Стамеска оказалась очень острой и, как и предполагал Лешка, качественной стали. Она легко вгрызалась в дерево дверного косяка, под стальную раму. Только щепки отлетали, но времени эта работа занимала много. Он приспособил вместо молотка отломанную от кресла ножку, и вскоре удалось обнажить запорный язычок замка.
Оказалось, что вся работа проделана впустую и освобождения из плена не принесла — пробитое отверстие запора не освобождало.
Лешка уселся в трехногое кресло, снова закурил и глянул на часы. Восемь! У Белого дома, быть может, начался штурм, быть может, гибнут его приятели и его женщина, о которой он мечтал, а сам он сидит, как крыса, в поганом подвале и не может выбраться из глупейшей и простейшей западни.
Над головой его послышался какой-то шум, потом звякнуло разбитое стекло, и через окошко влетел небольшой предмет, ударившийся об пол с легким, железным стуком.
Граната! Лешка опрокинулся вместе с креслом на пол и вжался в доски. Сердце его отсчитывало секунды. На жизнь этих секунд было отпущено не больше трех — в замкнутом помещении он умрет от удара взрывной волны, даже если его не заденет осколком.
Но взрыва не последовало. Вместо этого лишь слышалось негромкое, напряженное шипение, словно кто-то проколол футбольный мяч.
Лешка уже понял, в чем дело. Он вскочил, выхватил из стола измазанное полотенце, бросился к шипевшему на полу газовому баллончику и, отвернув лицо в сторону, зажал баллончик полотенцем. В том же темпе отыскал в столе полиэтиленовый пакет и засунул в него замотанный в полотенце все еще работающий баллон. Лучше всего было бы вышвырнуть его через оконце обратно, но что могло прилететь взамен, если противник держал действия Лешки под контролем и видел, что он может освободиться?
Но зачем швырять баллончик всего лишь со слезоточивым газом? Чтобы заставить Лешку притихнуть и потерять время, которое у неизвестного врага было такое же считанное, как и у Лешки?
Он встал, взял стамеску, вогнал ее в пробитую дыру, упер кончик инструмента в торчавший язычок замка и сильно ударил по рукоятке. С третьего удара деревянная рукоятка треснула, но язычок провалился внутрь замка почти полностью. Легкого толчка хватило, чтобы дверь распахнулась.
Он выскочил из подвала на улицу и огляделся. Ничего подозрительного и ничего необычного. Легкие сумерки спускаются на город, из приоткрытых окон ревут магнитофоны. Тройка диких рокеров вывернулась из-за угла и помчалась к Щелковскому шоссе.
Через десять минут Лешка вошел во двор своего дома. И здесь жизнь катилась без каких бы то ни было перемен, волнений или неожиданных событий. Все изменения относительно утра заключались в том, что любители игры в домино переключились на карты, а белье на веревках высохло, и женщины снимали его, перекидывая через плечо.
Пенсионер Ильин занимал за игорным столом свое обычное место, был тих и вежлив, а следовательно, и трезв, но главное было в том, что оторвать своего зада от скамейки, чтобы метать через окошко подвала слезоточивые снаряды, он никак не мог, иначе его игровое место тут же захватил бы очередной желающий, и он, Ильин, сейчас бы не играл, а ждал своей очереди. Но он сидел, и партия, насколько понял Лешка, началась давно.
Король двора Коля приметил Лешку и, не отрываясь от карт, крикнул:
— Леха, ты в центре не был? Говорят, там какая-то заварушка?
— Да так себе, — равнодушно ответил Лешка. — Шумит народ. До нашего района не дойдет.
Ну, и хрен с ними! — еще более беззаботно ответил Коля и тут же принялся ожесточенно орать на партнера, сделавшего неправильный ход.
А лет через десять-двадцать, подумал Лешка, эти дни будут описывать как мятеж с отблесками пожарищ по всему городу, автоматными очередями, артиллерийской стрельбой и потоками кровищи. Впрочем, ничего ведь не закончилось и даже не начиналось — все еще могло случиться.
Во дворе, видно, не знали и о смерти Авдюшко, потому никто не удивлялся, не волновался, почему ею нет за столом ни трезвого, ни пьяного.
Лешка тоже решил грузчика не искать. Ни живого, ни мертвого, хотя живым тот не мог уже быть никак и никогда.
