Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Не дав ему закончить фразу, Филипп накинул плащ и свистом кликнул своего коня. Антипатр последовал за ним.

— Государь, ради этого момента потребовались месяцы осады и жестоких боев, и не можешь же ты…

— Еще как могу! — воскликнул царь, вскочив на коня и пришпорив его.

Покачав головой, Антипатр вернулся было в царский шатер, когда услышал оклик Филиппа:

— Возьми! — крикнул тот, сняв с пальца перстень с печаткой и бросая его своему соратнику. — Пригодится. Заключи для меня договор получше, Антипатр; ведь эта война и впрямь недешево нам обошлась!

Полководец на лету поймал царский перстень и несколько мгновений стоял, глядя, как царь скачет через лагерь и вылетает из северных ворот, а потом крикнул страже:

— За ним, идиоты! Неужели вы оставите его одного? Шевелитесь, гром на вашу голову!

Стража помчалась вслед, когда плащ Филиппа еще белел в лунном свете на склоне горы, а спустя несколько мгновений все исчезло. Антипатр вернулся в шатер, усадил ошеломленных потидейских послов, и, усевшись сам, спросил;

— Ну, так на чем мы остановились?

***

Филипп скакал всю ночь, останавливаясь только ради того, чтобы сменить коня или попить вместе с ним из ручья или родника. Пелла показалась вдали после наступления сумерек, когда последний луч заходящего солнца окрасил пурпуром отдаленные, заснеженные вершины Бермия, По равнине, как морские волны, прокатывались табуны скачущих галопом лошадей, а на спокойную гладь озера Борборос тысячами опускались на ночевку птицы.

Начинала сверкать вечерняя звезда, такая яркая, что бросала вызов великолепию луны, постепенно клонящейся к поверхности моря. То была звезда Аргеадов, династии, что правила на этой земле со времен Геракла, бессмертная звезда, самая прекрасная из всех, что сияют на небесах,

Филипп остановил коня, чтобы посмотреть на нее и воззвать к ней:

— Помоги моему сыну, — от всей души проговорил он. — Пусть он царствует после меня, и пусть после него царствуют его сыновья и сыновья его сыновей.

Потом, изнуренный и покрытый потом, неожиданно для всех поднялся в царский дворец. Послышался шум, шорох одежды суетящихся в коридоре женщин, звон оружия стражников.

Когда, царь вошел в двери спальни, царица сидела в кресле, и ее тело едва прикрывала собранная в тончайшие складки ионийская сорочка. В комнате пахло пиерской розой, а кормилица Артемизия держала на руках ребенка.

Двое оруженосцев развязали ремни панциря и отцепили меч, чтобы царь мог ощутить кожу малыша. Он взял ребенка на руки и долго держал, прижав головку меж шеей и плечом, чувствуя губы малыша на жестком от рубцов плече, ощущая тепло и запах лилейной детской кожи.

Закрыв глаза, Филипп прямо и неподвижно стоял посреди тихой комнаты. В это мгновение он забыл шум битвы, треск осадных машин, неистовый галоп коней. Он прислушивался к дыханию своего сына.

ГЛАВА 3

Через год царица Олимпиада родила дочку, которой дали имя Клеопатра. Девочка напоминала мать и была такой хорошенькой, что служанки развлекались, постоянно меняя ей наряды, как кукле.

Александра, который начал ходить уже три месяца назад, пустили в ее комнату лишь через несколько дней после рождения девочки с маленьким подарочком, приготовленным кормилицей. Мальчик осторожно приблизился к колыбели и стал с любопытством рассматривать сестренку, широко раскрыв глаза и склонив голову набок. Подошла служанка, боясь, что малыш из ревности причинит новорожденной какой-нибудь вред, но мальчик взял ее ручку и сжал в своей, словно понимая, что это существо соединено с ним глубокими узами и что надолго она станет его единственной подругой.

Клеопатра тихонько пролепетала что-то, и Артемизия сказала:

— Видишь? Она очень рада знакомству с тобой. Отдай же ей подарочки!

Александр вытащил из-за пояса металлическое колечко с серебряными бубенчиками и начал трясти перед малышкой, которая протянула ручки, чтобы схватить забавку. Олимпиада с умилением смотрела на эту сценку.

