— Гляди-ка, гляди-ка… Не знаю почему, но у меня возникло некоторое подозрение…— с иронией проговорил Пердикка.

— И у меня тоже, — перебил его Селевк. — Так вот как Дарий оказался у нас в тылу в Иссе. Скажи-ка, Евмолп, сколько тебе заплатили за предательство?

Бедняга побледнел как полотно и попытался выдавить постную улыбку.

— Но, государь, мои господа, неужели же вы думаете, что я мог…

— О, конечно, мог, — подтвердил приведший его командир, обращаясь к Александру. — Мне рассказал о нем сатрап Сирии, который вот-вот прибудет сам, чтобы поклясться тебе в верности.

— Введите его! — приказал царь, входя в свой шатер. — Мы сейчас же устроим над ним суд.

Усевшись в окружении своих товарищей, он спросил осведомителя:

— Хочешь что-нибудь сказать перед смертью?

Евмолп потупился и не произнес ни слова. Это молчание неожиданно придало ему достоинства. Он вдруг стал кем-то иным — не тем всегда готовым к шутке, заискивающим весельчаком, которого все знали до сих пор.

— Тебе нечего сказать? — снова спросил Евмен. — Как ты посмел? Они могли перебить нас всех до последнего. Донесение твоего гонца завело нас в безвыходную ловушку.

— Ну и свинья же ты! — обругал его Леоннат. — Будь решение за мной, ты бы у меня не отделался скорой смертью. Сначала я вырвал бы тебе все ногти, а потом…

Евмолп поднял к своим судьям водянистый взгляд.

— Ну? — продолжал давить Александр.

— Государь…— начал осведомитель. — Я всегда был шпионом. С детства я зарабатывал на жизнь, выслеживая неверных жен и получая деньги от рогатых мужей. Больше я ничего не умею. Я всегда гонялся за деньгами и служил тому, кто платил лучше. Однако…

— Однако — что? — надвинулся на него Евмен.

— Однако с тех пор, как поступил на службу к твоему отцу, царю Филиппу, я не шпионил больше ни для кого другого, клянусь. И знаешь почему, мой господин? Потому что твой отец был выдающимся человеком. О, разумеется, он хорошо платил, но наши отношения этим не ограничивались. Когда я встречался с ним, доставляя свои донесения, он усаживал меня как старого друга, сам наливал мне вина, расспрашивал о здоровье и все такое, понимаешь?

— Неужели ты видел от меня какое-то зло? — спросил Александр. — Я что, обращался с тобой не как со старым другом, а как с продажным шпионом?

— Никогда, — признал Евмолп, — и потому я хранил тебе верность. Но я был бы верен тебе в любом случае, хотя бы потому, что ты сын твоего отца.

— Тогда почему же ты меня предал?

— Из-за страха, мой господин. Сатрап, который сейчас приедет к тебе давать клятву верности и тем самым нарушать клятву, данную раньше своему царю, напугал меня до смерти. Он смотрел мне в глаза, а сам обсасывал жареного дрозда, словно говоря: «Вот что я с тобой сделаю — обдеру с твоего тела каждую косточку». А потом подвел меня к окну, чтобы я посмотрел во двор. Там был мой гонец, тот молодец, которого я всегда посылал к тебе, — с него живого содрали шкуру, а оторванные яйца повесили на шею.

Голос старика задрожал, а водянистые рыбьи глаза наполнились настоящими слезами.

— С него содрали мясо до костей… И это еще не все. Там сидел варвар и затачивал акациевый кол, а потом, заточив, стал шлифовать его пемзой. Кол предназначался мне. Ты когда-нибудь видел, как человека сажают на кол, мой господин? Кол проходит сквозь тело, но не убивает, и несчастному приходится вынести все, что только может вынести человек, — часами, а порой днями. Я предал тебя, потому что испугался, потому что никто за всю мою жизнь не требовал от меня такого мужества. А теперь, если хочешь, вели меня казнить, я заслужил это; но, пожалуйста, пусть моя смерть будет быстрой. Я знаю, что ты потерял много людей и тебе пришлось вынести жесточайшую битву, но я чувствовал, что ты победишь, я чувствовал. И зачем тебе мучить бедного старика, который не сделал бы тебе ничего плохого, если бы это зависело только от него, и который, предавая тебя, так страдал, что ты себе этого и представить не можешь, мой мальчик.

