Она последний раз, для очистки совести, потянула к себе биксы. Лидо молча покачал головой из стороны в сторону.

Лорри разжала пальцы и вытянула их из металлических скоб, оставив груз в руках у Лидо. Веселая скамейка дружно заорала победный армейский клич.

Лорри, спеша прекратить цирк, развернулась через каблук и решительно пошла в сторону своего отделения. Лидо на шаг в сторону и на два шага позади – за ней.

– Все! Законвоировал! – донеслось со скамейки с новым взрывом хохота.

Люди, вырвавшиеся из очереди на тот свет, в перерыве перед тем, как снова встать в ту же очередь, легко веселятся по любому малозначительному поводу. Дай им Бог!

Лидо, против ожидания, молчаливо и сосредоточенно дотащил биксы до перевязочной отделения челюстно-лицевой хирургии, в котором в это лето отрабатывала свой патриотический долг Лорри. Он так же спокойно, послушно и без слов вышел из перевязочной в коридор после того, как девушка, приняв от него ношу и поставив ее на стол, тоже молча, но с очевидным ехидством, указала ему пальчиком на дверь и сделала ручкой, дескать: «До свидания!»

Находившаяся здесь же медсестра Слатка не преминула заметить;

– О, ты Лорри опять с хвостом! Симпа-а-а-тичный!

– Ты, Слатка, просто в таком месте работаешь… Здесь любой парень из другого отделения – красавец!

– Да нет, правда, симпотный! Не заедайся, Лоррик!

– Хочешь, поделюсь? Забирай.

– А ты думаешь, ждет?

– Сто процентов. Спорим?

Но Слатка не стала спорить, зная почти наверняка, что Лорри права, и, хихикнув, выскользнула за дверь.

Отделение, в котором работали Слатка и Лорри, действительно было ужасным. Сюда поступали солдаты и офицеры с разорванными и сожженными лицами, без носов, губ, ушей, глаз, ставших добычей огня, пуль и осколков. Были и раненые вообще без лица. Вот так, прямо ниже лба – одно только месиво из рваного мяса, сухожилий осколков костей, зубов… Ни тебе верхней челюсти, ни нижней… Достаточно привыкшая к госпитальным кошмарам Лорри, увидев такое впервые, едва не грохнулась в обморок. Среди раненых, впрочем, большинство – были «ходячие». Но что за «ходячие» это были! Над воротниками больничных курток и халатов либо безликие, забинтованные шарообразные культи с прорезями для глаз, либо одутловатые от послеоперационных гематом, сизые, желто-сине-зеленые маски, иссеченные рубцами и шрамами, перетянутые кожными спайками… И тоже бинты: через нос, через глаз, через подбородок… Лицо войны, одним словом.

Понятно, что среди таких пациентов тяжелые депрессии были обычным делом. Случался и суицид. Работать с подобным контингентом очень тяжело: многие были капризны, обижены (не без основания) на весь свет и вымещали свою обиду на персонале. Балагуры, подобные прошлогоднему одноногому суперинтенденту, здесь встречались редко, а вот настоящая мужская истерика – сколько угодно. В отделении даже не было ни одного зеркала, чтобы лишний раз не напоминать несчастным как они выглядят. Многих, правда, приводили в относительно приличный вид, кому-то в дальнейшем могла помочь пластическая хирургия, но, в общем-то, отделение было фабрикой уродов.

Именно это и подразумевала Лорри, когда говорила, что для Слатки любые парни из других отделений – красавцы.

Однако, этот Лидо в самом деле был симпатичным. И даже очень. Наконец-то Лорри вспомнила, на кого он похож! Ну, конечно! На Ражера Талиффа![3] Как это она сразу не поняла?

Лорри спокойно разгрузила биксы, рассортировав и разложив по полкам медицинских шкафов стерильный материал, упакованный в пергаментную бумагу, после чего вышла в коридор, застав там ту самую картину, которую, в общих чертах, и ожидала увидеть: Лидо стоял, прислонившись спиной к стене напротив перевязочной, со сложенными на груди руками, наклонив голову несколько набок, а низкорослая полненькая Слатка, едва не подскакивая, что-то оживленно тростила ему в ухо. Видимо, это было забавно, так как Лидо улыбался, а Слатка даже прыскала.

