Бурное море своими волнами, вечно бурлящими, гордыми и могучими, неустанно изменяет лик земли: скалы рассыпаются в песок, спокойно ложащийся на дно, горные вершины исчезают в пучине. Но и само могучее море иногда встречает отпор в своем неудержимом стремлении.
С ревом несутся бешеные волны, гибнет все вокруг, скалы — подошвы гигантского спокойного вулкана — колеблются, кажется, еще немного, и наступит его неизбежная гибель. Но вдруг, как бы проснувшись, вздохнет своей грудью вулкан, и из недр его поднимутся волны лавы, — и снова он делается грозным и непреодолимым. А между тем вокруг море продолжает свою работу: новые и новые земли захватывает оно, и через несколько тысячелетий вся страна опускается на дно морское. Один вулкан остается недвижим, и все растет. Забудется имя страны, с недоумением будет встречать мореплаватель гиганта, но если он достаточно пытлив, смел и настойчив, то в слоях пепла он найдет остатки былых времен и сможет постигнуть историю той страны.
…И вновь я — что-то тянет сюда — в подземном храме Трисмегиста. Медленно спадает напряжение, уходит, извиваясь, страх. И продолжают колебаться и двигаться на стенах тени, но в этот раз переливаясь изумительными по сочности цветами. Бурлящие, фонтанирующие клубы серебристого тумана появляются в различных точках огромного зала Они словно танцуют, грациозно рождая музыку Неизвестного. Но я спокоен — я чувствую, я знаю, что все здесь, вокруг меня, неподвижного и застывшего, есть лишь Одно, Единственное… И прозрачные мягкие, нежные волны тепла несутся ко мне от голоса, звучащего отовсюду, — и изнутри:
«…Истина и стремление к ней вечны. Нет в мире силы и быть такой не может, которая могла бы это превозмочь. Весь мир мог погибнуть, и мог остаться лишь один человек, но и тогда Истина продолжала бы кротко сиять в его сердце, а дух его продолжал бы к ней пламенно стремиться.
Буквы и слова, мысли и учения — всего лишь знаки Истины, ее одежды. Но даже пышные и прекрасные одеяния рано или поздно стареют, но вечно юная Истина изумительна и безупречна Одежды Истины меняются, но сама Богиня и ее дух непоколебимы и вечно испускают лучи. Нельзя молиться на дряхлеющие одежды, как бы безупречны они ни казались, как бы таинственно они ни сверкали. Свет в тебе — и свет вне тебя. Но это один свет. А одеяния Истины всегда лишь вне тебя.
Вглядись: ведь уже давно меркло великолепие Египта, когда нашествие Камбиза лишь ускорило его неизбежное падение. Несколько месяцев подряд победоносное войско тем только и занималось, что, раскалив сначала при помощи костров пилоны и статуи, обелиски и барельефы, вековые творения египетского гения, затем поливало их холодной водой, чтобы добиться их разрушения на такие осколки, которые затем, будучи развезены в разные стороны, могли бы быть без особых усилий уничтожены бесследно. Во всей долине Нила не осталось ни одного храма, ни одного памятника, которого бы не коснулась рука этого непреклонного исполнителя воли судеб.
Несмотря на все усилия, победители разрушили только то, что должно было быть разрушено. Деяния рук человеческих погибли, а древний дух продолжает жить, таясь в недоступных убежищах. Но придет час, предначертанный судьбой, и наступит конец всему. Погибнет весь блеск Египта, погибнут храмы, погибнет оплот мудрых, живших со стремлениями вне жизни земной.
Но Вечная Истина не погибнет, она бессмертна, и волны людского безумия ее не поколеблют! Абсолютное и Вечное непрестанно озаряет все вокруг себя — слабая воля людская ни на йоту не может ослабить или изменить его Бытие и Свет. Когда дух человека чист и ясен, он может невозбранно приближаться к Свету, и Истина предстает пред ним в неописуемом великолепии своей первородной Чистоты».
Вдруг я слышу пронзительный хохот. Страх — только дети могут так искренне бояться. Переливающийся, захлебывающийся, свистящий хохот. Он раздается откуда-то позади меня. Я медленно поворачиваюсь и вижу маленького, безобразного карлика с огромной, неправильной формы головой, покрытой ядовито-фиолетовым колпаком.
