Иногда я думаю, что поездки мне нравятся только из-за завтраков в отеле. Утро, огромный зал и никакой обязаловки. Ходишь, что-то выбираешь, что-то незаметно пробуешь, ананасы в блюдцах дольками нарезаны, и не вчера, а пять минут назад, тарелку ставят — вмиг пуста, но откуда-то новая появляется, и блеклая золотистость каймой. Во время таких завтраков я медленно, нехотя, просыпаюсь, за окнами сложносочиненный пейзаж, всегда неожиданный. Ритуальность гостиничных завтраков — часть путешествия, поэтому в гостиницах всегда лучше, даже если друзья приглашают настойчиво. В гостях не проснешься постепенно, вежливость обязательна — «ах, не мешаю ли я вам здесь, удобно ли присесть там?» — обмен любезностями, хозяева натужно приветливы… нет и нет, лучше видеться с ними в заранее условленное время, даже если долго приходится договариваться. Где-нибудь во второй половине дня. Успеваешь привести себя в порядок, потом, по возможности, лучезарно улыбаясь, оживленно рассказываешь ничего не значащие для них новости, но они делают вид, что внимательно слушают, что им интересно. Хуже, если тут же, после какой-то фразы, следует восклицание: «Ах, для меня такое вовсе невозможно, у меня это было так!» — и ты в который раз понимаешь, что слушают тебя только для того, чтобы взглянуть с точки зрения собственного опыта, не слушают, иными словами, а рассматривают со стороны. Спотыкаешься на полуслове, разочаровываешься, снова понимаешь, что диалог чаще всего состоит из двух монологов и молчать проще, энергия не тратится понапрасну.

Словом, гостиницы предпочтительней. И ритуальные завтраки, и улыбаться необязательно. Отель заказан Андреем, а уж ему я доверяю, он пыль в глаза любит пускать. Все непременно будет по высшему разряду, он обещал.

Последние пятнадцать километров вымотали окончательно. Узенькая дорога, еле заметная в темноте, извивалась в горах. Повороты, снова и еще: аттракцион в луна-парке, а не вождение. И, наконец, на некотором возвышении, то ли специально устроенном, то ли природой сочиненном, — серовато-голубой замок. Вокруг только горы и лес, а я надеялась провести три дня в центре города, я люблю одинокие прогулки. Когда никто не диктует маршрут. Одиночество для меня не мучение, а свобода. Я давно разучилась понимать тех, кому непременно нужна компания.

Здесь, в двадцати километрах от Женевы, одиноко не разгуляешься, холодно. Из машины я вышла еле живая, семь часов на колесах — не шутка.

Отель построил в горах некий американец, лет сто назад. Под старину проект, стилизация. Вначале думала — и впрямь старинное что-то. Ан нет, видимость одна. Ни дать ни взять замок для романтических свиданий, внутри огромные камины, окаймленные мрамором в узорах, изогнутые лестницы с гасящими звуки коврами, есть даже комната-церковка с мозаичными стенами, тщательно выложенные библейские сюжеты в стиле тех, что на стенах испанских старинных соборов, скрупулезно вымеренные фигурки, но рассмотреть не удается — там холодно, отопления нет. Перед алтарем — букет полувысохших цветов и два яблока. Молельня выглядит эклектично.

В отеле всего семь номеров, потому служащих немного, как в замке и положено. По вечерам — дверь открывай сам, входи, располагайся, веди себя цивилизованно, не буйствуй — внутрь только приличные люди попадают. Или они уже внутри таковыми становятся, не знаю. Временами казалось, что находишься в декорациях какого-то фильма, английский детектив. А если б занесло входы и выходы, наглухо заперты люди внутри — с манерами и привычками, все еще с пищей, но уже без телеграфа-телефона-интернета, и каждое утро сюрпризы. Кого-то находят мертвым в постели, потом подозревают друг друга, а во всем виновата кухарка, пару раз, не более, прошедшая взад и вперед. Она в ранней молодости лишилась сына, и с тех пор у нее дурная привычка убивать гостей по утрам.

