Вот и пусть веселится Андрюха в комнатах розового цвета, тошно и стыдно, тьфу. Виталика выжженные пустыни больше влекут. Решение принял твердо: возвращается в Легион, чтоб на пять лет пропасть, вычеркнуться, исчезнуть. Может, и навсегда, кто знает?

Был Виталик Гайдельман, да весь вышел, поминай как звали. Или не поминай.

Может, на верную гибель едет, в Легионе безымянных все рассчитано. Остаются те, у кого нет другого выхода. Совсем нет.

На шоколаде не проколются, на холоде не замерзнут и с больным коленом разберутся, согласившись на парацетамол. Случайные люди как просочатся, так и отсеются. Виталик не случайный, хоть парацетамол не принял, вылечился. Он просто везунчик. Таким уж уродился. Ему и здесь повезет — пять лет риска, всего пять — и жизнь заново, смена имени, биографии: новоиспеченный гражданин Франции, любите и жалуйте! Пропесоченный, вымуштрованный, тренированный экстримом слепящего или, как в детстве, брызжущего искристым фейерверком неудержимого солнца бесконечных афганских пустынь.

А братец единоутробный с Ленкой своей в уединенном отеле горные красоты рассматривает. Четвертый ребенок родился уже, а все Андрюхе неймется. И что за красоты? Андрей однажды в сердцах признался: Лена скоро бабушкой станет, у нее старший сын женится. И цифру произнес, получается, она старше лет на двенадцать, а то и больше. «Не понимаю», — Виталик уже бессчетное количество раз про это непонимание думал. С ума сошел. Мозги б ему вправить. Наставить на путь, объяснить, что не по понятиям это: Лидусе — дети, а забавы блядские, ночные цуцели-муцели, красоты с дымкой в горах — Ленке. «Не понимаю».

Дорога лентой юлила, задом вихляя, отдавалась ему, Виталику, он ласкал колесами бесконечное тело, будто брал ее с легкостью и весело, и конца нет этой дорожной любви. Он почувствовал себя могущественным, всесильным. Виталик — хозяин своей судьбы, властелин, правила по буквам продиктует. Не поймут со слов — по-другому заставит. За глотку возьмет, сожмет цыплячью, выдавит понимание.

Виталик неожиданно для себя самого изменил курс. Ненадолго, он все успеет. Ему фартит сейчас, все само как надо сложится. Пистолет в кармане, глушитель проверю потом. Первоклассный пистолет, неопробованный. Это будет сказочный выстрел, как мне раньше-то в голову не пришло! Маячило раньше, задуматься не успел. А тут планчик сам собой выскочил, орел-решка, живы будем — поглядим, как срастется. Успеет, день в запасе как минимум. Почти по дороге.

Он свернул к отелю.

Илона все утро не находила себе места от ожидания. В последнее время суета, хлопоты, необязательные встречи — да, люди вокруг стали казаться ненужными, лишними, ее перестала интересовать привычная сутолока, порой приятно щекочущая самолюбие — и только. Съемки в дурацкой утренней программе, ее по телику показывают, Илона советы дает, как мужчинам нравиться, домохозяйки в восторге. Сколько можно, в конце концов! Наверное, она действительно капризна и взбалмошна, как часто говорят. Но скука, и надоело. А тут еще повод для расстройства, с такой проблемой она столкнулась впервые — Митя так воодушевленно, так искренне уверил, что она может на него рассчитывать, внутренний голос в тот же миг припечатал: верь! Она поверила. Прошло несколько дней, Митя на звонок не откликнулся. Дальше ждать не имеет смысла, уедет на конкурс и потом… да какое «потом», ничего уже не будет «потом», есть только «сейчас». Сейчас или никогда. Так с ней никто не обращался. Потеха, прилежный читатель эпистолярных наследий ведет себя как записной дон-жуан! Этого еще не хватало. Она сейчас позвонит и скажет все, что думает. Прямо сейчас.

Илона решительно выдернула из сумки телефон, набрала номер. Гудки соединения и запищать не успели, как она услышала его голос… какой странный голос, почему?..

— Алло! Дмитрий Вележев, я слушаю.

— Нет, это я слушаю, Илона Вельская. Я звонила тебе как-то, обещали передать.

