Оторвав от плаща лоскут, Александр перевязал ногу и снова бросился в погоню. Впереди с обнаженным клинком показался один всадник из царской стражи, но царь вытащил обоюдоострый топор и мощным ударом перерубил меч противника надвое. Оглушенный, тот на мгновение остался безоружным. Царь снова занес свой топор, чтобы добить его, но в этот миг благодаря странной игре света заходящего солнца узнал этого человека.

Он узнал смуглое лицо и черную, как вороново крыло, бороду гиганта-лучника, который много лет назад со ста шагов одним выстрелом сразил бросившуюся на царевича львицу. Далекий день, день охоты и пира на цветущей Эордейской равнине.

Перс тоже узнал его и молча смотрел на Александра, словно пораженный молнией.

— Чтобы никто не трогал этого человека! — крикнул Александр и галопом бросился вслед за своими товарищами.

Преследование Дария продолжалось несколько часов. Царская стража порой показывалась вдалеке и вновь исчезала за густой травой, покрывавшей вершины холмов. Вдруг за одним поворотом Александр и его друзья увидели брошенную колесницу Великого Царя. На краю висели царские одеяния, лежал золотой колчан, копье и лук.

— Дальше гнаться бесполезно, — сказал Птолемей. — Уже темно, а Дарий бежит на свежем коне — мы никогда его не догоним. И ты ранен, — добавил он, взглянув на окровавленное бедро Александра. — Вернемся: сегодня боги и так даровали нам уже многое.

Александр, весь в крови и грязи, вернулся в лагерь глубокой ночью; он пересек равнину, усеянную человеческими телами и трупами животных. Букефал тоже был покрыт кровавой полузасохшей кашицей, что придавало ему зловещий вид, словно он явился из темного мира.

Товарищи ехали рядом, а позади, прицепленная к их коням, катилась боевая колесница Великого Царя.

Персидский лагерь был совершенно разграблен македонскими солдатами, но царские шатры никто не тронул — они считались собственностью Александра.

Шатер Дария, из выделанной и разукрашенной кожи, с пурпурными и золочеными растяжками, был огромен. Резные кедровые подпорки и столбы были покрыты чистым золотом. Внутри помещения разделялись тяжелыми занавесами из белого, красного и синего виссона, как в настоящем дворце: здесь имелись тронный зал для аудиенций, обеденный зал, спальня с монументальной кроватью под балдахином и банное помещение.

Александр осмотрелся, словно не осознавая до конца, что такая невероятная роскошь находится в его распоряжении. Ванна, амфоры, черпаки были из чистого золота, а служанки и молодые евнухи Дария, все изумительно красивые, приготовили своему новому хозяину ванну и, трепеща от страха, замерли, готовые повиноваться любому его жесту.

Он еще раз изумленным взглядом обвел шатер и пробормотал себе под нос:

— Так вот что, оказывается, значит — быть царем.

После строгой простоты царского дворца в Пелле этот шатер показался ему обителью богов.

Хромая от боли в раненой ноге, он вошел, и тут же его окружили женщины. Они раздели царя и помогли ему лечь. В это время явился Филипп, чтобы осмотреть его и оказать помощь. Он проинструктировал служанок, как омыть царя, не вызвав нового кровотечения, а потом велел уложить раненого на стол. Врач промыл рану и сделал дренаж, после чего зашил рану и аккуратно перевязал. Александр не издал ни единого стона, но невероятные усилия вдобавок к нечеловеческому напряжению дня совершенно опустошили его, и не успел Филипп закончить свою работу, как царь уже провалился в глубокий свинцовый сон.

Лептина всех прогнала, распорядилась уложить царя в постель и сама, раздевшись, легла рядом, чтобы согревать его холодной осенней ночью.

На следующий день его разбудили отчаянные рыдания из соседнего шатра. Александр инстинктивно вскочил на ноги, и его лицо исказилось гримасой боли. Нога болела, однако дренаж, который Филипп провел серебряным катетером, не дал ей распухнуть. Царь ослаб, но все же был в состоянии двигаться и нарушать предписания своего врача, который велел ему не вставать в течение недели.