— Какая жалость, что нельзя остановить время, — заметила она, словно размышляя вслух.

Долгое время после рождения детей Филипп постоянно вел кровавые войны. Он укрепил границы на севере, где Парменион разбил иллирийцев; на западе находилось дружественное царство Эпир, где правил Аррибас, дядя царицы Олимпиады; на востоке, совершив множество походов, македонский царь усмирил воинственные фракийские племена и распространил свои владения до реки Истр. После этого он завладел почти всеми городами, что греки построили на побережье: Амфиполем, Метоном, Потидеей — и ввязался в братоубийственную борьбу, терзавшую эллинский полуостров.

Парменион стремился предостеречь его против подобной политики, и однажды, когда в дворцовой оружейной палате Филипп собрал военный совет, решил взять слово:

— Ты построил могучее и сплоченное царство, государь, и позволил македонянам гордиться собой; зачем же ты хочешь впутаться во внутренние усобицы греков?

— Парменион прав, — присоединился Антипатр. — В их борьбе нет никакого смысла. Все против всех. Вчерашние союзники сегодня ожесточенно воюют друг против друга, и проигравший вступает в союз с самым лютым своим врагом, чтобы противостоять победившему.

— Верно, — согласился Филипп, — но у греков есть все, чего не достает нам: искусство, философия, поэзия, театр, медицина, музыка, архитектура, а, кроме того, еще и наука политики — искусство управлять государством.

— Ты царь, — возразил Парменион, — и тебе не нужна никакая наука. Тебе достаточно повелевать, и все слушаются тебя.

— Пока у меня есть сила, — сказал Филипп. — Пока кто-нибудь не всадит мне клинок меж ребер.

Парменион ничего не ответил. Он хорошо помнил о том, что ни один македонский царь не умер в своей постели.

Тишину, ставшую тяжелой, как скала, нарушил Антипатр:

— Если ты действительно сам хочешь засунуть руку в пасть льва, я не могу отговорить тебя, но посоветовал бы тебе действовать единственным образом, какой может дать надежду на успех.

— Как?

— В Греции есть лишь одна сила, превосходящая всех, лишь одна сила, которая может установить мир…

— Святилище Аполлона в Дельфах, — сказал царь.

— Или, лучше сказать, тамошние жрецы и правящий ими совет.

— Я знаю, — согласился Филипп. — Кто контролирует святилище, тот в большой степени контролирует политику греков. Сейчас совет попал в трудное положение: он объявил священную войну против фокийцев, обвинив их в обработке земель, принадлежащих Аполлону, но фокийцы мановением руки завладели сокровищами храма и с этим богатством навербовали тысячи наемников. Теперь Македония — единственная сила, способная разобраться с этим конфликтом…

— И ты решил ввязаться в войну, — закончил Парменион.

— При условии: если победа будет за мной, я получаю место фокийцев и таким образом стану председательствовать в совете святилища.

Антипатр и Парменион поняли: у царя не просто имеется план — он исполнит задуманное любой ценой. И потому военачальники Филиппа даже не стали пытаться отговорить его.

***

Конфликт продолжался долго и бурно, с переменным успехом. Когда Александру исполнилось три года, Филипп потерпел первое серьезное поражение и был вынужден отступить. Его враги говорили, что он бежал, но царь отвечал:

— Я не бежал — просто отошел, чтобы боднуть противника с разбегу, как разъяренный баран.

Таков был Филипп. Человек невероятной решительности и силы духа, неукротимой жизненной силы, с острым и пылким умом. Но люди такого склада всегда оказываются в одиночестве, поскольку им трудно посвятить себя окружающим.

Когда Александр начал догадываться, что происходит вокруг, и отдавать себе отчет, кто такие его отец и мать, ему было около семи лет. Он уверенно говорил и вполне понимал сложные рассуждения.

Узнав, что отец во дворце, мальчик оставлял царицыны комнаты и шел в зал собраний, где Филипп устраивал совет со своими военачальниками. Отмеченные следами бесчисленных битв, они казались стариками, хотя всем было чуть больше тридцати, за исключением изрядно поседевшего Пармениона, который приближался к пятидесяти. Увидев его, Александр принимался распевать детскую считалочку, которой его научила Артемизия:

4
{"b":"19056","o":1}