— Видно, там никого нет? — произнес за дверью какой-то незнакомый мужской голос. — Не могут же они спать так крепко.
— Нет, они дома, — пробасил другой, знакомый, но сиплый от простуды голос. — Разве не видишь, окна забиты и занавешены изнутри. Давайте, ребята, закричим все вместе, иначе замерзнем. Ирена! Открой! Тут свои!
— Юзеф, милый! — Ирена с трудом отодвинула железный засов и увидела брата, Стаха, Франека и еще двоих ребят из отряда «Земсты».
— Живы? — спросил Юзеф. — Почему так долго не открывала?
— Боялась, — призналась Ирена. — Думала, чужие.
— Эх, ты, бояка! — засмеялся Юзеф. — Пошли, ребята! Сейчас Ирка нас чем-нибудь накормит и напоит. Перевяжем Франека, отдохнем. Хорошо?
— Идет, — согласились они.
Ирена засуетилась вокруг гостей. Она затопила на кухне плиту и поставила огромный бак с водой. Потом разогрела оставшуюся от ужина кашу, сварила кофе.
Ребята вымылись, поели. Ирена сняла с головы Франека грязный бинт, промыла рану, перевязала ее чистой полоской полотна, оторванной от старой простыни. Поев, ребята заснули, как убитые.
К вечеру прибежала Леля. Подруги обнялись, всплакнули от радости. Потом посовещались и решили организовать праздничный ужин, пригласить Граевских, хозяев дома и, конечно, «Земсту», отметить встречу в освобожденном городе.
Ирена с Лелей напекли румяных и хрустящих картофельных оладий. Пани Бернась принесла пачку настоящего чая и баночку черничного варенья, а дядя Костя — бутылку крепкого самогона и красное трофейное вино. Пан Казимир принес с собой немного масла, кружок колбасы, консервы. За столом собралось шестнадцать человек.
Дядя Костя встал, поднял рюмку и сказал:
— Выпьем, панство Бернась, и ты, Ирена, и вы, уважаемый пан Казимир, и вы, дети мои, за нашу счастливую встречу в городе, за победу, за вашу радостную жизнь, за ваше счастье… — тут голос дяди Кости осекся, он расплакался и чуть не выронил рюмку.
— Спасибо, дорогой пан Граевский. Вы верно сказали. Выпьем за победу, за радость и за счастье! — подхватил его тост Казимир Малек. — Пейте, дорогие друзья!
Трофейное немецкое вино было кислое и терпкое, но все осушили рюмки до дна. И каждый подумал в этот миг о своем. Ирена, Юзеф, Франек и Стах вспомнили родителей, которых у них отняла война. Родителей Франека расстреляли в варшавском гетто еще в начале войны, а родные Стаха умерли от голода в Млаве прошлой весной.
Пани Паулина, будто угадав мысли ребят, вздохнула и сказала:
— Жаль, нет родителей ваших за этим столом. Мать, горемычная, не дождалась, а Бронек пропадает где-то в фашистских лагерях. Да, многих поломала, покорежила и разбросала по свету проклятущая война.
И заплакала.
— Зато смотрите, как молодежь выросла и возмужала, — сказал «Земста». — Теперь им уже ничто не страшно. Кончится война, начнут учиться, работать…
Юзеф и его друзья переглянулись.
— Мы поедем в Варшаву, — сказал он. — Мы это решили еще в Лидзбарских лесах. Варшава разрушена, сожжена. Поможем ее отстроить.
— Верно решили, — поддержал Юзефа и его друзей «Земста».
— И я поеду, — заявила Леля.
— Что ж, перед вами теперь открыты все пути. Выбирай любой. — И пан Казимир с грустью посмотрел на Лелю.
Ирена тоже поглядела на Лелю. Ее красивое, смуглое лицо раскраснелось от выпитого вина. Ирене вдруг захотелось послушать ее пение, и она попросила:
— Спой нам, Леля. Я так давно не слышала твоих песен.
— Да, спой, — все хором поддержали Ирену.
И Леля, быстро взглянув на Стаха, запела:
Разквитали понки бялых руж,
Вруть, Ясеньку, с тэй военки, юж.
