— Она здорова. Она любит тебя. Она скоро придет за тобой. Ты слышишь? — Саади склонился ухом ко рту друга. — Зоран, ты должен жить. Ты первый, из кого вынули уршада, слышишь? Зоран, не молчи!

— Я понесу его. — Поликрит просунул под спину Ивачича свои могучие лапищи.

Наверху грохотали сапоги. Подвальную дверь пока не трогали. Снорри уже вовсю пилил толстые доски.

— Простите, я должен вам сказать, — Аркадий деликатно ждал, пока Рахмани не убедился, что раненый снова без сознания, — эти личинки, уршады… они убивают рак.

— Кого убивают?

— Толик, ты им ничего не сказал? — Аркадий замялся.

— Не успел…

— О чем вы? Какой такой рак?

— Это такая болезнь. Смертельная, от нее гибнут миллионы людей. Оказалось, что уршад убивает болезнь. Начисто. Насовсем.

— Но… ты же обещал мне, что сожжешь их? — набросился Саади на старшего хирурга. — Ты разве не слышал?! Может погибнуть целый город!

— Никто не погибнет.

Аркадий закатал рукав и продемонстрировал Рахмани следы укусов. Ловец и центавр разом отшатнулись.

— Никто не погибнет. У Лизаветы то же самое.

— И у меня. — Толик Ромашка покраснел. — Мы сделали это еще ночью. Сначала попробовали на собаке, пока вы смотрели телевизор.

— Он кусает, но не внедряется. Очевидно, мы невосприимчивы к яду этой твари, никто из нас. Зато они растворили метастазы у Жуховицкого. Профессор уже бегает по палате, там вся кафедра в истерике бьется…

Рахмани сжал голову руками. Он вынужден был ненадолго присесть. Все это казалось диким сном. Личинки уршада, которые не проникают в тело. Болезнь, от которой гибнут миллионы. Умирающий Зоран. Пропавшая Марта. Какой-то неизвестный Жуховицкий бегает. Поликрит убил четверых из тайной стражи.

— Вы не понимаете? — Ромашка присел рядом, приобнял Ловца за плечи. — Теперь мы нуждаемся в ваших уршадах. Во всех, до единого. Какие они там — бородавчатые, красные — наверное, неважно. Я сам отправлюсь их ловить!

Наставник Хасимото, как всегда, оказался прав. На зимних состязаниях я заняла второе место в своей группе и особенно гордилась тем, что наставники не проводили различий между юношами и девушками. На показательные бои явился сам сегун с большой свитой, и, по обычаю, приехал императорский военный министр.

Я участвовала в боях с длинными нунчаками, с шестом, с палками и в трех танцах над ручьем. Если прежде я больше всего боялась опозориться на скользких камнях, едва видных на перекатах, среди ледяных радуг, то теперь, стоило крохам волнения пробраться в душу, я вспоминала свой цветок. Мой алый, мой неповторимо-прекрасный цветок распускался каждое утро подле скрытого горного озера, я находилась далеко от него, но чувствовала все, что с ним происходит. Через ежедневный неприхотливый цикл моего любимого цветка я постигала неразрывное единство мира, священное тримурти бога и священное тримурти трех сестер, соединенных сосудами Янтарных каналов.

Мне легко дались упражнения, поскольку ничто не могло помешать созерцанию, даже если бы сам император Консю пожелал отвлечь меня беседой или сразиться со мной на палках.

Снег выпал еще трижды и пролежал до поздней весны. Уже запели в темных прогалинах горные эдельвейсы, уже орлы принялись искать себе пару, а зима все не покидала страну Бамбука. В один из дней я вместе с девочками трудилась на расчистке дорожек, когда меня вызвал отец-привратник.

— Три новости есть для тебя, Женщина-гроза, и все три — добрые, — рассмеялся он, поразив меня до глубины души. Редко, крайне редко этого тихого религиозного человека видели веселым.

Я покорно сидела на пятках, ожидая продолжения.

— Первая новость. Посланник военного министра прислал письмо мастеру Хасимото. Они хотели бы нанять на службу троих лучших учеников нашей школы. В письме указано и твое имя… Обязанность отца-привратника тебе кое-что объяснить. Служба в охране его императорского величества, а также их императорских высочеств — это высшая и лучшая карьера, о которой может мечтать ученик. Восемь самых известных школ каждый год с ревностью следят, кого пригласят на государственную службу…

Вторая добрая новость, о которой велено сообщить, тебе уже известна. Наставник Хасимото уже год не может подобрать второго помощника, тебе предлагают занять это место. И третья новость. Через два лунных цикла, когда очистится пролив, из порта уйдет первый торговый караван в страну Хин. Они поднимутся вверх по реке Янцзы до новой Александрии, заложенной три года назад сатрапом Клавдием. Ты об этом городе, конечно, ничего не знаешь…

Оттуда часть каравана, под охраной гоплитов, двинется по новой дороге в страну Вед. Точнее, их цель лежит дальше. Караван пойдет до Шелкового пути и дальше на запад, до Багдада… Наставник Хасимото считает, что ты можешь отправиться домой. У тебя есть три недели, чтобы обдумать три добрые новости. А теперь — ступай, надо убирать снег!

Я вышла из домика отца-привратника, как пьяная. Для меня не могло существовать выбора. Старый Хасимото оказался прозорлив и мудр, он пришел проститься со мной в последний момент. Мне подарили теплую одежду, кинжал и превосходный наборный меч, которого, я, к несчастью, позже лишилась. Последний раз, по традиции обители, мне коротко обрезали волосы, последний раз я приняла участие в утренней медитации и упражнениях на столбах, с завязанными глазами.

— Прощай. — Хасимото дал мне нужные документы; считалось, что я официально нанята на службу в охрану каравана и даже получаю скромное жалованье. — Ты прожила тут три года, не зная отдыха и праздности, и чему ты научилась у нас?

— Мои знания и умения подобны крошечному зерну, — ответила я. — Но одну вещь я знаю точно — мир един и связан, и нет силы, способной разорвать это единство.

— Очень хорошо, — улыбнулся наставник.

Больше я его не видела.

Спустя несколько томительных дней корабли с желтым кругом Короны на парусах вошли в устье Янцзы. А еще спустя две недели скучного плавания я увидела рукотворные холмы, накаты из огромных бревен и стены из белого камня, вздымавшиеся на сорок локтей и даже выше. Такие города крестьяне Поднебесной не строили.

Это росла очередная Александрия, столица наместника Леонида, который демонстративно не стал устраивать резиденции ни в одной из столиц империи Хин. Впрочем, я с детства знала, что македоняне никогда не размещают своих военных факторий внутри чужих городов.

Мы причалили. Собственно, мы не смогли бы идти дальше, реку перегораживали две высокие триремы, связанные цепями. По бортам, над весельными палубами, возле стрелометов выстроились воины в сверкающей броне. Никто не мог преодолеть речную заставу без уплаты пошлины. Пошлину собирали на берегу два рослых катафракта, с головы до ног закованные в бронзу. Полуголые рабы наполняли мешками чаши громадных весов. Целый ряд подвод, под охраной гоплитов, готовился сбросить товары на склады Македонской империи. Я смотрела во все глаза. Впервые я воочию увидела, как забирают себе свою долю хозяева тверди.

Александрия меня потрясла смешением рас, обилием недоделанных, но помпезных монументов и… толпами слегка пьяных центавров. Еще на пристани я моментально напряглась, памятуя проклятых гандхарва, но торговцы меня успокоили. Оказывается, гордые фессалийцы не имели ничего общего с лесными разбойниками. Они кичились потомственной армейской службой, каждый носил чеканку, посвященную битвам и победам, в которых участвовал, каждый владел в далекой греческой земле наделом земли, плодородными садами и рабами. Эти полукони пользовались уважением самого диадарха Аристофана.

Мне повезло встретить его роскошный выезд. Командующий конницей приветствовал толпу ленивыми взмахами руки, но встречному подразделению центавров он серьезно отсалютовал мечом. Капитан нашего каравана сообщил, что формальности улажены, и завтра на рассвете нас пропустят выше по течению. Торчать на пристани было скучно, навещать хинских крестьян в джунглях я не собиралась, зато всей душой стремилась попасть внутрь македонской крепости.