рано утром, чтобы почитать Библию. На него, как и на меня, смерть верблюдицы и реакция Кефлы Мохаммеда произвели огромное впечатление. Я издали наблюдал, как начальник каравана связал две палки и воткнул их в расщелину, куда попала нога верблюда. Это был знак, предупреждавший других об опасности, а также дань памяти погибшему животному.

Утром мы задержались и тронулись в путь только после восьми часов. Движение каравана замедлилось, и я спросил Самсона, не кажется ли ему, что мы приближаемся к месту назначения.

Он не стал ничего выяснять, но, подмигнув, заявил, что чувствует запах цивилизации.

Четыре часа спустя, перебравшись через гряду холмов, мы увидели на горизонте скопление домов. Приблизившись, мы стали различать людей, коз и даже автомобили. Кефла махнул рукой в сторону видневшегося вдалеке поселка.

— Это Квиа. Вечером будем в Мекеле.

Я чуть не подпрыгнул от радости. Новизна ощущений от путешествия с караваном верблюдов по Афару давно прошла. Я похлопал Самсона по спине и пообещал побаловать его самой мягкой постелью и самым роскошным ужином, какие только может предложить столица Тигрея.

Самсон улыбнулся, и на его щеках появились ямочки, но прежде чем он успел мне ответить, к нам подошел Кефла.

— Мы продадим часть соли в Квиа, — сообщил он. — Здесь хороший рынок.

Вскоре караван уже брел по пыльным улицам маленького городка. Здесь верблюды выглядели несколько неуклюжими. Они были чужими в городе — точно так же как автомобиль был чужим в пустыне Данакил.

Мы прямиком направились к рынку, где торговля была в самом разгаре. Здесь мы увидели обычный ассортимент из зеленых пластиковых ведер, пирамид грязных бутылок, полиэтиленовых пакетов, поношенной одежды, старого инструмента, зерна и мяса. Женщины торговались в продуктовых рядах, а их дети рылись в грудах старой одежды — у них это занятие заменяло рассматривание витрин.

Верблюдов отвели в сторону и разгрузили. Примерно треть соли оставили для продажи, а остальную равномерно распределили между животными.

Кефла и другие торговцы из племени данакилов сбывали соль главному дилеру, который, в свою очередь, продавал ее посредникам, а те уже распиливали блоки на небольшие кусочки. Покупатели приобретали лишь небольшие кубики соли размером в несколько дюймов.

Сегодня вся соль из Афара употребляется в пищу, но в древности бруски соли, которые назывались столе, также выполняли функцию денег. Египетский монах Косьма писал о них в 525 году нашей эры, а тысячу лет спустя португальский священник Франсиско Альварес утверждал, что видел, как в Эфиопии соль используется вместо денег: «Имеющий соль не знает недостатка ни в чем». Даже в 60-х годах двадцатого века путешественники, посещавшие Тигрей, сообщали о том, что соль служит средством торговли.

Пока я стоял на рынке и прислушивался к ритмичным звукам пилы, распиливающей соляные блоки, на землю упали огромные капли дождя. На севере Эфиопии дождю всегда рады, но для соляного бизнеса это беда. Продавцы рассыпались по рынку, прося соседей одолжить кусок полиэтиленовой пленки, чтобы укрыть свой драгоценный товар.

Через час мы уже были готовы продолжить свой путь к Мекеле. Верблюды откуда-то знали, что конец путешествия близок, и ускорили шаг.

Кефла был доволен прибылью, которую принесла торговля в Квиа, и прятал под накидкой толстую пачку купюр. Перед последним отрезком пути до Мекеле он приказал своему сыну Ехиа отвязать мешок с остатками мяса верблюдицы. Затем он подошел к кучке одетых в лохмотья нищих и отдал им еду. Самсон был тронут его добротой.

— Кефла хороший человек, — заявил он. — Он, конечно, не христианин, но я думаю, что он попадет на небо.

С того самого момента, как мы пересекли городскую черту, стало понятно, что Мекеле — это особое место, не похожее не только на пустыню, но и на любой другой поселок или город Эфиопии. Город оказался удивительно современным.

