Генерал Эргашев восседал за дешевым однотумбовым столом – смуглый от непроходящего загара, в побуревшем от соли кителе, хорошо знакомом всей мубекской милиции.
И в этом вполне убогом заведении Эргашев все равно выглядел значительно. Лишенный привычного помпезного величия своего кабинета-зала, он наспех выстроил вдоль стен внушительную декорацию из дюжины полковников – своих заместителей и начальников всех служб областного управления.
В его присутствии они были только статистами, сопереживающим и сочувствующим хором на маленькой сцене, в центре которой сидел за хилым канцелярским столом Эргашев, а перед ним стояла официантка.
– Раньше-то вы, наверное, этого человека видели… – Эргашев мельком взглянул на вошедшего Халматова, но сделал вид, что не заметил. – Вы знаете его, и надо честно все рассказать… Он ведь бывал в вашем кафе? Нам все известно, и мы хотим проверить, насколько вы честны с нами. Можем ли вам доверять, так сказать…
– Первый раз он у нас! – Официантка успела переодеться, поверх халата на ней была маленькая стеганка без рукавов, в которую она поминутно куталась.
Глядя на стеганку, Халматов подумал, что теща надевает такую на свою собачонку, когда зимой выводит на улицу. Второй раз на протяжении получаса он вспомнил родителей жены, о которых не вспоминал месяцами. К чему бы?
– Мы – милиция. – Эргашев умел вложить какой-то очень грозный смысл в этот очевидный факт. – Не надо с нами ссориться…
– Слово даю, товарищ генерал, не видела никогда я его…
– …Чтоб потом всю жизнь не кусать себе локти, – закончил свою мысль Эргашев и мягко добавил: – Мы ведь и о вас думаем.
Бывший работник розыска, генерал раскачивал разговор из стороны в сторону, как торчащий в стене гвоздь.
«Сейчас повернет на семью официантки, – подумал Тура, – заговорит по-хорошему, ласково…»
– С кем живете? – озабоченно спросил Эргашев. – Муж есть?
– Мы развелись.
– А дети?
– Четверо. Младший в третий класс пойдет. – Вот тут она наконец разревелась.
Система действовала безотказно.
– Вот видите! Сыну нельзя без матери! Так? – раздумывал-советовался с ней Эргашев. – Поэтому все надо рассказать!
– Да если бы я знала его!
– Гапуров! – Начальник управления всегда доигрывал спектакль до конца.
– Слушаю, товарищ генерал, – даже не сказал, а обозначил себя начальник райотдела.
В том, что Эргашев в его присутствии – начальника уголовного розыска – обратился непосредственно к Равшану, Тура почувствовал нехороший признак.
– Возьми двух оперативников, срочно поезжай к ней домой. Поговори с соседями. Они должны знать, кто у нее бывает, как часто… Да! Открой холодильник, проверь, что в морозилке. – Генерал заговорил едко-спокойно: – Заелись! Я видел кебаб, который они здесь готовят… Дехканин весь день в поле, кетменем намашется, а приходит сюда, чтобы поесть, – они ему котлету на шампуре. А мясо домой тащат!
– Будет сделано, товарищ генерал. – Равшан уже вел официантку к дверям.
– В наших сотрудников стреляют, а им и дела нет! Разыщите директора! – Как только закрылась дверь, Эргашев продолжил: – По-моему, она действительно его не знает. Передали, чтобы погибшего дактилоскопировали и проверили по учетам?
– Все сделали. – Назраткулов оторвался от блокнота, в который что-то не переставая записывал.
Все молчали, но тишина в кабинетике была полна звуков – мрачное сопение Эргашева, шуршание бумаги в руках Назраткулова, скрип половиц под ногами переминающейся в напряжении свиты, через окно врывался звенящий лязг точила на кухне и дикторский голос из забытого всеми транзистора:
«…Финская фирма «Ренола» поставит и смонтирует в Москве к началу Олимпийских игр 96 открытых кафе летнего типа…»
Type пришло в голову, что все они сейчас похожи на детей, затеявших игру в «замри!». Все замерли – если не хочешь проиграть, не надо шевелиться, болтать, привлекать к себе внимание.
– Такого у нас в области еще не было с самого основания… – нарушил испуганное молчание генерал. – У меня на памяти ничего похожего.
