Диянов полыхал и почти плакал от счастья. Забыв про всякие субординации, он скакал на скамейке, махал руками, выкрикивал какие-то татарские слова — быть может, боевой клич, а может — ужасные ругательства. Его, Диянова, юность тоже прошла на футбольных полях, пока он не пошел по военно-политической линии, и трудно оценить, каким он стал замполитом, но игроком, тренером и болельщиком он оставался беспредельно азартным и яростным.

По окончании матча (6:0) Диянов широко обнял Лешку, потом построил команду и громко сказал:

— Команда играла — дрянь! Как Бог, как десять олимпийских богов, играл сержант Ковригин! Мы думали, что он предатель и дезертир, что будет пить водку на даче у генерала, а он вернулся вовремя и отважно, как лев, как сорок тысяч львов, сражался, да, сражался в воротах. Этот день покроет бессмертной славой всю команду, хотя основная заслуга в этом Ковригина! И никогда не верьте, что один в поле не воин! Сегодня вы видели, что один в поле воин! А одиннадцать шакалов из команды артиллеристов ничего поделать с ним не могли! Ковригин! Сколько суток увольнения хочешь?

— У меня есть увольнительная до вечера, товарищ подполковник. С меня хватит, — ответил Лешка и почувствовал, как безмерная усталость обрушилась на его плечи.

— Хорошо, я с тобой рассчитаюсь. Остальным — получить увольнения до вечера, потому что мы победили!

Кроме того, в честь победителей открыли полковую баню, и Лешка долго стоял под горячим душем, потом сменил его на ледяной, но усталость не оставляла его.

После душа он зашел в спортзал, улегся в углу на гору спортивных матов и проснулся к обеду — вернее, его разбудил Журавлев.

— После генеральского ужина вы, Алексей Дмитриевич, на солдатский обед, очевидно, идти не соизволите?

— Соизволю, Александр Степанович, — ответил Лешка. — А после обеда у нас с вами будет весьма приватная и весьма серьезная беседа. С вами тут ничего экстраординарного не произошло за время моего отсутствия?

— Со мной, сударь, ровно ничего. Однако новость, для вас удивительная, найдется.

— Что такое?

— Писарь Твердохлебов нашел какую-то сумочку покойного сержанта Мосла, в ней разного рода письма и что-то еще, из чего явствует, что означенный Мосол был религиозным сектантом, ненавидел оружие, страдал, когда заставляли брать его в руки, и по этой причине накинул себе на шею проволочную петлю.

— Значит, так?

— Значит, так. Номер в армии не новый, но армия, друг мой, всегда была консервативна и не любила новых маневров, когда есть апробированные старые.

— Мы эту тему разовьем после обеда, — сказал Лешка.

Но после обеда жгучей темы обсудить не удалось. Едва батарея вернулась из столовой в казарму, как дневальный крикнул, что рядового Ковригина требуют на контрольно-пропускной пункт его кто-то спрашивает.

Не очень волнуясь, Лешка пошел на контрольно-пропускной — удивительного ничего не было: по воскресеньям часто приезжали к солдатам знакомые, и те, кто дежурил на КПП, всю дорогу бегали по таким вызовам-призывам. Девчонок по воскресеньям около КПП порой стояла чертова туча.

Знакомый Лешке ефрейтор Попков сказал хитро и многозначительно:

— Какая-то родственница к тебе приехала. У ворот можешь постоять, далеко не ходи.

— Не волнуйся, если и пойду. У меня увольнительная есть.

— Диянов сегодня за футбол дал? Ты, говорят, как зверь, стоял?

— Да, — не стал пускаться в объяснения Лешка, миновал турникет, козырнул дежурному, показал увольнительную, еще раз козырнул и вышел на улицу.

В основном на улице Артиллерийской в городе Калининграде были одни казармы, и потому народу на ней, как правило, гуляло мало. Она и сегодня оказалась пустой, так что, оглянувшись, поначалу Лешка и не понял, что еще за родственница приехала его навещать.

Но стоявшие неподалеку красные «жигули» подсигналили ему, а потом кто-то помахал из окошка рукой. Когда Лешка подошел к машине, правая передняя дверца открылась, и Лешка нырнул в салон.

За рулем сидела Наталья Васильевна и спокойно улыбалась.

Лешка онемел от удивления.

