Время для Ирены будто остановилось. Дни тянулись бесконечно долго и однообразно. Подымались задолго до рассвета, затапливали печи, носили воду, доили и кормили коров, стирали, мыли, терли. И так изо дня в день по восемнадцать часов в сутки. К вечеру девушки так уставали, что не было сил раздеться. Они валились на нары и сразу засыпали.

Фрау Бестек все-таки избавилась от Тамары. Ее неожиданно увезли в Бремен. «Русская чертовка» понадобилась в госпитале, она будет мыть в анатомичке оцинкованные столы и скрести цементные полы. «А то совсем разленилась, глазастая, коров доить отказывалась», — ворчал Курт.

Так прошла зима. Ирена совсем пала духом. Весна не принесла ничего нового. Кругом по-прежнему были чужая земля, чужие люди, чужое небо над головой и изнуряющий, унизительный труд. Даже фрау Бестек чем-то напоминала надзирательницу Лотту. С утра до вечера ходила по дому и двору с плеткой и била своих работниц за малейшую провинность. Однажды она избила Ирену только за то, что та нечаянно опрокинула в кухне ведро с пойлом для телят.

По ночам Ирену все чаще стал будить мощный рев самолетов, летевших в сторону Берлина. Услышав гул моторов, Ирена вскакивала с нар и подбегала к окну. Английские и американские бомбардировщики «Томми», как их называли немцы, уже несколько раз бомбили Бремен. Во время таких налетов фрау Бестек со всеми домочадцами отсиживалась в бомбоубежище. Усадьба словно вымирала. Тогда-то у Ирены и зародилась мысль о побеге и уже не выходила из головы.

Катя все это время работала у родственников фрау Бестек в соседней деревне Шейнвизе. Однажды, когда ее хозяева укатили в город, она прибежала к Ирене. Катя очень изменилась, похудела, яркие синие глаза потухли и ввалились. Оспинки на ее осунувшемся лице стали почти незаметны. Она уже хорошо говорила по-польски: ее научили польские девушки, жившие во флигеле.

Ирена обрадовалась Кате, расцеловала ее. Вздохнув, сообщила:

— А Тамару увезли в Бремен.

— Знаю. К нам приходил Курт и хвастался, что теперь этой «жидовке» конец. Но ничего, Тамара не робкая, авось не пропадет!

Ирена обняла Катю за плечи, потянула в дальний угол кухни.

— Слушай, Катя, я надумала бежать… — начала она.

— Куда же ты побежишь? — удивилась Катя.

— Домой. В Польшу.

— Эва! Отсюда до твоего Гралева восемьсот километров. Десять раз поймают.

— Лесами буду идти. Их в Германии много. Давай вместе, а?

Катя отрицательно покачала головой.

— Все равно поймают. Ты лучше подожди немного. — И, оглянувшись, возбужденно зашептала: — Знаешь, наши девчата говорят, англичане и американцы уже открыли второй фронт. Теперь держись, фрицы!

— Неужели это правда, Катя?

Катя сдвинула белесые бровки.

— Правда! К девчатам наши парни из города приходили. Они на заводах работают и все знают, даже радио слушают. Ну, я пошла, а то как бы Курт нас вместе не увидел и не натравил свою овчарку.

Катя быстро поцеловала Ирену и убежала. На душе у Ирены впервые за эти месяцы сделалось вдруг легко и радостно. Она даже тихонько запела.

В кухню вошел Курт.

— Ты чему радуешься, чертовка?

— Погода хорошая, вот мне и весело.

— Врешь! К тебе забегала эта русская из флигеля. Что она тебе тут говорила?

— Что надо, то и говорила. А тебе-то что?

— Погоди! Все расскажу матери.

— Уходи, не мешай. Мне ваших коров доить пора. — И Ирена, схватив ведра, побежала к коровникам.

В начале сентября фрау Бестек получила объемистый конверт с черной каймой по краям. Немецкое командование извещало хозяйку о том, что ее муж штурмбанфюрер Эрвин Бестек погиб еще в позапрошлом году под Сталинградом.

Прочитав извещение и увидев два выпавших из пакета железных креста, хозяйка заревела в голос. Она осунулась на глазах и, как показалось Ирене, похудела сразу на добрый десяток килограммов. «Ничего! Так тебе и надо! Это тебе за Зосю, за осиротевшую Данусю, за сестренок, за Марину, за всех нас, проклятая ведьма!»

