— А ты? — спросил Пердикка.

— Я? Я — ничего. Велел этим бедолагам отпустить его побегать, а потом сам побежал за ним…

— Хватит о лошадях! — крикнул Птолемей, перекрывая шум, который подняли друзья, столпившись вокруг Александра. — Поговорим о женщинах! Займите места, ужин готов.

— О женщинах? — крикнул Александру Селевк. — А ты знаешь, что Пердикка влюблен в твою сестру?

Пердикка покраснел и дал товарищу такого тумака, что тот кубарем покатился по полу.

— Правда, правда! — настаивал Селевк. — Я видел, как он строил ей глазки во время официальной церемонии. Телохранитель строит глазки! Ха, ха! — захохотал он.

— А вы еще не знаете, — прибавил Птолемей, — что завтра он отправляется с эскортом, чтобы сопровождать царевну на церемонию жертвоприношения богине Артемиде. Я бы на твоем месте не доверил ему такое дело.

Александр, видя, что Пердикка стал уже пунцовым, попытался сменить тему и попросил минутку тишины.

— Эй, люди! Послушайте меня. Хочу вам сказать, что рад снова вас видеть и горжусь, что мои друзья-товарищи составили турму Александра! — Он поднял чашу и залпом выпил до дна.

— Вина! — приказал Птолемей. — Налейте всем.

Он хлопнул в ладоши, и, пока гости занимали места на своих ложах, несколько слуг развели вино, черпая воду из кратера, а другие начали подавать кушанья: вертела с куропатками, дроздами, утками и, наконец, редчайшими и изысканнейшими фазанами.

Справа от Александра расположился его самый близкий друг — Гефестион, слева — Птолемей, хозяин дома.

После дичи появилась четверть зажаренного теленка, которого кравчий разрубил на куски и положил перед каждым, а слуги тем временем принесли корзину с душистым, только что испеченным хлебом, лущеные орехи и вареные утиные яйца.

Вскоре явились флейтистки со своими инструментами и начали играть. Все девушки были очень красивы и соблазнительны: мидийки, карийкй, фракийки, беотийки; волосы у них были перетянуты цветными лентами или покрыты шлемами с золотистой или серебристой каймой, а наряды изображали амазонок — короткие хитоны, луки и колчаны за плечом, сценическая бутафория, используемая в театрах.

После первой песни некоторые сняли луки, после второй — колчаны, а потом обувь и хитоны, оставшись совершенно голыми, с молодыми сверкающими телами, благоухающими под светом лампад. Они начали танцевать под музыку флейт, кружась перед столом и ложами сотрапезников.

Друзья бросили есть, начали пить и уже сильно возбудились. Некоторые встали, скинули одежды и присоединились к танцу, ритм которого все ускорялся тимпанами и тамбуринами.

Вдруг Птолемей схватил одну девушку за руку, прекратив ее вращение, и повернул, чтобы показать Александру.

— Эта красивее всех, — сказал он. — Я привел ее для тебя.

— А для меня? — спросил Гефестион.

— Эта тебе нравится? — спросил Александр, хватая другую девушку чудесной красоты — с рыжими волосами.

Птолемей заранее велел слугам заправить лампы маслом так, чтобы в определенный момент некоторые из них погасли и зал погрузился в полумрак.

Юноши и девушки уже обнимались на ложах, на коврах и шкурах, частично покрывавших пол, а музыка флейтисток тем временем продолжала звучать за расписанными фресками стенами, словно задавая ритм возбужденному дыханию и движению тел, поблескивающих в неверном свете нескольких лампад, что еще горели в углах обширного зала.

Александр не уходил до глубокой ночи, захваченный опьянением и неконтролируемым возбуждением. Как будто какая-то давно подавляемая сила вдруг высвободилась и полностью завладела им.

Он вышел на обдуваемую Бореем террасу дворца, чтобы прояснить ум, и стоял там, ухватившись за ограду, пока не увидел, как луна заходит за Эордейские горы.

Внизу, скрытое в темноте, было спокойное убежище Миезы, и, возможно, Аристотель бодрствовал там всю ночь, следуя за тонкой нитью своих мыслей. Казалось, прошло несколько лет после расставания с ним.

