— И сколько бы крови пролил при этом? Ответь! Сколько вдов ты заставил бы плакать по погибшим, сколько матерей и сыновей погибли бы преждевременно, сколько полей было бы выжжено, сколько сел и городов предано огню и мечу? Держава, построенная твоим отцом, пришла бы в упадок!

Александр овладел собой, лицо его помрачнело, словно побоище, предотвращенное преступлением его матери, вдруг отяготило его и чужое горе навалилось на его душу.

— Значит, это судьба, — ответил он. — Такова судьба мужчины — допускать зверства, болезни, страдания и смерть, прежде чем кануть в ничто. Но в его силах, в его власти и в его воле при каждой возможности действовать благородно и проявлять милость. Это единственное достоинство даруется ему, пока он существует, и это единственный свет перед мраком бесконечной ночи…

На следующий день Евмен объявил Александру, что гробница для его отца готова и что можно устраивать погребение. На самом деле в невероятно сжатые сроки была завершена лишь первая часть огромного склепа. Предусматривалось впоследствии строительство еще одного помещения — для всяких ценных предметов, чтобы сопроводить великого владыку в потусторонний мир.

Пышно разодетого, в венке из золотых дубовых листьев, солдаты положили Филиппа на костер, и два батальона фаланги и эскадрон верховых гетайров отдали ему почести.

Погребальный костер залили чистым вином, прах и кости завернули в пурпурно-золотую ткань в форме македонской хламиды и положили в массивный золотой гроб на ножках в виде львиных лап, со звездой Аргеадов на крышке.

Внутрь гробницы поместили панцирь из железа, кожи и золота, который царь надевал при осаде Потидеи, пару бронзовых поножей, золотой колчан, покрытый позолотой парадный деревянный щит, украшенный в центре вырезанной по слоновой кости вакхической сценой. Его оружие — меч и наконечник копья — бросили в огонь на алтаре, а потом, согласно ритуалу, согнули, чтобы никто больше не мог ими воспользоваться.

Александр возложил собственные дары: великолепный массивный серебряный кувшин с ручкой, украшенной бородатой головой сатира, и серебряный кубок чудесной красоты, с двумя ручками, легкий, почти невесомый.

Вход в гробницу закрыли огромной мраморной двустворчатой дверью меж двух дорических полуколонн, воспроизводивших вход в царский дворец в Эгах, а византийскому художнику было поручено расписать архитрав великолепной сценой охоты.

Царицы Олимпиады не было на похоронном ритуале, она не хотела возлагать никаких даров на погребальный костер или в гробницу мужа. Не хотела она и встречаться с Эвридикой.

Когда солдаты закрыли мраморные двери, Александр заплакал: он любил отца и чувствовал, что за этими створками навсегда похоронена его юность.

Эвридика отказывалась от пищи и осталась умирать от голода вместе с маленькой Европой, отвергая любые снадобья врача Филиппа.

Для нее Александр тоже возвел великолепную гробницу и велел поставить внутри мраморный трон, которым отец пользовался, когда под дубами в Эгах вершил правосудие, — прекрасный, украшенный золотыми грифонами и сфинксами, с великолепным изображением квадриги лошадей на спинке. Выполнив свои обязанности, с душой, полной печали, Александр вернулся в Пеллу.

Антипатр был военачальником из старой гвардии Филиппа, преданным трону и заслуживающим полного доверия. Александр поручил ему проследить за миссией Гекатея в Азии, под боком у Пармениона и Аттала, и с нетерпением ждал ее исхода.

Он знал, что северные варвары, трибаллы и иллирийцы, недавно покоренные отцом, могут в любой момент восстать, и понимал, что греки приняли условия Коринфского мира только вследствие разгрома при Херонее и что все его враги, и, прежде всего Демосфен, еще живы и вовсю действуют. Но следовало принимать во внимание и то, что Аттал и Парменион контролируют Проливы и стоят во главе экспедиционного корпуса силой до пятнадцати тысяч воинов.

