Тура внимательно смотрел на громко читающего Фирутдина, лицо его ничего не выражало, кроме радости за колхозников-пенсионеров.

– Через хребет много машин идет? – спросил он.

– С юга? Сейчас чаще начинают ездить…

Тура кивнул – выходит, не одного Уммата потянуло сюда…

– Есть у меня одна зацепка, – лениво заметил Азимов. – Ходил я тут в степь. Смотрю, следы: легковая машина проходила. И несколько раз…

– На юг?

– На Дарвазу. Думается, «Волга»…

– Действительно, новость…

Фирутдин уже дочитывал постановление, сейчас к Халматову вновь возникнет интерес, старики не дадут им долго беседовать.

Тура успел спросить Азимова:

– Наших мубекских видите кого-нибудь?

– Нет, пожалуй. – Тулкун подал пиалу, чтобы ее наполнили.

– Давно проходила легковая?

– Недавно. В этом месяце…

Старики не смогли завладеть Турой – приветствуемый людьми, к нему уже пробирался высокий голубоглазый узбек – начальник урчашминского райотдела.

– Мне говорят, Тура-ака приехал! А я не верю! Первым делом, говорю, он бы ко мне зашел, к другу… Тура Халматович, почему обижаете?..

Тура поднялся навстречу. Не хотелось, чтобы сослуживцы видели его рядом с Азимовым. И не надо старика беспокоить. Тем более что главное уже известно – кто-то гоняет машину на Дарвазу в обход постов ГАИ. Интересно, выставляют ли урчашминцы круглосуточный пост у Золотого моста… По дислокации должен быть…

Церемонно поздоровались, обменялись вопросами о здоровье, личном, семьи, близких, общем благополучии.

– Уммат еще у вас в изоляторе? – спросил Тура, когда стало удобным заговорить о деле. Следователь, привозивший обвиняемого на место, где Уммат должен был воспроизвести обстоятельства совершенной им кражи, оставил его в Урчашме в ожидании конвоя.

– Здесь он. Нужен тебе?

– Хотел ему сказать несколько слов.

Казалось, что солнце выжгло из асфальта весь битум, испарилась в адской жарище вся его густая чернота, и шоссе от этого стало белым, как соляная пустыня. Колеса жирно шипели по дороге, и Большой Кореец опасливо прислушивался – не шлепает ли левый задний баллон. Все-таки – наварной протектор, на таком жутком пекле в два счета может оторваться наварок от колеса.

Диктор сообщил по радио:

«Предстоящую Олимпиаду по праву можно назвать фабрикой мировых олимпийских и национальных рекордов…»

Пак вздохнул облегченно, издали показались тополя кафе «Чиройли» – зеленое пятно в ржавом мареве. «Рано или поздно даже самой утомительной дороге приходит конец», – сказал себе назидательно Большой Кореец.

Он затормозил, приткнулся к обочине под дерево. Здесь уже стояло несколько машин. Тени едва хватало на то, чтоб чуточку рассеять зной. Кореец вышел из машины, по привычке осмотрел ее со всех сторон. Задний левый наварок был хоть куда! «Москвич» стоял, никому не мешая. Рядом под деревом притулился на сизом пятачке тени «жигуль»-шестерка. Большой Кореец уже видел его – «жигуль» со свистом обошел у Седьмого магистрального канала. Судя по номерам, «жигуль» прикатил чуть ли не из Навои – хозяин спешил не зря, еще далекий путь предстоял.

Кореец запер «Москвич», спустился с дороги. Сразу за шоссе начинался мутный глинистый пруд, подходивший к самому кафе. Вода коричневая, густая, даже на вид казалась горячей. Удивительно, что бойцы общепита не подают ее в виде какао. Кореец не пошел в кафе, а огляделся не спеша в этом сонном безлюдье и двинулся вдоль заборчика, огораживающего кухню и хозяйственные пристройки. Обошел заведение по кругу, ничего подозрительного не заметил. Нет, это не похоже на западню – Большой Кореец в этом знал толк. Глупости, просто нервишки шалят немного. Потрогал пистолет под пиджаком – он был горячим и влажным от пота, промочившего рубаху. Усмехнулся и открыл калитку.

По мосткам Кореец прошел под навес к столикам. Жаркая парная духота. Несколько посетителей за столиками сидели тихо, вяло ковыряли в тарелках, лениво переговаривались, равнодушно посмотрели на вновь прибывшего. Кореец направился в дальний угол, выбрал столик у самой воды.