— Ну что, тщедушный эллин, — каркает, словно отплевывается, шут, беспрестанно двигая страшной, выдвинутой вперед челюстью, — испугался?
Я широко раскрытыми глазами смотрю на него. Он медленно, прихрамывая, приближается ко мне, затем неторопливо усаживается на пол. Он старается улыбаться, но лицо его постоянно подергивается.
— Вы, эллины, всегда были тщеславны. Да, да… я говорю о твоих сородичах… Но ты…
Он опустил голову и закашлял. Постепенно кашель перешел у него в какое-то бульканье с хрипом. Внезапно он замолк, к чему-то прислушался.
— Эллины стали тщеславны, ибо забыли или не хотят вспоминать, что начало их мудрости там — у египетских жрецов, эфиопских гимнософистов, персидских магов, у индусских брахманов. Их посредством великие эллинские мудрецы — Фалес, Солон, Анаксагор, Гераклит, Пифагор, Платон и другие — были посвящены в таинства Истины.
Знаешь ли ты, что Фалес из Милета все свои открытия в астрономии и математике сделал после посещения Египта и Вавилона? Ваш Демокрит изучал астрономию у египетских жрецов и халдеев, а медицину — у индусов. Гераклит, учивший о непрерывной борьбе в мире, образующей высшее единство, провел несколько лет в Персии. Божественный Платон ездил в Египет и изучал священные науки жрецов. Он побывал в Финикии и там познакомился с магами и выучился магической науке. Оттого он в «Тимее» и говорит, какое значение имеют печень, утроба и все остальное. Великий Пифагор, который дал эллинам могущественное учение о числе как о скрытой сути вещей, ездил и к арабам, и к халдеям. Там он научился толкованию снов и первым стал гадать по ладану. В Вавилоне побывал он у Забрата, от которого принял очищение от былой скверны, узнал, от чего должен воздерживаться ищущий муж, в чем состоят законы природы и каковы начала всего.
Карлик замолчал. Затем, отдышавшись, он чуть склонил голову и продолжил:
— Пифагор услышал, как хорошо в Египте воспитывают жрецов, и захотел сам получить такое воспитание. Он упросил тирана Поликрата написать египетскому царю Амасису, чтобы тот допустил Пифагора к этому обучению. Приехав к Амасису, он получил от него письма к жрецам и направился в Диосполь. Там жрецы не решались выдать ему свои заветы и думали устрашить его безмерными тяготами, назначая ему задания, трудные и противные эллинским обычаям. Однако он исполнял их с такой готовностью, что они в недоумении допустили его и к жертвоприношениям, и к богослужениям, куда не допускался никто из чужеземцев. 22 года провел Пифагор в Египте, был принят в касту жрецов, овладел всей их мудростью, выучив египетский язык с его тремя азбуками.
Шут медленно поднялся, снял колпак и почесал плешивую голову. Потом медленно заковылял прочь от застывшего подростка. Остановившись, он помолчал несколько минут. Наконец, обернувшись, карлик вновь заговорил, очень медленно, словно натужно обдумывая слова и интонации про себя:
— Но не охапки бесполезных одеяний Истины искали действительные мудрецы из эллинов, а свой, неповторимый путь к ней. Не к нагромождениям изощренных знаний стремились они в странствиях своих, не к повторению мудрости древней: видеть Истину и быть Истиной означало для них вскрыть свою внутреннюю силу и познать, что эта сила и свет Истины — одно и то же. Ты еще задумаешься когда-нибудь, почему ничего не писали в своей жизни Пифагор и Сократ. Но запомни вот что: описывать что-либо означает погружение во время, а Истина выше времени. Описывать что-либо означает ограничивать творческую мысль, а слова никогда точно не выразят такую мысль, так же как и мысль никогда точно не выразит Истину…
Он поднял глаза и с пронзительной силой посмотрел на меня, словно прощаясь:
— Запомни: не смотри гневно на ближнего и не ходи по земле нахально, потому что Бог не любит гордых и тщеславных. Ходи скромно и не возвышай голоса, потому что самый неблагодарный из всех голосов есть голос осла…
Сюзанна продолжала что-то мелодично рассказывать. Я закрыл глаза, слушал и одновременно размышлял, почему ей нравится воспроизводимая информация. Во всяком случае, симпатии своей она не скрывала.