Больше он ничего не сказал, а только шумно шмыгнул носом.

Александр и товарищи переглянулись и поняли, что ни у кого из них не хватит духу вынести Евмолпу из Сол смертный приговор.

— Я бы должен убить тебя, — заявил царь, — но ты прав: что мне это принесет? И, кроме того…

Евмолп поднял голову, до того опущенную на грудь.

— Кроме того, я знаю, что мужество — это добродетель, которую боги даруют лишь немногим. До тебя они не снизошли, но тебе выпали другие дары: проницательность, ум, а может быть, даже верность.

— Ты хочешь сказать, что я не умру?

— Да.

— Да? — недоверчиво переспросил осведомитель.

— Да, — подтвердил Александр, не удержавшись от полуулыбки.

— И смогу работать на тебя?

— Что вы на это скажете? — спросил царь у своих товарищей.

— Я бы дал ему такую возможность, — предложил Птолемей.

— Почему бы и нет? — подхватил Селевк. — В конечном счете, он всегда был отличным шпионом. И потом, мы же победили.

— Тогда договорились, — решил царь. — Но ты должен, наконец, сменить этот дурацкий пароль, поскольку все равно выдал его врагу.

— О да, конечно, — проговорил явно воспрявший Евмолп.

— О каком пароле вы толкуете? — полюбопытствовал Селевк.

— «Бараньи мозги», — невозмутимо ответил Александр.

— Я бы обязательно велел его сменить, — сказал Селевк. — Мне кажется, я в жизни не слышал более дурацкого пароля.

Александр сделал Евмолпу знак приблизиться:

— Скажи мне новый.

Осведомитель шепнул ему на ухо:

— «Дрозд на вертеле». — Потом почтительно всем поклонился: — Благодарю вас, господа мои, мой царь, за вашу доброту, — и удалился на подкашивающихся от пережитого страха ногах.

— И какой у него новый пароль? — спросил Селевк, едва Евмолп ушел.

Александр покачал головой:

— Дурацкий.

Жители Сидона, всего несколько лет назад испытавшие жестокие преследования со стороны персидского гарнизона, с воодушевлением восприняли прибытие Александра и его обещания восстановить их прежний уклад. Но царствующая династия вся вымерла, и пришлось искать нового царя.

— Почему бы тебе не заняться этим? — предложил Александр Гефестиону.

— Мне? Но я тут никого не знаю. Где искать? И потом…

— Значит, договорились, — оборвал его царь. — Этим займешься ты. А я должен провести переговоры с другими городами на побережье.

Гефестион нашел себе толмача и стал бродить по Сидону инкогнито, озираясь на рынках, закусывая в кабачках и принимая приглашения на официальные обеды в самые престижные сидонские дома. Но ему так и не удалось найти никого, кто бы оказался достоин такого назначения.

— Все еще ничего? — спрашивал его Александр, встречая на военных советах, и Гефестион лишь качал головой.

Однажды, как всегда в сопровождении толмача, он проходил мимо какой-то грубой каменной стены. За стеной возвышались кроны деревьев — величественных ливанских кедров и вековых смоковниц, протягивающих к небу серые морщинистые ветви, виднелись каскады фисташек и донника. Гефестион заглянул за калитку и был поражен представшими перед взором чудесами: фруктовыми деревьями, ухоженными и подстриженными кустами, фонтанами и ручьями, скалами, меж которых пробивались мясистые колючие растения, каких он никогда в жизни не встречал.

— Их привезли из одного ливийского города под названием Ликсос, — объяснил толмач.

Вдруг откуда-то появился мужчина с осликом, тащившим тележку с овощами. Садовник начал удобрять растения и делал это с изумительной любовью и заботой.

— Когда случилось восстание против персидского правителя, восставшие решили поджечь этот сад, — продолжал рассказывать толмач, — но этот человек встал перед ними у калитки и сказал, что если они хотят совершить подобное преступление, то сначала им придется замарать руки его кровью.

— Вот царь, — заявил Гефестион.

— Этот садовник?