Вопреки благим намерениям правительства облегчить налоговый гнет, финансовые затруднения заставляли увеличивать его. Нуждаясь в деньгах, правительство прибегало к систематической порче монеты, что совершенно обесценивало деньги и усиливало натуральный характер хозяйства. С этого времени наместники, чиновники, командиры начинают получать жалованье главным образом натурой. В зависимости от ранга было точно определено, кто сколько получал одежды, драгоценностей, повозок, посуды, хлеба, мяса, яиц, лошадей, мулов, рабов или рабынь-наложниц. В связи с этим на ряд ремесленных коллегий была наложена повинность по поставке государству изготовляемых ими товаров, что в дальнейшем привело к прикреплению ремесленников к их коллегиям. Население все более нищало и в отчаянии разбегалось куда глаза глядят. Дороги стали непроходимыми из-за грабителей, а пиратство на море приняло такие размеры, что торговля почти совсем приостановилась.
В 234 году Мамея и ее сын вынуждены были спешно выехать на рейнскую границу, где создалось катастрофическое положение. Политика последних императоров, широко применявших поселение варварских племен в пограничной полосе, дала роковые результаты: оборона границы оказалась совершенно расшатанной. Римские отряды были вынуждены отступить с правого берега Рейна.
Рейнская армия была пополнена новыми наборами во Фракии и Паннонии. В ее составе находились также войска из Мавритании и Сирии. На Рейне был построен понтонный мост. Но император вовсе не был расположен воевать. Он предпочел купить мир у германцев. К ним отправили посольство с предложением крупной суммы денег. Слухи о позорном мире переполнили чашу терпения солдат. В мартовское утро 235 года новобранцы провозгласили своего командира Гая Юлия Максимина императором.
На следующий день Максимин был признан всей армией. Совершенно потерявший присутствие духа Александр бросился в объятия Мамеи, плакал и обвинял ее в том, что она довела его до гибели. В таком состоянии нашли Александра посланные центурионы и убили его на груди у матери. Мамея разделила через несколько минут участь сына.
…Память — это сон, одновременно таинственный и вдохновляющий, ужасающий и парализующий, — когда, влекомый кем-то или чем-то, я вступаю в странные своды столь знакомой и одновременно непохожей ни на что пещеры.
Я пытаюсь поднять ногу и сделать шаг, затем другой, — но ощущаю вдруг, что на самом деле я недвижим, а подо мной медленно летит поверхность пещеры. Эта поверхность чуть заметно извивается, словно живая, на ней появляются огромные спиралевидные круги — они начинают вращаться, все быстрее и быстрее, затем поднимаются в виде туманных, многоцветных шаров, пирамид, прекраснейших многоугольников. Я медленно лечу, а они касаются меня, проникают в меня, — и я исчезаю в них.
Как прозрачные, голубоватые призраки появляются знакомые и незнакомые образы людей. Они словно выплывают снизу и сверху, слева и справа. Ухмыляется с тоскливой угрозой отец, но он слеп, или кажется слепым, — у него безжизненные глаза, словно у древней скульптуры. А на щеке краснеет и вспучивается глубокий шрам.
Вдруг впереди пещера круто обрывается вниз. Я вижу в последний миг там, в глубине, необъятную движущуюся величественно реку, состоящую из огромных звезд, укутанных в плотный, упругий ярко-синий свет.
…Все внезапно исчезло. Мерцающий свет сотен торжественных светильников. Необъятный и пустой, как одиночество, зал. Но он, может быть, и не совсем пуст. Я вижу или чувствую, что на всех окружающих меня стенах колеблются или застыли тени… — нет, это скорее даже одна тень, которая в различных своих пульсирующих образах одновременно и движется, и не движется. Я знаю, я вдыхаю, я ощущаю: это — подземный храм Гермеса Трисмегиста.
Я закрываю глаза. Но продолжаю видеть: тени (или тень) становятся все гуще и холоднее. Я вижу и слышу беззвучный и ясный шепот: «В мире нет ничего нового, люди двигаются по бесконечной спирали, и из века в век проходят по тем же самым путям, бесконечно расцвечивая их, согласно своим индивидуальным особенностям. История, ведомая вам, обнимает лишь крохотную часть истинной, полной истории. Она не сохранила воспоминаний о бывших блистательных эрах жизни и деятельности человечества в мире духа.