– Обедать будете? – Официантке в грязноватом халате он явно не понравился, но почему-то она решила, что, пожалуй, не стоит его заставлять ждать.

– Обязательно, – кивнул Большой Кореец. – Чем кормите?

– Лагманы, мостова.

– Мостову. Хлеб. Минеральной воды три бутылки. Откроете сразу.

– Может, сто грамм?

Он щелкнул языком, помотал головой.

– Нет – так нет. – Она вернулась к стойке, передала заказ повару, предупредила: – Поаккуратнее! Взгляни, видишь – в углу огромный кореец? Мне кажется, я его видела в Мубеке в милиции…

Вернулась она с лепешкой, с бутылками минеральной воды.

Кореец налил в стакан минералки, бросил туда же щепотку соли, медленными глотками выпил, прищурив и без того узкие щелочки глаз, и со стороны нельзя было понять – жмурится он от удовольствия или не спеша разглядывает посетителей кафе.

Потом достал блестящую металлическую авторучку – в ее корпус были вмонтированы электронные часы. На табло нервно пульсировали, нетерпеливо бились волосяные прочерки цифр – 14.09. Начало третьего, приехал вовремя. Нажал кнопочку, цифры мигнули и исчезли, нырнув в омут своего жидкого кристалла. И сразу же вспыхнули другие – 01.07. Попросту говоря – 1 июля. Нельзя сказать, чтобы эти часы были удобнее наручных, но Корейцу они нравились. Ему казалось, что в трепетном неутихающем биении цифр есть тайный смысл, намек, предупреждение.

Откуда-то из глубины кафе пахнуло дымком, во внутреннем дворе шашлычник колдовал над мангалом. Дым тянулся к воде. Мутная поверхность пруда пузырилась – в водоеме водились сазаны, всеядные водяные хрюшки; они стаями кидались на лепешки, которые бросали им посетители.

Кореец уже обжился на своем месте, удобнее откинулся на стуле, обвел взглядом столики. Два старика в наманганских тюбетейках, в противоположном углу муж и жена – пенсионеры, видимо, автотуристы. Несколько школьников с пионервожатой. Через два столика сидел выходец из Ирана, их много жило в этих краях.

На шоссе заурчал приближающийся автомобиль, шум мотора приближался, по звуку Кореец определил «Волгу». Машина свернула с дороги, проехала вход в кафе и остановилась у задних дверей кухни. Выключенный мотор, перегретый на жарком пути, еще долго детонировал, вздрагивал, всхрипывал, как загнанный конь.

Кореец наклонился ближе к столу, сунув правую руку под пиджак. У него было сейчас невыразительное лицо Будды, терпеливо ждущего свой обед. Из-за кухни донесся хриплый клич приехавшего:

– Э-э, Ходжа! Ходжа!

Голос по-прежнему невидимого повара лениво ответил:

– Чего орешь, как ишак? Слышу, слышу… Иду…

В проем между чинарами, навесом и дверью кухни Кореец видел запыленный багажник серой «Волги». Потом в этот просматриваемый квадрат неторопливо вплыл повар, за ним появился здоровенный усатый мужик. Хлопнулись ладонями, побили друг друга по плечам.

– Привез?

– Привез.

Кореец сомкнул щелки глаз, уверенно полагая, что сейчас ему слух нужнее зрения.

– Сколько?

– Шесть.

– Что так мало? – разочарованно протянул повар.

– Больше не было. Они живые…

– Слушай, ты совсем без головы? Зачем мне живые? Я крови боюсь… – усмехнулся повар.

Щелкнул замок багажника, взрывом выплеснулось из-под крышки дружное напуганное кудахтанье, усач выволок за шею белоснежную курицу. Она ошалело била крыльями, обреченно сипела.

Кореец еле заметно улыбнулся, расслабился. А усач достал большой складной нож на пружине и коротким взмахом отсек курице голову. Курица не упала на землю – она словно весь свой короткий век недоптицы ждала этого мгновения, чтобы взлететь в последний миг своей иссякшей уже жизни. Без головы, с бьющей из обрубка шеи струйкой крови – мертвая курица летела. Махала белыми кургузыми крыльями в крутом спиральном пролете над замусоренным кухонным двориком. Она еще не успела опуститься, как усач выхватил из багажника следующую и отсек ей голову, швырнул в сторону, и та помчалась навстречу первой, столкнулась и рухнула на землю, а их уже догоняла третья, сшиблась грудью, летели по воздуху белые перья и комки крови…