Лешка добрался до своей квартиры, приняв по дороге твердое решение — более смертью Авдюшко не отвлекаться. Пока не кончатся дела, непредсказуемые по результату. В конце концов, был и такой шанс, что ему, Лешке, и самому не дожить до какого бы то ни было расследования дела об убийстве Авдюшко.
Он нашел на антресолях свое воинское обмундирование, достал из шкафчика американские солдатские ботинки, а берет Воздушно-десантных войск висел на вешалке. Строго говоря, прав на его ношение Лешка не мел, но посчитал дешевым пижонством напяливать на голову панаму афганского «ограниченного контингента войск». Сойдет и берет.
Он быстро переоделся и сел к телефону. Поначалу позвонил отцу в Загорск, автоматическая связь сработала, но трубки никто не поднял.
Судя по всему, отец отъехал на свой садовый участок и будет страдать там над своими чахлыми яблоньками, пока не выпадет снег.
Кроме отца — прощаться Лешке было не с кем.
Журавлев снял трубку сразу — продолжал сидеть на рабочем месте.
— Мне дают оружие, — сказал Лешка. — А что еще, пока не знаю.
— Уже хорошо… M-м… Но путч окончен. Они проиграли.
— С чего ты решил?! Я же около Белого дома, там тебе и танки, и черт-те что!
— Видимость и агония. Он потеряли темп и ритм. К этому моменту в семнадцатом году их великий учитель, что б там про него сейчас ни говорили, уже успел захватить в Питере и телеграф, и почты, и банки, и заблокировать все мосты через Неву. Эти олухи настолько обленились, что даже основы стратегии своего вождя забыли. Все, Лешка, конец. Теперь начнется оперетта, хотя и она может оказаться не бескровной.
— Ты лентяй, сидишь там и теоретизируешь!
— Правильно, мы здесь выиграем в любом случае. Куда от нас победители денутся? Нас, братец, надо лелеять и холить, иначе кто воспоет дифирамбы новым вождям СССР?
— А президент…
— По-моему, Горбачев тоже потерял темп и ритм. Давай примолкнем, прошел слух, что у нас все разговоры прослушиваются. Отбой.
— Отбой, — дал подтверждение Лешка.
Он нашел крепкую хорошую сумку, переложил в нее все, что можно было, из холодильника, проверил, не течет ли где вода, выкрутил электропробки на щитке и понял, что подсознательно готовится на длительную отлучку. Не скоро он вернется под родную крышу — это он почувствовал определенно и остро, хотя ни в какое предвидение будущего напрочь не верил.
Сумерки сгущались, когда он выскочил на улицу. Он чувствовал себя сильным, свободным, ничем не отягченным, никому ничего не должным, его будущее было в собственных руках. Оставалось ухватить судьбу за хвост и держать крепко, но нежно, чтобы не задушить от радости.
Ночь опустилась темная, августовская, когда Лешка вернулся к Белому дому. Уже издали он увидел, что у парадной широкой лестницы тут и там горят костры, а вал возведенной баррикады уже представлял собой нечто серьезное. Тяжелый танк завяз бы в этой баррикаде секунд на сорок. Надежней, в части обороны, казалась шеренга троллейбусов, перегородившая направление к парадным подъездам. Но и она настоящей атаки сдержать бы не смогла. Для того чтобы остановить хотя бы несколько танков, управляемых опытными экипажами, нужен заслон из противотанковых мин, надолбы и гранатометы. Ничего этого на стороне обороны не наблюдалось. Белый дом собирался защищаться кулаками, пустыми бутылками и боевым духом.
Незримая полоса временного перемирия разделила обороняющихся и штурмующих. На стороне Белого дома тут и там мелькали огни разожженных для бодрости и обогрева костров, а бронемашины стояли в отдалении — грозные, но словно задремавшие.
Никакого слезливого братания не наблюдалось. Кое-где из стволов пушек и пулеметов еще торчали букетики цветов, но и те приувяли: они уже выполнили свою задачу — теле- и кинооператоры сделали нужные снимки, фотожурналисты тоже не отстали, и теперь во всех газетах мира замелькают однотипные фотографии — жерло орудия на фоне Белого дома, а из него торчат цветочки. Ах, как мило, словно из-за этих букетиков пушка и выстрелить не сможет.