Истина и стремление к ней человека вечны. Как реальность, она не может не быть единой. Вот почему Высшее ведение, почерпнутое из затаеннейших областей духа, не может зависеть от внешних условий. Учение об Истине на пути веков было преемственно. Из века в век оно хранилось таинственными служителями своими, которые суть истинные представители аристократии духа… Есть единый Закон, единый Принцип, единая Истина и единое Слово. И лишь единственный ключ к этому: то, что вверху, по аналогии подобно тому, что внизу…»
Память ли это моя сейчас или моя память, когда было мне четырнадцать лет, — не знаю. Бодрствую ли я сейчас, или я во сне, и мне всего лишь четырнадцать лет — не знаю. Но слышу я голос, уверенный и твердый, божественного Платона: «И тогда воскликнул Сонхис: „Ах, Солон, Солон! Вы, эллины, вечно остаетесь детьми, и нет среди эллинов старца!“ — „Почему ты так говоришь?“ — спросил удивленно Солон. „Все вы юны умом, — ответил тот, — ибо умы ваши не сохраняют в себе никакого предания, искони переходившего из рода в род, и никакого учения, поседевшего от времени. Причина же тому вот какая. Уже были и еще будут многократные и различные случаи погибели людей, и притом самые страшные — из-за огня и воды. Знаешь ли ты древнейшее учение о Великом Годе? Вселенная вечна, но она периодически исчезает и возрождается каждый Великий Год. Когда все семь планет собираются в созвездии Рака, наступает Великая Зима — происходит все сметающий потоп. Когда же эти семь планет собираются в созвездии Единорога — а происходит это во время летнего солнцестояния Великого Года, — вся Вселенная истребляется огнем“.
…Тела, вращающиеся по небосводу вокруг Земли, отклоняются от своих путей, и потому через известные промежутки времени все на Земле гибнет от великого пожара. В такие времена обитатели гор и возвышенных либо сухих мест подпадают более полному истреблению, нежели те, кто живет возле рек или моря, а потому постоянный наш благодетель Нил и в этой беде спасает нас, разливаясь.
Когда же боги, творя над Землей очищение, затопляют ее водами, уцелеть могут волопасы и скотоводы в горах, между тем как обитатели ваших городов оказываются унесены потоками в море, но и нашей стране вода ни в такое время, ни в какое-либо иное не падает на поля сверху, а, напротив, по природе своей поднимается снизу. По этой причине сохраняющиеся у нас предания древнее всех прочих. Какое бы славное или великое деяние или вообще замечательное событие ни произошло, будь то в нашем краю или в любой стране, о которой мы получаем известия, все это с древних времен запечатлевается в записях, которые мы храним в наших храмах, между тем у вас и прочих народов всякий раз, как только успеет выработаться письменность и все прочее, что необходимо для городской жизни, вновь и вновь в урочное время с небес низвергаются потоки, словно мор, оставляя из всех вас лишь неграмотных и неученых. И вы снова начинаете все сначала, словно только что родились, ничего не зная о том, что совершалось в древние времена в нашей стране или у вас самих. Так, вы храните память только об одном потопе, а ведь их было много до этого, более того, вы даже не знаете, что прекраснейший род людей жил некогда в вашей стране. Ты сам и весь твой город происходите от малого семени, оставленного этим родом, но вы ничего не ведаете, ибо выжившие на протяжении многих поколений умирали, не оставляя по себе никаких записей и потому как бы немотствуя».
Холодный ужас, пронзая мою стянутую кожу, мышцы, кости, заковывает в ледяной панцирь беспредельной Неизвестности. Бесчисленные поколения людей отошли в вечность, даже имена племен и народов заволоклись постепенно веками и исчезли в их тьме. Всепоглощающее время вычеркнуло навсегда даже мысль о возможности устремить умственный взор в седую древность человечества. Легенды и мифы освещают еще несколько тысячелетий в глубине веков — а затем все заволакивается непроглядной тьмой. Бесчисленное множество раз изменялись имена народов, иссякала и вновь возникала юная кровь, создавалась культура и вновь разрушалась. Как в калейдоскопе, сменялись людские поколения со своими мыслями, надеждой и верой и вновь уходили в забвение. Ничто не оставалось неподвижным, все разрушалось, все изменялось. Волны людские смывали, растворяли в себе, а подчас и совсем уничтожали предшествовавшие цивилизации, катились неудержимо, слабели и затухали. Ничто не вечно, все проходит, все забывается.