Лена, подруга Андрея, только смеется, услышав эти фантазии, говорит, что до этого не дойдет, все будут живы-здоровы. Только я не поняла, почему фраза произнесена с нажимом. Впрочем, россиянки, успешные в бизнесе, мне заведомо кажутся загадочными. Особая порода женщин, ее никто не выводил и ничто не предвещало, они под влиянием мощной разрушительной энергии сформировались, нечто вроде аномалии девяностых.

Зря я поспешно интернет-картинки рассматривала. Разглядела только освещенное солнцем строение с балконами и зубчатыми башенками, даже не поняла, что вокруг ни души. Когда с компанией едешь — уверен, что кто-то расстарался, правильно организовал. А представления у всех разные.

Рояль в холле насторожил — и не простой рояль, лоснящаяся чернота кабинетного «Steinway», натертого до блеска, такие только в очень приличных местах увидеть можно. Подняла крышку, потом легко перевернутой ладонью прошлась шелестящим глиссандо сверху донизу, наиграла тирольскую мелодию, почему тирольскую? — казалось, мелодия в самих клавишах застряла, и ее надо выпустить наружу.

Звук чудесный, рояль настроен отменно, за ним старательно ухаживают. Значит, в отеле нет беспризорных предметов. Все под контролем. Но казалось иногда, будто это розыгрыш насчет высококлассного отеля, декорация. Один и тот же человек представал то в роли носильщика, то официанта. Постоянное ощущение, что снимается кино, ей-богу.

Нам с Т. приготовлена голубая комната, бледный рассеянный цвет обоев и мебели, из окна виден Монблан, как нас оповестили, и не раз. Когда вошли — смеркалось, вершина лишь угадывалась, я тут же на балкон выскочила, передо мной — застывшие фонтаны, очерченные крепкой фигурной рамкой, кромка тоже голубоватая. Таинственная гора присутствовала незримо, просматривались отдельно стоящие, воткнутые в пейзаж деревья, за ними — лес, будто обведенный изогнутой беспрерывной линией, вдали — струящаяся туманная дымка, ползущая чуть ниже заостренных горных вершин, прячущихся вдали. Сумерки окрашивают мягкой расплывчатой предвечерней голубизной любые поверхности.

В ресторане Андрей и Лена, худенькая блондиночка с лисьим прищуром неопределенного цвета глаз, уже устроились за круглым столом у окна. Так, чтобы смотреть в окно и видеть очертания деревьев на фоне скрытых туманом гор. Чудесное свойство ночного пейзажа — ты знаешь, что гора находится за окном, но разглядеть не можешь. Даже сквозь широченные стекла.

Илона привыкла кружить головы.

Мужские взгляды, наталкиваясь на персиковую кожу ее щечек (плюс капризный профиль, нежные изгибы… да часами можно смотреть!), — плыли и расслаивались. Мысли теряли определенность, иногда мужчины забывали, зачем и куда шли. Припаивались взглядами к Илоне. Дальнейшая судьба того, кто глядел, вплывала в нежные Илонины ладошки и прилипала к пальчикам намертво. «Хозяйка судеб, распорядительница», — часто думала она про себя, но радости от мыслей не ощущала. Она уже знала, что любили они собственные мечты и грезы; полузабытые тени, шорохи и жесты детских воспоминаний обрастали плотью — Илониной. Предчувствия, давно забытые подозрения пробуждались и радовали тем, что так много неизведанного и тайного впереди. Тайну дарила Илона, тайна каким-то образом была частью ее. Может, пряталась в складках платья. За ушами где-то. Или в глазах, будто маслом писанных. Илона не знала, в чем она, тайна, заключается. Но твердо помнила, что носит тайну в себе, как ребенка. Но ребенок девять месяцев вызревает и покидает утробу.

Илонина тайна, может, и вызревала, но никуда не девалась. Жила в ней, не увеличиваясь и не уменьшаясь. Те, кто в Илону вглядывался, — будто дрейфовать начинали. Судно дрейфует, подчиняясь течению. Мужики перемещались, согласно Илониным желаниям. Будто под гипнозом.

А может, это и правда гипноз. Но длиной в сеанс, недолговечный. Пока Илона источала энергию, пока завораживала — мужчины сидели рядом как привязанные. Как только она сама теряла интерес к завоеванию — магия обрывалась в одно мгновение.