Это было похоже на суховей, который дует в Сахаре в июне месяце. Уэйн сказал, что будет еще жарче; он не ошибся. Мы надели защитные серебристые костюмы, похожие на скафандры астронавтов, маски и перчатки. Затем мы сгрудились около печи; наши тела истекали потом внутри серебристых костюмов. Печь по форме напоминала огромный бочонок. Сверху располагалась система рукояток. Из печи выходил огнедышащий поток, похожий на вулканическую лаву. Затем «лава» сменилась расплавленным золотом. Уэйн объяснил, что первым выходит шлак, а вслед за ним появляется золото.

Через пять минут слитки уже лежали на бетонном полу — чушки выбивали, как буханки хлеба из формы для выпечки. Фабрика в Лега-Демби считалась не очень крупной; в год она производила примерно триста пятьдесят брусков золота. Один слиток весил около 10 килограммов и стоил приблизительно 80 тысяч долларов. Запасы золота в Эфиопии позволяли добывать гораздо больше этого драгоценного металла — требовались лишь иностранные инвесторы. Я стал размышлять о роли золота и о том, не может ли оно стать ключом к возрождению эфиопской экономики. Пока я пребывал в задумчивости, черные слитки обрабатывались молотком. Шлак отлетел, и я впервые увидел блеск чистейшего золота.

Следующим утром мы с Самсоном прятались от дождя, ожидая рейсовый автобус в Аддис-Абебу. Напротив нас на табуретке сгорбился пожилой человек. Он был одет в тесные, порванные на коленях брюки и лопнувшую по шву рубашку. По его телу часто пробегала дрожь, руки и ноги подергивались. Самсон сказал, что у этого человека прозвище «Старик», потому что он никогда не был молодым, даже в юности. Он любил бить мальчишек длинным хлыстом из кожи, а дети подкрадывались к нему сзади и кусали его. Но теперь зрение у него ослабло, рука утратила былую твердость. Подобно старому бульдогу, потерявшему зубы, Старик представлял собой жалкое зрелище.

Через четыре часа подъехал автобус, и мы заняли места в салоне. Когда мы ехали по улицам города, я заметил высокого атлетически сложенного мужчину, который бежал рядом с автобусом и выкрикивал женское имя. Он снял обувь, чтобы бежать быстрее.

— Кто он такой?

Самсон переадресовал мой вопрос одному из пассажиров.

— Его жена убегает с другим мужчиной.

У водителя автобуса были серьезные проблемы с мочевым пузырем, и он каждые несколько минут вынужден был останавливаться и бежать в придорожные кусты. Его болезнь, а также низкая скорость автобуса делали это средство передвижения самым неподходящим для бегства. Неверная жена, скорее всего, кляла себя за то, что села в эту колымагу. На третьей остановке муж догнал автобус и за волосы вытащил из него сбежавшую супругу.

Вечером в Аддис-Абебе мы решили отпраздновать благополучное возвращение в отеле «Шератон». Отель также принадлежал мистеру Амауди, и ходили слухи, что владелец потратил на строительство 100 миллионов долларов. В нем жили иностранные специалисты — расходы оплачивали фирмы, а сами они получали огромные, не облагаемые налогом жалованья. Похоже, что особой популярностью у них пользовался французский ресторан, в котором можно было отведать омара «термидор», шотландскую копченую форель и паштет из гусиной печенки, доставленный прямо из Парижа. Эфиопов в ресторанах и барах отеля было очень мало, но юные парочки любили гулять по роскошным холлам отеля или, держась за руки, бродить по саду.

В буфете Самсон положил целую гору еды в суповую тарелку. Он впервые был в «Шератоне» и, несмотря на то что съел огромное количество мяса, заявил, что ничего особенного в этой еде нет. Он вообще мало говорил после нашего освобождения из тюрьмы, хотя считал, что произошло это потому, что бог услышал его молитвы. Мы оставались друзьями, но я чувствовал, что он утратил веру в меня.

Побывав на нелегальном прииске, я получил представление, как добывали золото во времена царя Соломона. Но мне не давала покоя мысль о заброшенных шахтах Фрэнка Хейтера у подножия горы Туллу-Валлель на западе Эфиопии.