Вскоре после рассвета царевича разбудил стражник, и он заставил себя сесть в постели, обхватив руками раскалывающуюся голову.

— Надеюсь, у тебя была очень серьезная причина разбудить меня, потому что иначе…

— Причина — зов царя, Александр. Он хочет, чтобы ты немедленно явился к нему.

Юноша с трудом поднялся, как мог, добрался до таза для омовений и несколько раз погрузил в него голову, потом накинул на голые плечи хламиду, завязал сандалии и последовал за стражником.

Филипп принял его в царской оружейной палате, и вскоре стало ясно, что настроение у него отвратительное.

— Произошло пренеприятнейшее событие, — сказал царь. — Еще до твоего возвращения из Миезы я попросил твою мать помочь мне в одном деликатном деле: послать в Афины посольство, чтобы попытаться воспрепятствовать одному замыслу Демосфена, который мог сильно повредить нашей политике. Я думал, что инициатива царицы с большей вероятностью будет выслушана. К сожалению, я ошибся. Послов обвинили в шпионаже и запытали до смерти. Ты понимаешь, что это означает?

— Что мы должны начать войну с Афинами, — ответил Александр, у которого при виде отца отчасти просветлело в голове.

— Не все так просто. Демосфен пытается основать всеэллинский союз, чтобы вести войну против нас.

— Мы их разобьем.

— Александр, тебе пора понять, что не все проблемы решаются войском. Мне не удалось стать признанным вождем всеэллинского союза. Вместо этого я — враг всех эллинов! У меня есть один амбициозный план: начать войну в Азии против персов. Разгромить извечного врага греков и отбросить его подальше от Эгейского побережья, чтобы получить контроль над всеми торговыми путями с востока до наших берегов. Чтобы осуществить этот план, я должен стать бесспорным вождем большой коалиции, которая объединит все силы греческих городов. Надлежит сделать так, чтобы во всех основных городах утвердились именно те партии, что поддерживают меня, а не те, что желают моей смерти. Понимаешь?

Александр кивнул:

— И что ты думаешь делать?

— Пока что — выждать. В последнем походе я быстро потерял свое влияние, и нужно восстановить части нашего войска, потрепанные на Геллеспонте и во Фракии. Я не боюсь военного поражения, но предпочитаю начинать сражение, когда победа наиболее вероятна. Я предупрежу наших осведомителей в Афинах, Фивах и других греческих городах, чтобы продолжали сообщать о развитии политической и военной ситуации. Если Демосфен хочет иметь хоть малейшую надежду в столкновении с нами, ему нужны Фивы, так как фиванское наземное войско — самое сильное после нашего. Поэтому нам нужно дождаться удобного момента и попытаться воспрепятствовать этому союзу. Это вряд ли будет трудно: афиняне и фиванцы всегда ненавидели друг друга. Ну, а если дела у союза все же пойдут на лад, тогда придется нанести удар, сильный и молниеносный. Время твоего учения прошло, Александр. Отныне ты будешь в курсе всего происходящего. Ты станешь вблизи наблюдать за всем, что касается наших дел. Днем и ночью, при любой погоде. А сейчас прошу тебя пойти и сообщить матери о смерти ее посла. Она питала к нему теплые чувства, но не утаивай подробностей: я хочу, чтобы она узнала все, что там случилось. И будь готов: в следующий раз ты поведешь товарищей не на охоту за львом или медведем. А на войну.

Александр вышел и отправился в палаты матери, но на галерее встретил Клеопатру в прекраснейшем ионическом пеплосе с вышивкой; она спускалась по лестнице в сопровождении двух служанок, несущих объемистую корзину.

— Значит, ты и правда уезжаешь, — сказал он.

— Отправляюсь в святилище Артемиды, пожертвовать богине мои детские игрушки и куклы, — ответила сестра, кивнув на корзину.

— Да, ты уже взрослая. Время пролетело быстро. Ты жертвуешь ей все?

Клеопатра улыбнулась:

— Не совсем… Помнишь ту египетскую куколку с гнущимися руками и ногами и ящичком всяких принадлежностей, которую папа подарил мне на день рождения?

— Да, кажется, припоминаю, — ответил Александр, напрягая память.