В салоне крепко и приятно пахло незнакомыми духами.

— Вы… от Алены? — глуповато спросил Лешка.

— Нет, мой дорогой. Я совсем от других людей.

Она резко тронула машину с места и с мужской уверенностью на первом же повороте круто заложила руль.

— Отъедем, Леша, в сторонку, чтобы без свидетелей, да потолкуем.

— О чем? — спросил Лешка.

Она остановила машину под старыми каштанами и сказала спокойно:

— Хотя бы о том, как тебе сегодня ночью повезло… Очень повезло. В следующий раз такого счастья может и не получиться.

— В каком смысле?

— В смысле жизни и здоровья, Леша, в каком же еще? В общем, я с тобой буду сейчас говорить, как с умным человеком. Остап Мосол умом не обладал.

— Понятно, — ответил Лешка.

— Нет, дорогой. Тебе еще ничего не понятно. И все ты не поймешь никогда. Но чтоб ты смекнул, что к чему, я тебе и скажу… Не лезь в те дела, до которых не имеешь касательства. И Журавлеву скажи, чтоб не лез. Это первое и последнее предупреждение.

— Остап Мосол на такое предупреждение не среагировал?

— Ты угадал, — сухо ответила она. — Приблизительно так.

Лешка никак не понимал, почему ему страшно. В этой женщине не было ничего угрожающего, никакой агрессии он не чувствовал, но ощущение, что кто-то хладнокровно и спокойно во время этого разговора целится ему в затылок, не оставляло ни на секунду.

Он даже оглянулся — на задних сиденьях никого не было.

Женщина сидела у руля спокойная и красивая, чуть улыбалась и могла сойти за его старшую сестру.

— Вы меня испугать хотите? — спросил Лешка, стараясь изобразить небрежность.

— Нет. Это не мое амплуа. Пугали тебя ночью. Больше пугать не будут. Будут убивать. И тебя, и Журавлева.

— А может, уж сразу весь взвод разведки батареи управления? — попытался шуткануть Лешка, но сам услышал, что голос у него дрожащий и дрянной.

— Взвод ликвидировать ни к чему. Только вы двое были близки Мослу. Только вы двое имеете сомнения в его смерти. Кстати, причину смерти Мосла сегодня нашли, не так ли?

Вопрос не требовал ответа, и Лешка лишь кивнул.

— Вопросы будут?

— Обязательно. Я, Наталья Васильевна, просто не понимаю, чем мы с Журавлевым вам так опасны?

— Не мне лично, конечно. Опасны серьезным людям. Вы обладаете опасными фактами и сомнениями. Вы обладаете опасными мозгами. Вы, в конечном счете, сможете составить довольно точную схему происшедшего с Мослом, и эта схема станет опасной для… Для моих друзей. К тому же ты полез, Леша, не туда, куда надо. Не по себе дерево рубишь, дорогой.

— Это уже насчет Алены?

— Это уже на ее счет, ты прав. Тебе Топорков напел свирелью о твоем будущем, а его собственное будущее — тоже не в его руках, он про это забыл сказать. Он тебя небось в фюреры обещал вывести? Да? Так он забыл сказать, что места фюреров давно расписаны, и там твоей кандидатуры нет. Нет там твоей кандидатуры и в качестве жениха Алены, ты уж прости. Ты ей в мужья не годишься. Потанцевал с генеральской дочкой, и хватит. Ты и Журавлев на долгое время под колпаком. Каждый ваш шаг отслеживается. Задумаете какое-нибудь дурацкое анонимное письмо написать, как ты ночью грозился, — тут же об этом будет известно.

— Знаете, Наталья Васильевна, — выдавил смешок Лешка. — А ведь вам было бы проще и меня, и Журавлева убить. Как Мосла.

— Проще, — кивнула она. — Такой вариант обсуждался, насколько я знаю. Но были люди, которые тебя пожалели за твои известные служебные, личные и спортивные успехи, скажем так. Так что не устраивай торговли, ты, по-моему, все уже понял.

— Да ничего я не понял! — в сердцах сказал Лешка. — Ведь если мы что-нибудь узнаем о смерти Остапа Мосла, мы все равно можем найти пути, чтоб сообщить об этом.

— Вы ничего не узнаете никогда. Не успеете.

— Как это… Не успеем?

— А вот так. У вас с Журавлевым всего несколько дней осталось.