Срывающаяся пауза, неровное, будто сдавленное дыхание. Митя заговорил, голос по-прежнему странный, теперь еще и глуховатый, будто он осип внезапно:

— Боже мой, Илона! Как я мечтал услышать тебя, наконец! Да, мне передали, конечно, передали, но вначале я не знал, что скажу тебе, потом не решался, мне казалось, что ты уже и думать обо мне забыла. Позвоню — рассмеешься и скажешь, что занята. А сейчас… это так здорово, что ты позвонила! Я будто дышать начинаю ровнее. Илона… не может быть… как ты знала, что нужно позвонить именно сейчас? — Его голос срывался, кажется, что заплачет и бросит трубку. — В последнее время у меня неприятности, вдруг пропало желание готовиться и ехать куда-то, я не знаю, не понимаю… Совсем растерялся, на репетициях лажа, звучит сплошная какофония, ничего до конца доиграть не могу, я просто в отчаянии!

— Митя, этому есть простое название. Депрессия на почве длительного стресса. Или от усталости. Ты просто устал. Кто-то есть сейчас с тобой рядом?

— Нет, я один. Мама и бабушка работают сегодня допоздна, придут ночью, скорее всего. Большой банкет заказан, сотрудники зала обязаны присутствовать, полным составом обеспечивают порядок. — Он помолчал и добавил неуверенно: — Илона, ты можешь ко мне приехать?

Он опередил на миг, если бы не произнес — она бы сама это сказала: «Я могу к тебе приехать?», что чересчур. Определенно чересчур. А так…

— Думаю, да. Говори мне адрес, я такси вызову. Сама хотела посмотреть, как и где ты живешь.

Он заметался, бросился в ванную, увидел треснувшее слегка круглое зеркало у окна и ужаснулся трижды: зеркало давно выбросить пора, самому срочно бриться и душ принимать. Справился, будто учебную тревогу объявили в казарме, даже насвистывал, успевая каким-то образом улыбаться, мелодии духовых из «Кармен», орудуя бритвенным станком, а скорее ловко уворачиваясь от него. Потом он машинально собирал разбросанные носки, незамеченные бабушкой, комкал и прятал выцветшие полотенца.

Метнулся в кухню. Хоть тут выдохнуть можно, кухня более или менее в ажуре, только пара чашек немытых, вымыл. Из шкафа в своей комнате достал белую рубашку, пару черных брюк, и вдруг ему показалась смешной такая торжественность. Но тогда только черная майка, совсем по-домашнему. Да нет, рубашка годится, пусть она поймет, что ее визит — событие. Ведь это и правда событие. Он посмотрел в зеркало, Алена замаскировала его в стене между книжными полками, — и только теперь перевел дух: ломко хрустящий, высокий (бабушка постаралась на совесть), небрежно падающий на плечи ворот рубашки ему понравился.

Когда раздался звонок, Митя на несколько мгновений задержал дыхание, чтобы шумная восторженность — она покажется смешной — проявилась хотя бы не в самые первые секунды, и медленно подошел к двери. Сердце звенело нервно, когда увидел ее — затремолировало еще сильнее, он даже слышал мелодию.

Улыбнулся навстречу ее глазам, только и смог выдохнуть: «Илона! Я так рад тебе!» — и ощутил, что намерение спокойно говорить с нею — пустые хлопоты. Она раскраснелась от мороза, а может, от поспешности, с которой поднималась на четвертый этаж. Легкое пальто, цвет он так и не смог обозначить, казалось подобранным к цвету ее лица, вьющиеся волосы струились по широченному красному шарфу, она принуждала воскликнуть: «Как ты красива!» — но он промолчал, он невольно зажмурился — будто сияние исходило, распластывалось нежными арпеджированными аккордами, он явственно ощутил музыку ее губ, рук, шеи. Смешался окончательно и застыл, не отрывая от нее глаз.

— Митя, давай закроем дверь, там холод собачий, — деловито произнесла Илона, и все задвигалось в нужном ей темпе. Дверь плотно затворена, гостья уже внутри сумрачного коридорчика, а Митя не имеет ни малейшего представления, что делать дальше. Красный шарф разматывается точными движениями Илониных пальчиков, пальтецо накидывается на плечики, на вешалке нашлись (Митя облегченно выдохнул, вдруг подумал, что не бриться надо было, а за цветами бежать).