И мало того, пришло известие, что персидские агенты установили контакты с афинянами из антимакедонской партии и предложили им серьезную финансовую помощь золотом для разжигания возмущений.

Существовало множество факторов нестабильности, и если бы все эти угрозы проявились одновременно, новый монарх мог не устоять.

Первый ответ на его запросы пришел к началу осени: Антипатр просил у царя немедленной аудиенции, и Александр принял его в бывшем кабинете своего отца. Старый полководец, хотя и был солдатом с головы до кончиков ногтей, не любил демонстрировать свое положение и обычно одевался, как простой горожанин. Это говорило о его уравновешенности и уверенности в себе.

— Государь, — сказал он, войдя, — вот какое сообщение пришло из Азии: Аттал отказался сложить полномочия и вернуться в Пеллу; он оказал вооруженное сопротивление и был убит. Парменион заверяет тебя в своей преданности.

— Антипатр, я хотел бы знать, что ты действительно думаешь о Парменионе. Тебе известно, что его сын Филот здесь, во дворце. В некотором смысле его можно считать моим заложником. Не в этом ли, по-твоему, кроется причина его заверений в верности?

— Нет, — без колебаний ответил старый стратег. — Я хорошо знаю Пармениона. Он привязан к тебе и всегда тебя любил, еще когда ты был маленьким и залезал на колени к отцу во время военных советов в царской оружейной палате.

Александру вдруг вспомнился стишок, который он распевал каждый раз, увидев седые волосы Пармениона:

И он ощутил глубокую грусть, задумавшись о том, как драматически власть изменяет отношения между людьми. Антипатр продолжил:

— Но если у тебя остаются сомнения, есть лишь один способ развеять их.

— Послать к нему Филота.

— Именно, учитывая, что два других его сына, Никанор и Гектор, уже с ним.

— Так я и поступлю. Пошлю к нему Филота с письмом, вызывающим его в Пеллу. Он нужен мне: боюсь, что грядет буря.

— Это решение кажется мне очень мудрым, государь. Парменион выше всего ценит преданность.

— Какие новости с севера?

— Плохие. Трибаллы восстали и сожгли несколько наших пограничных гарнизонов.

— Что мне посоветуешь?

— Я направил им предупреждение. Если не одумаются, ударь по ним со всей силой.

— Разумеется. А что на юге?

— Ничего хорошего. Антимакедонская партия понемногу усиливается повсюду, вплоть до Фессалии. Ты очень молод, и кое-кто считает…

— Говори, не стесняясь.

— Что ты неопытный юноша и тебе не удастся удержать установленную Филиппом гегемонию.

— Они пожалеют об этом.

— И еще одно.

— Говори.

— Твой двоюродный брат Архелай…

— Продолжай, — помрачнев, подбодрил его Александр.

— Он стал жертвой несчастного случая на охоте.

— Умер?

Антипатр кивнул.

— Когда мой отец захватил трон, то оставил жизнь как ему, так и Аминте, хотя на тот момент оба могли претендовать на власть.

— Это был всего лишь несчастный случай на охоте, государь, — бесстрастно повторил Антипатр.

— А где Аминта?

— Внизу, в караульном помещении.

— Не хочу, чтобы с ним что-то случилось: после убийства моего отца он был рядом со мной.

Антипатр кивнул в знак того, что понял, и направился к двери.

Александр встал и подошел к большой Аристотелевой карте, которую давно хотел установить в своем кабинете. О востоке и западе можно было не беспокоиться: они находились под надзором Александра Эпирского и Пармениона, всегда проявлявших верность. Но север и юг представляли собой большую угрозу. Следует как можно скорее и как можно решительнее нанести удар, не оставив никаких сомнений в том, что в Македонии есть монарх, не менее сильный, чем Филипп.

Молодой царь вышел на галерею и устремил взгляд на горы, где когда-то скитался в изгнании. С приближением осени леса начинали менять цвет, и скоро следовало ждать снега — до весны в этой части страны все будет спокойно. В настоящий момент следует опасаться фессалийцев и фиванцев. Александр задумался о плане действий в ожидании возвращения из Азии Филота и Пармениона.