Асфальт под копытами верблюдов был новым и ровным, как размазанное по хлебу масло, с катафотами в центре и сточными желобами по краям дороги. Большие и внушительные дома венчала импортная черепица, а во дворах стояли спутниковые антенны размером с небольшой пруд. В Мекеле имелись большие отели и рестораны, а на многочисленных заправочных станциях продавался бензин. Все автомобили были новенькими, с безукоризненными покрышками.

На Самсона Мекеле произвел неизгладимое впечатление.

— Я слышал об этом месте, — сказал он. — О нем рассказывают в барах Аддис-Абебы. Обычно над этими рассказами смеются, потому что никто не верит.

— Откуда такое процветание?

— Президент, — ответил Самсон. — Это родина президента.

Кефла сказал, что вместе с остальными погонщиками переночует в Мекеле, но с первыми лучами солнца они двинутся в обратный путь.

Им было неуютно в городе, и они спешили вернуться к семьям с вырученными от продажи соли деньгами. Мекеле разросся и стал современным городом, и поэтому спрос на соль здесь сократился. В нынешнее время, сказал Кефла, горожанам нужна очищенная соль, и они могут позволить себе покупать импортную.

— Для нас это плохо, — пояснил он. — Когда-нибудь ее захотят все, и нашей торговле придет конец. Тогда мы, наверное, умрем от голода. — Он умолк, а затем усмехнулся, глядя мне прямо в глаза. — Может быть, именно тогда бог сжалится над нами и превратит соль обратно в золото.

Вечером мы с Самсоном пригласили Кефлу и остальных погонщиков поужинать в небольшом ресторанчике. Мы выдержали трудное испытание и были готовы побаловать себя роскошью.

Я заказал для своих гостей почти все, что имелось в меню, и позаботился о том, чтобы они не увидели счет. Сумма значительно превышала ту, что они заработали за весь переход. Мы с Самсоном вымылись под горячим душем, а ночь провели в мягких постелях. Я хотел было пригласить Кефлу и остальных погонщиков переночевать вместе с нами в отеле, но Самсон сказал, что они будут чувствовать себя неловко. Я хотел дать им денег, но они отказались их брать — даже от Самсона. Они были слишком горды. Тогда я подарил каждому что-нибудь из одежды и предметов, имевшихся у меня в сумках.

Утром, после крепкого сна, мы спустились к конторке портье. Я хотел отправить кого-нибудь на поиски Бахру и нашего джипа. Швейцар сказал, что ночью для нас кое-что оставили. Это был сверток из мешковины размером с кирпич. Внутри мы нашли аккуратно вырезанный брусок серой соли.

После долгих поисков мы нашли Бахру на заднем сиденье джипа, припаркованного на узкой тропинке в стороне от окружной дороги. Он крепко спал, а грудь его рубашки была испачкана засохшей рвотой. Я постучал по дверце, и Бахру сел, похожий на восставшего из мертвых зомби. Четыре дня пьянства сделали свое дело. Я недоумевал, откуда у него столько денег. Несмотря на похмелье, он был рад видеть нас и сообщил, что кое-что успел узнать. Он слышал, что в свое время в пятидесяти милях от Мекеле итальянцы заложили пробные траншеи, пытаясь найти золото. Я удивился инициативе Бахру и, не особенно задумываясь, вручил ему несколько мятых мелких купюр. Этот мой поступок мгновенно излечил похмелье водителя, и уже через несколько минут наши вещи были погружены в джип, а машина, подпрыгивая, неслась по тряской сельской дороге. Пыль от колес, похожая на мелкий тальк, набивалась повсюду, но окружавший нас ландшафт стоил того, чтобы терпеть неудобства.

Президент недаром гордился своими родными местами. Эфиопское нагорье необыкновенно красиво, и я с изумлением разглядывал бескрайние просторы, покрытые буйной растительностью. Нигде в Африке мне не приходилось видеть такого удивительного плодородия.