Вруть, уцалуй, як за давних лят бывало,
Дам ти за то ружи найпенкнейшей квят…
Грудной, низкий голос Лели послушно и точно передавал состояние ее души. Это была песня о них, о молодых, о первой робкой любви, о только что пережитом.
Ясенькови ниц не тшеба юж,
Бо му квитно понки бялых руж.
Там, под лясом, где в военце падл,
Вырусл на могиле бялей ружи квят.
[17] За первой песней вспомнились другие. Пели до позднего вечера.
«Земсте» не удалось уйти на запад вместе с Войском Польским. В Гралеве он оказался нужнее.
В первую очередь надо было рассчитаться с теми фольксдейчами, которые не успели удрать из города. Пока новые власти разберутся, кто и как из гралевцев вел себя в оккупации, многие предатели успеют сбежать и их потом не найдешь. Потом пришлось дать отпор объявившимся невесть откуда силам реакции, пытавшимся во что бы то ни стало захватить власть и сохранить в Гралеве старый общественный режим. Против этого решительно выступил бывший командир партизанского отряда «Земста».
В феврале пан Казимир Малек стал председателем народного городского Совета. Первым делом он открыл школу, считая, что это одно из самых важных дел, не менее важное, чем восстановление города и взорванной немцами железнодорожной линии Варшава — Гралево — Гданьск. Затем все гралевцы вышли на работу по очистке городских улиц от завалов. Там, где еще недавно чернели груды покореженного железа, камней и кирпича, стали появляться улицы и скверы. Гралевцы сажали деревья и цветы. Покрасили все уцелевшие дома вокруг старинной ратуши, и они выглядели теперь нарядно, празднично. Обновили и герб святой Катерины над парадной дверью ратуши. Теперь фон портала стал светло-голубым, платье — пурпурным, а плащ — позолоченным. Жизнь в городе налаживалась.
Юзеф давно уехал в Варшаву на строительство. Ирена работала переводчицей в магистрате и секретарем в загсе. Проводив в школу сестер, Ирена отправлялась на работу. Шла не торопясь, она любила пройтись по утреннему городу. Была весна. Глыбы серого пористого снега, пригретого солнцем, с шумом скатывались с островерхих крыш и быстро таяли, растворяясь в мутных ручьях. От талой земли, молодой зелени шел дурманящий запах. По высокому небу плыли легкие, ватные облака. Они отражались в освободившейся ото льда полноводной Дзялдувке, в синеве окрестных озер. Прилетели птицы. Они искали прошлогодние гнезда и, не найдя их, шумно строили новые. Вернулись аисты, и вскоре в их новом гнезде на крыше замка появились аистята.
В ту весну Ирене все казалось необычным, обновленным. Другими стали и гралевцы. Мазуры словно проснулись от долгого сна. Их дети учились в школе и гимназии, где за учебу теперь не нужно было платить. Они не зависели, как прежде, от панов Дверских и Потоцких. Работы было теперь сколько угодно.
Однажды, выйдя из магистрата, Ирена чуть не столкнулась с проходившим мимо паном Казимиром Малеком.
— День добрый, панно Ирено, — поздоровался он, обрадованный неожиданной встречей. — Куда вы так спешите?
— День добрый! — улыбнулась Ирена. — Спешу домой.
— Тогда нам с вами по пути. Мне надо в гимназию, на собрание. Провожу вас немного.
Они пошли по улице Свободы. Пан Казимир Малек кивнул на закладки двух новых домов, что вырастали около вокзала на месте разобранных бараков.
— Приятно глядеть, как жизнь у нас налаживается, не правда ли?
— Да.
— Только все не так просто, как нам с вами видится…
И пан Малек озабоченно вздохнул.
— Почему? — спросила Ирена.
— А потому, панно Ольшинская (пан Казимир, зная историю ее замужества, никогда, не в пример другим знакомым, не называл Ирену пани Брошкевич), что нам нужно не только строить и восстановить разрушенное, но и создать другой, совсем новый общественный строй…
— И вы боитесь, что мы не создадим этот строй?
— Нет, почему же? Создадим, обязательно создадим, но не так скоро, как бы хотелось, — говорил взволнованно пан Малек. — Реакционные силы так и лезут из каждой щели, мешают нам. Вы читали последние газеты?