«Ну, ну… – отметила про себя Лорри. – Посмотрим…» – и, скользнув по парочке хорошо поставленным равнодушным взглядом, пошла по больничному коридору в направлении своего поста. Причем не просто пошла, а двинулась той самой походкой, которую в свое время подсмотрела в каком-то фильме у Цеды Ларне, и которую долго репетировала перед зеркалом, но почти никогда не использовала. «Я что, его соблазняю? – неожиданно мелькнуло у нее в голове. – С чего бы это?» Тем не менее, она эффектно завершила роскошное дефиле к своему месту необычайно изящной посадкой на винтовой табурет с круглым сиденьем, и, грациозно склонив голову, одетую в кокетливо сдвинутую к виску белую медицинскую шапочку, уставилась в журнал назначений.

Ей и в самом деле пора было заглянуть в этот журнал, но записей в нем она не видела, поскольку вся сосредоточилась на боковом зрении, в поле которого, на самом краю, находились Лидо и Слатка. «Я что, ревную? – скользнула у нее мысль. – Да нет – чепуха!» Она и в самом деле не боялась конкуренции со стороны Слатки – девушки славной и доброй, но записной дурнушки. Скорее, призналась она себе, ее сильно заинтересовал этот парень – заинтересовал совершенно неожиданно и, очевидно, больше, чем всякий из дежурных госпитальных ухажеров, находящихся на излечении, больше тех из мужского медицинского персонала, которые уделяли ей подчеркнутое внимание, больше любого из ее университетских приятелей.

Лорри не зря была уверена в своем женском магнетизме. Сразу после того как она заняла наблюдательную позицию, ей стала очевидна перемена в поведении Лидо. Судя по всему, он уже слушал Слатку в полуха, так как постоянно вертел головой в сторону Лорри, а в ответ на продолжавшееся тарахтение Слатки формально кивал головой, дескать: «Да, да, понимаю…» Лорри сидела как изваяние (соблазнительное такое, с умом посаженное изваяние!). Наконец, Лидо, поймав какую-то паузу, снял руки со своей груди, мягко прикоснулся ладонями к Слаткиным плечикам, одновременно наклонившись к ее уху и сказав, по-видимому, что-то ласковое; после чего повернулся и пошел по направлению к столу медсестринского поста.

«Готов!» – с удовлетворением отметила Лорри и теперь уже действительно уставилась в журнал назначений.

Слатка постояла самую малость, глядя в удалявшуюся спину Лидо, потом коротко и обреченно вздохнула, скорчив сама себе забавную рожицу, долженствующую означать: «Ну, вот так всегда!» – и вернулась в перевязочную. Она и в самом деле была доброй, славной и независтливой девушкой.

– Ну, что вы такая строгая, Лорри? Я – хороший! Правда!

– Вы уже знаете, как меня зовут? Слатка разболтала?

– Почему разболтала? Это что – военная тайна? Так, сказала… А вот меня зовут Лидо.

– Это я уже заметила.

Лидо картинно осмотрелся:

– А на мне, наверное, написано? Да?

– Не волнуйтесь, не написано! Но я же не глухая. Ваши приятели так орали: «Лидо, Лидо!»

– Ах, да! Я и забыл. Но вы на них не сердитесь. Они хорошие ребята! Скучно здесь. Засиделись.

– Ага! И застоялись!

– Хм-м-м… Ну и это, конечно…

– Господи! Да не сержусь я, разумеется! Не маленькая, все понимаю… А вы мне, между прочим, все пальцы отдавили!

– Когда?!

– Да когда бикс схватили! У него, знаете, какая скоба неудобная? И так-то руку режет, а тут еще вы – хвать лапищей!

Говоря это, Лорри повернула правую руку ладонью вверх, а другой рукой стала слегка потирать сгибы пальцев, как бы разгоняя болевое ощущение, которое, разумеется, уже давно прошло. Лидо вдруг опустился у стола на одно колено и стал дуть на эти пальцы, как делают маленьким детям, чтобы их успокоить, а потом наклонился еще ниже с явным намерением поцеловать «больное» место. Лорри стремительно убрала руку и ладонью легонько шлепнула Лидо по лбу.

– Прекрати немедленно! С ума сошел! – Лорри судорожно оглядывалась, – не видит ли кто? Она сама не заметила, как перешла с новым знакомым на «ты». Коридор был пуст.