– Запросто могут шапки полететь, – озабоченно вставил Назраткулов.
«“Шапки полететь”, “к шапочному разбору”… Все о головных уборах! – подумал Тура. Ему показалось вдруг, он понял глубинную причину навязчивых образов Назраткулова. – Полковник! Боится за свою папаху!»
– …Да и момент какой! Сами судите, Олимпийские игры… Состав отмобилизован…
Назраткулов покосился на стену, где висел портрет в раме под дуб, и добавил искренне огорченно:
– Министр вынужден будет докладывать в Москву. Может до Леонида Ильича дойти. Обстановка-то какая…
Тура понимал, что Назраткулов не просто заполняет паузу этими бессмысленными репликами, он выворачивает курс разговора в нужном направлении.
– Нам надо все упредить… Пока сверху мер не приняли. И доложить. Так и так. Сами разобрались. Но для этого необходимо точно установить, почему Пак оказался не на рабочем месте, а в кафе… – Назраткулов явно выводил разговор на Халматова.
Генерал достал сигареты, закурил. Он по-прежнему молча игнорировал присутствие Туры, и это придавало Назраткулову смелости:
– А заодно и об укрытых преступлениях… – Преступление в «Чиройли» давало возможность одним махом списать все долги, полностью очиститься.
Говоря, Назраткулов ни на миг не отрывал преданного взгляда от генерала: в любую минуту Эргашев мог сразу и резко поставить его на место. Но сейчас, похоже, генерал поддерживал игру.
«Необходимо срочно найти виновного, – определил Халматов для себя смысл происходящего. – Не преступника, а виноватого. Опередить министерство, доложить: «Виновный наказан». Похоже, на этот раз им буду я. И видимо, накажут меня круто… Тогда руководству можно будет просто поставить на вид… Или – указать…»
– В области не регистрируется каждый третий угон скота, каждая четвертая кража, – снова начал Назраткулов.
– Кража краже рознь… – осадил Эргашев. – В колхозе Кирова волки десять овец задрали. А считалось – похищено!
– Я не об этих случаях, Абдулхай Эргашевич, – тихо заметил Назраткулов.
Все отлично знали, о чем идет речь. Все области искусственно регулировали раскрываемость преступлений. Мубекская держала постоянно 100 процентов. Ниже Эргашев уже не имел права ее опустить. Поэтому в учет ставили только раскрытые преступления, по которым преступник с самого начала был известен. В конце каждого месяца начальник информационного центра вместе с генералом решал, какие преступления перенести на следующий месяц, в расчете на то, что за это время они будут раскрыты, какие под любым предлогом прекратить, соединить с другими делами.
Казалось, Назраткулов исчерпал лимит внутриведомственной самокритики, генерал уже отметил предел, но Назраткулов понимал, что случай, представившийся ему, в своем роде единственный: «накатывая бочку» на Туру, он спасает генерала, управление, себя, – и продолжал испуганно, но упрямо напирать:
– В колхозе Орджоникидзе, товарищ генерал, в феврале обворовали квартиру бригадира. Об этом упомянули и на активе…
– Разве? – не моргнув глазом, хмуро удивился начальник управления. – Мне об этом ничего не известно.
За дверью послышались шаги.
– Я нужен? – спросил Халматов у генерала. – Мне надо идти делом заниматься…
Эргашев не ответил. И ни разу не взглянул на него. Тура положил на стол составленный наспех список неотложных мероприятий, пошел к дверям.
На выходе он едва не столкнулся с кулинарным шествием.
В развевающейся белоснежной одежде, повар, похожий на индийского раджу, приближался к кабинету, держа высоко над головой поднос с натуральными шашлыками на ребрышках, свежими ароматными лепешками и только что нарезанным луком. Повар плыл в облаке острого пряного аромата. Его сопровождал маленький невзрачный человек с подносом, уставленным чайным сервизом. Третьим, в костюме, при галстуке, просительно улыбаясь, шел директор «Чиройли».
Из газет:
«Есть пятилетний!
Коллектив Мубекской торгово-закупочной базы облпотребсоюза – директор М. X. Мирсаидов – досрочно выполнил пятилетний план оптового товарооборота. С начала десятой пятилетки реализовано товаров на 297 279 тысяч рублей, что составляет 100,5 процента к плану…»