Кроме того, мне предстояло еще исследовать пять мест на карте, куда легли мои камешки — там мог скрываться ответ на загадку копей царя Соломона.

За десертом я заговорил о продолжении поисков. Самсон отложил ложку, прикрыл глаза ладонями и вздохнул.

— Мы уже побывали на нелегальных золотых копях, — сказал он.

— Они похожи на те, которые могли быть в эпоху царя Соломона, но это новая жила, — объяснил я. — Офир должен располагаться где-то на западе.

— Откуда вы знаете?

— Нам осталось побывать еще в пяти местах. — Я уклонился от ответа. — Разве мы можем сейчас все бросить? Мы еще не побывали на шахте Фрэнка Хейтера.

— Мы? — переспросил Самсон, глядя на меня сквозь растопыренные пальцы.

Самсона удалось уговорить поехать со мной только после того, как я пообещал взять напрокат машину. В местных автобусах, заявил Самсон, слишком жесткие сиденья, а ездят они слишком медленно. Средства мои были ограничены, а полноприводной внедорожник стоил очень дорого. Но Самсон заверил меня, что с его связями мы заключим выгодную сделку. Следующим утром он отправился на поиски машины, а я поехал на встречу с торговцем золотом в городской район Меркато. Служащий, убиравший туалеты в отеле «Гион», оставил на моей кровати его визитную карточку. Торговца звали Абдул Маджид, что в переводе с арабского означает «слуга Всевышнего», а его лавка называлась «Золото Соломона».

Добравшись до улицы, где располагались золотых дел мастера, я обнаружил целую вереницу ювелирных магазинов. Рядом над примитивными печами с тиглями сидели на корточках какие-то люди. Все это напомнило мне об индийских гамелавала, которые покупали у ювелиров пыль, сметенную с пола мастерской. В одной лишь Калькутте этим промыслом занимались сто тысяч мужчин, женщин и детей. Они извлекали крупицы золота из грязи.

Когда я вошел в лавку Абдул Маджида, хозяин встал, дунул на свою ладонь и протянул мне ее для приветствия. У него были коронки на зубах, раздувающиеся ноздри, а голову венчала маленькая шапочка, украшенная золотым шитьем. При разговоре он наклонялся вперед, так что его рот оказывался в нескольких сантиметрах от моего лица. У Абдул Маджида отвратительно пахло изо рта.

Я с самого начала заявил, что ничего не собираюсь покупать, и принялся расспрашивать торговца, что он знает о копях царя Соломона.

Абдул Маджид усадил меня и подал стакан жидкого чая.

— Сначала освежимся, — сказал он, — а потом побеседуем.

Несколько минут мы молча сидели, погруженные в свои мысли и прихлебывая чай. У задней стены стояли несколько прочных витрин из красного дерева. Их полки были обиты зеленым бархатом, который за много лет выгорел на солнце. У соседней стены располагались изящные напольные часы, изготовленные в Гамбурге. Напротив висел календарь с фотографией Эмпайр Стейт Билдинг, открытый на апреле 1993 года.

В том, что касается времени, Эфиопия живет по своим законам, как бы в параллельном нашему мире. Здесь пользуются не григорианским календарем, как на Западе, а юлианским, который отстает от нашего на семь лет и восемь месяцев. Год в Эфиопии состоит из двенадцати месяцев по тридцать дней и одного месяца, в котором всего пять дней. Каждый год тысячи непроданных западных календарей доставляются в Аддис-Абебу, где они хранятся в течение семи лет, а затем продаются людям вроде Абдул Маджида.

Хозяин лавки налил мне вторую чашку чая, и мы продолжали молча сидеть друг напротив друга. Затем, когда чай закончился, Абдул Маджид заговорил.

— Золото, — задумчиво произнес он. — Я могу о нем рассказывать всю жизнь, и это будет только начало.

— А что вы можете посоветовать тому, кто разыскивает копи царя Соломона?

— Чтобы получить ответ, — сказал Абдул Маджид, наклоняясь ко мне, — нужно думать не только о царе Соломоне. Необходимо принять во внимание древние торговые пути, политику и причины, которые лежали в основе потребности Соломона в золоте.