В эту ночь Ирена спала спокойно. Ей снился разрушенный войной безмолвный русский город и скованная льдом Волга. На льду и на заснеженных берегах чернели тысячи, сотни тысяч убитых немцев. Потом приснились незнакомые русские солдаты. Они шли строгие, рослые, сжав в руках автоматы…

Проснулась Ирена от грохота взрывов. Бомбы падали где-то совсем близко. В кухне было светло. Окна распахнуты настежь, рамы перекосились и повисли. Ирена сунула ноги в деревянные башмаки, накинула на плечи одеяло и выбежала во двор. Пахло гарью. Горели хозяйственные постройки, лиственницы и кусты в саду. От мощной взрывной волны с крыши сползла черепица и вылетели все стекла.

После этого налета фрау Бестек окончательно потеряла покой. Она обезумела от страха и вымещала на работниках свою ненависть и тревогу.

Вскоре Бестек сдала поместье брату, вернувшемуся с фронта без ноги, и переехала к сестре в Грайфенхаген близ Щетина. Ирену взяла с собой нянькой для троих меньших детей. Курт записался в фольксштурм и остался под Бременом. Ирена очень обрадовалась переезду: ведь он приблизил ее сразу на несколько сот километров к Гралеву.

Грайфенхаген была большая зажиточная деревня. Только напрасно фрау Бестек думала найти здесь покой. Не прошло и месяца, как и сюда стали прилетать самолеты. Но уже русские. Услышав вой сирены, хозяева бежали в бетонное убежище, что посредине деревни. Ирену туда не пускали. Да она и не собиралась прятаться. Стоя во дворе, радовалась, когда кругом все рушилось и гремело:

— Бейте их! Бейте, хорошие! Не жалейте гадов!

В Грайфенхагене хозяйка почти не следила за ней. Не было и Курта с волкодавом. И Ирена исподволь готовилась к побегу. Припрятала на гумне мешочек сухарей, немного сала, картофеля, стащила из чулана новый полушубок, платок, лыжные ботинки. Не забыла и нож, большой, острый, каким обычно резали свиней.

Немецкий язык к этому времени она знала уже настолько хорошо, что в случае чего могла сойти за немку. Знак с буквой «П» можно отпороть в любое время. Но как быть с документами? Где раздобыть аусвейс?[11]

Русская бомба разорвалась в самом центре Грайфенхагена. Взрывом снесло несколько домов, в том числе и дом сестры фрау Бестек. Начались пожары. Тушить их было некому.

Ирена выскочила из-под навеса над колодцем, не раз спасавшим ее от осколков. Убедившись, что хозяева сидят в убежище, она кинулась на гумно, достала из тайника припрятанный узел. Теперь бежать, бежать, пока хватит сил! Ирена кинулась в сторону парка, остановилась на минутку перевести дыхание. Прислушалась. Только огонь трещал позади. Впереди узкая полоска поля и… лес. У одинокого дома на окраине деревни стоял велосипед. Ирена схватила его, повесила на руль узел и побежала к лесу. Там развязала узел, надела полушубок, ботинки, повязала голову платком и, озираясь, вышла из лесочка на дорогу, ведущую в Щетин.

Был поздний вечер. Ирена села на велосипед и покатила по пустынной дороге. На багажнике была прикреплена связка новых деревянных корков[12]. Видно, владелец велосипеда собирался на базар в Щетин. Его корки были для Ирены как нельзя кстати. Она подумала: «Если меня задержат на дороге и спросят, куда и зачем еду, скажу, что на рынок. Отец велел продать корки».

Ирена на всякий случай и имя немецкое себе придумала. Она теперь Эрна Шредер. «Потребуют документы, скажу, что забыла дома. Риск, конечно, большой, потому что ни одна уважающая себя немка не имеет права забывать документов. Но делать нечего».

На рассвете Ирена благополучно минула Щетин, объехав его стороной. Сразу за городом она свернула с большой ровной дороги на узкую и ухабистую тропинку, которая вела к дальнему лесу. Все кругом было присыпано тонким слоем выпавшего накануне снега. Стоял конец ноября. Здесь было значительно холоднее, чем в Бремене.