Александр торопливо оделся и, не прикоснувшись к еде, вышел. Гефестион, спавший в прихожей вместе с Перитасом, подошел, чтобы поддержать его, но Александр отверг помощь.

— В чем дело? — спросил царь. — Что это за стенания?

— В том шатре находятся царица-мать, жена Дария и некоторые из его трехсот шестидесяти пяти наложниц. Остальные остались в Дамаске. Увидев боевую колесницу Дария, его плащ и колчан, они решили, что он погиб.

— Что ж, пошли успокоим их.

Велев одному евнуху объявить о его приходе, чтобы не вызвать переполоха, царь вместе с Гефестионом вошел в шатер. Царица-мать с мокрым от слез лицом в нерешительности заколебалась, а потом бросилась к ногам Гефестиона, приняв его за царя, поскольку он был выше и внушительнее. Евнух, быстро уловив ситуацию, побледнел и шепнул по-персидски, что монарх — другой.

Заголосив еще громче и умоляя простить ее, смущенная женщина простерлась перед Александром, но царь наклонился, помог ей подняться и при помощи евнуха, который переводил его слова, сказал:

— Не придавай значения, моя госпожа: он тоже Александр. — И, увидев, что к царице понемногу возвращается мужество, добавил: — Не плачь и не отчаивайся, прошу тебя. Дарий жив. Чтобы было легче бежать, он бросил квадригу и царский плащ и ускакал верхом. Сейчас он наверняка в безопасности.

Царица-мать снова склонилась к его руке и не отпускала ее, покрывая поцелуями. Супруга Великого Царя тоже подошла к Александру, чтобы выказать ему такое же почтение, и царя молнией поразила ее невероятная красота. Но потом, оглядевшись, он понял, что и другие женщины не менее изумительны, и шепнул на ухо Гефестиону:

— Клянусь Зевсом, эти женщины — мучение для глаз!

Однако было заметно, что он высматривает какое-то одно лицо.

— В лагере нет других женщин? — спросил царь.

— Нет, — ответил Гефестион.

— Ты уверен?

— Совершенно уверен. — Но потом, полагая, что уловил разочарование друга, добавил: — Вся царская свита находится в Дамаске. Возможно, там мы найдем то, что ты ищешь.

— Я ничего не ищу, — резко оборвал его царь и обернулся к евнуху: — Скажи царице-матери, жене Дария и всем прочим, что с ними будут обращаться с должным почтением и им нечего бояться. Они могут, не стесняясь, просить все, что им нужно, и их просьбы в разумных пределах будут удовлетворены.

— Царица и царица-мать благодарят тебя, государь, — перевел евнух, — и за твое сострадание и доброту души призывают на тебя благоволение Ахура-Мазды.

Александр кивнул и вышел в сопровождении Гефестиона. Он распорядился собрать павших и устроить им торжественные похороны.

В этот вечер Каллисфен написал в своей реляции, что погибло всего тридцать девять македонян. На самом деле счет был гораздо более горьким, и царь, проковыляв мимо страшно изувеченных бездыханных тел, понял, что их тысячи. Наибольшие потери были в центре — там, где стояли греческие наемники.

На холмах срубили десятки деревьев и возвели огромный погребальный костер, на который перед выстроившимся войском возложили тела погибших. А когда погребение закончилось, Александр устроил смотр своим солдатам; перед ним несли красное знамя того же цвета, что и повязка у него на бедре. Для всех отрядов он произнес похвальную ободряющую речь, и все солдаты видели, что сам он тоже сражался отважно. Многим царь вручил памятные подарки.

Под конец он крикнул:

— Я горжусь вами, солдаты! Вы разбили самое мощное войско на земле. Ни один грек или македонянин до сих пор не завоевывал столь обширной территории! Вы лучшие, вы непобедимы. Нет силы, которая могла бы противостоять вам!

Солдаты ответили хором бешеных криков, а ветер тем временем разнес прах их павших товарищей и поднял в воздух, к серому осеннему небу, мириады искр.

Когда наступил вечер, Александр велел отвести себя к плененному персидскому воину, которого он приказал пощадить на поле боя. Пленник сидел на земле со связанными руками и ногами, но, завидев царя, встал перед ним на колени, и тот лично развязал его. После чего спросил, помогая себе жестами: