— Кой-Кой, тебе лучше принять личину смиренного слуги. Неизвестно, как относятся руссы к пещерным художникам. Два Мизинца, прекрати дрожать, ты идешь со мной всего лишь искать знахарей, а не аудиенции у сатрапа или короля. И если ты надумаешь стащить хоть булавку своими загребущими пальчиками, клянусь — мне придется отрубить тебе руку.
Паучок вздохнул, покосился на Рахмани, но понял, что придется слушаться. Впрочем, Ловец не считал своего шестирукого приятеля бестолковым насекомым, ведь главарем воровского клана глупец бы стать не сумел.
— Но мне… мне нужна одежда, — проблеял водомер. — Женщина-гроза, рассуди сама, не могу же я явиться на аудиенцию к императору в голом виде?
— А кто тебе сказал, колченогий, что император захочет тебя видеть? — съязвил Кой-Кой.
— Сдается мне, здесь может вообще не оказаться ни сатрапа, ни царя, — прогудел центавр. — В наших древних сказаниях о четвертой тверди не говорится ничего про царскую власть. Напротив, в свитках оракулов многократно повторяется, что во время золотого века властители сами сложат короны и откроют сокровищницы для черни…
— Я дам тебе штаны. — Рахмани развязал заплечный мешок, кинул своему приятелю кожаный сверток. — Обсохнешь по дороге. Рубаху достанешь сам.
— Так ты принуждаешь меня воровать? — Водомер попытался изобразить обиду. — Вы все это слышали? Благородный дом Саади только что предложил мне заняться низким промыслом.
— Заткнись, не то подпалю тебе шкуру, — сухо пообещал Саади. — Я знаю, что у тебя есть золото, оно зашито в брюшном кармане. Хочешь, я покажу твое золото всем, или сам припомнишь?
— Не надо, дом Саади, я уже вспомнил.
Водомер моментально послушался. Все, кто имел дело с суровым огнепоклонником, знали, что он не дает пустых обещаний.
— Я слышу, как мост шевелится, — прошептала Кеа.
Все как по команде уставились наверх. В чреве железного колосса ожили механизмы, секция моста начала плавно опускаться. Еще несколько песчинок — и отыскать взглядом спрятанную щель стало невозможно. Словно почуяв, что путь свободен, на площади взвыли чудесные экипажи магов. Запахло сгоревшей нефтью.
— На всякий случай я наложу на Поликрита заклятие невидимости. — Марта покусала губы и зашептала формулу. Она несколько раз сбивалась, встряхивала головой и начинала сначала. — На всякий случай… Вдруг здесь не жалуют всадников Искандера.
— Есть еще кое-что, — помолчав, добавила Кеа. Она нарочно заговорила на языке страны Хин, чтобы поняла только домина Ивачич, но Рахмани без труда разобрал ее мяуканье. — Есть еще кое-что, высокая домина, и я не уверена, добрая это весть или нет. Сахарная голова в животе твоего супруга больше не растет.
— Как это? — замерла Женщина-гроза.
— Ты ведь лучше меня знаешь, как рождается уршад. Вначале он долго спит, и тогда такие, как ты, его могут унюхать и вырезать. Но когда сахарная голова пускается в рост, усыпить его невозможно. Уршад в животе твоего мужчины снова уснул. Похоже, у нас есть еще сутки или больше…
Рахмани мысленно вознес хвалу пресветлому Ормазде.
— Я бы хотел понять, что именно мы ищем? — ядовито встрял водомер. — Если мы ищем лекаря для дома Ивачича — это одно, а если…
— Прекрати болтать. — Огнепоклонник решительно потянул человека-паука за собой.
В дни юности Рахмани посетил множество каменных селений во владениях славного короля Георга. Он отвык удивляться тому, что сочилось из камней. В каждом городе камни пели по-разному. В заносчивом Гагене они напевали гимны отважных ярлов, вечных морских разбойников, сколотивших богатство удалыми грабежами. В торговом Брезе камни насвистывали песни серебряных слитков. В Кенигсберге каждый камень вторил лекциям ученых, мирно уснувших на окрестных кладбищах.
Но особый трепет юный Саади испытал, когда впервые посетил столицу Зеленой улыбки — город вечный и незыблемый, как сама вселенная, цветущий и вечно праздничный Рим. В Риме из ценного камня было построено так много, что хватило бы на пять столиц в землях огнепоклонников. Материал для строительства использовали очень разный, каждый угол, каждый портик и каждая ниша могли рассказать массу историй человеку, умеющему читать время. Звеня бронзовыми шпорами, Рахмани бродил по сияющим площадям, надолго застывал в тени колесниц и статуй, а под куполами соборов на него накатывала крупная дрожь. Даже на четверть ногтя он не проникся сумрачной верой этого мира, но камни заставили его душу петь и плакать. Так же, как огонь, они легко умели говорить с тем, кто им открывался…
— Дом Саади, что ты услышал? — робко поинтересовался Снорри.
Рахмани не смог бы объяснить приятелю, что есть звуки, которые может услышать только тот, кто долго обнимал камень.
Внезапно Ловец отчетливо вспомнил свой первый обряд Тишины…
Слепые старцы собрались на берегу озера под нижним уровнем лабиринтов. В невидимой воде плескались прозрачные рыбы. Потревоженные летучие аспиды шуршали в своих извилистых ходах. Далеко наверху, под золотыми куполами Исфахана, бурлила воскресная ярмарка, пашня трескалась от зноя, апельсиновые и гранатовые деревья баюкали свежие завязи плодов, а в недрах каменного исполина царил вечный холод. Полдюжины слепых стариков собрались вокруг мерцающей паутины. Слепые старцы длинными сухими пальцами пряли серые нити. Рождался шорох, повторялся бесконечным эхом, тревожа огненных червей. Мужчины и подростки, затаив дыхание, внимали словам старших. Сегодня к обряду Тишины готовили младшего сына дома Саади.
Тихо заговорил один из старцев:
— Почтенный дом Саади, как известно, последние годы не снимает с лица платка. Он привел к нам, в храм лучезарного Ормазды, самое дорогое сокровище — своего сына. Мы все помним, как почтенный Саади спас продавцов улыбок от гнева султана. После этого ему самому пришлось дважды открыть лицо. Теперь никто — ни сборщики податей, ни муллы в мечетях, ни сменяющие друг друга наместники Омара — не смеет оскорблять клан огнепоклонников. Я говорю правду, спрашиваю я вас?
— Правду… воистину, все сказанное — правда, — зашелестели младшие жрецы.
— Рахмани, почему ты дышишь так часто? — спросил Учитель. Третий глаз на его лбу сиял во мраке радужными красками. Обе вмятины на месте глазниц прикрывала повязка с изречениями во славу огня. Старик безошибочно повернул голову в сторону своего любимого ученика, хотя Рахмани спустился в лабиринт в толпе младших жрецов. — Разве тебе холодно, Рахмани?
— Слава Аше Вашихте, мне не холодно, Учитель. Я всегда волнуюсь, когда вижу паутину. Мое нутро бьется, как дрозд в силке, поскольку я не в силах разобрать, что же именно вы пишете на ее серых нитях…
— Пока что твой слух слишком груб, — улыбнулся Учитель. — Мои братья вплетают в паутину снов краткое и долгое молчание. Как известно, краткое молчание рождается после каждого слова, его нечасто можно заметить, и уж тем более непросто отшелушить чистый смысл, который порой важнее произнесенных звуков. Долгое же молчание разлито повсюду, но людям несведущим и нетерпеливым оно представляется всего лишь пустотой.
«Несведущий и нетерпеливый». Юный Саади закусил губу.
— Каждому дана та ноша, какую он в силах нести, — продолжил слова Учителя другой старец. — Кому-то дано привлекать небесный огонь, кому-то дарована милость вести за собой мертвых, а сыну почтенного Саади дарована способность вскрывать жилы тверди. Ты умеешь находить Янтарные каналы, Рахмани, это великая честь, но и великое послушание. Скажи нам, кто еще, кроме тех, кого ты видишь перед собой, знает о твоем даре?
— Только мой отец.
— Это хорошо. За время ученичества ты сумел сохранить тайну. Ты научился рождать призраков, танцевать с огнем и ускользать от боя. Ты научился заговаривать кровь и загонять в оковы худших из бесов. Ты научился многому, но это многое подобно мельчайшему зернышку на бесконечном колосе знаний. Ты понимаешь это?
— Да, Учитель. Как и прежде, я слеп и глух перед божественным взором. Я буду стараться. Я хочу повторить и продолжить ваш путь.
