– Перестань! Даже если нет, я должна ему помочь, это мой долг! Иначе его убьют!

– Да кому он нужен? Послушай свою мать, бросай заниматься всякой хренью и возвращайся домой!

Мать дала отбой.

«Возможно, она и права», – подумалось мне, но тем не менее я, убрав сотовый обратно в карман джинсов, дошла до беседки и села на одну из трех табуреток, стоявших вокруг самодельного круглого деревянного стола. Чуть поодаль виднелся мангал и сложенные на траве шампуры. Мне вдруг пришло в голову: интересно, зачем здесь три табуретки? Отец же живет один. Впрочем, наверно, у него бывают друзья. Те, с кем он играет. А можно ли их назвать друзьями? Тех, кто грозится убить тебя в случае, если не отдашь долг? Хм, вот уж не ведаю. В любом случае отцу не позавидуешь. Иметь такое окружение, так лучше вообще уйти жить в горы.

Итак, дед. Будем считать за аксиому, что он спрятал ожерелье именно здесь – так легче думается. Сразу возникают два вопроса. Первый: где он спрятал? Второй: а зачем, вернее, от кого он спрятал? От отца? Потому что знал, что тот сюда непременно вернется и захочет им завладеть? Так ценность-то фамильная, и передавалась она все чаще по мужской линии. Следовательно, отец-то как никто другой и должен был это получить, никаких братьев у него нет, он был единственным ребенком в семье. Но дед, видимо, хотел… что? Чтобы драгоценности достались именно мне? И поэтому первые два предмета просто убрал с глаз, но оставил в квартире, чтобы могли найти мама с бабушкой и, если того потребует его сын, отдать ему? Но чтобы главная ценность, ожерелье, ни за что на свете не смогла попасть в его руки?

Если так, то я совершаю глубокую ошибку, что пытаюсь найти предмет именно сейчас, когда того хочет отец. Получается, я предаю деда. Но он тоже хорош, мог бы предупредить как-то, хотя бы маме моей сказать, дескать, ежели вдруг найдете, то ни в коем!..

Есть еще одна версия. Дед опасался не собственного сына и не моей родни, а кого-то извне. Кого-то, кто охотился именно за ожерельем. Потому так небрежно отнесся к другим вещам, а эту зарыл поглубже, возможно, в прямом смысле слова. Тогда у нас вновь возникает альтернатива: тот, кто искал, уже мог найти, дед умер очень давно; в ином же случае, ожерелье продолжает томиться в одиночестве неизвестно где, но подальше от глаз людских.

Но ничего не остается, будем искать. Вернемся к первому вопросу: где оно покладено, где оно зарыто? В доме нет, отец там все просмотрел, вдоль и поперек. Мог не увидеть? В принципе, мог, но это навряд ли. Однако совсем уж скидывать со счетов эту версию не стоит. В то же время, если рассуждать логически, то человеку, приехавшему сюда, возможно, не с целью «подышать свежим воздухом» по совету врачей, а конкретно с целью спрятать ожерелье, не слишком разумно оставлять его на территории своего дома. Как говорится, если уж прятать, то прятать! Конечно, здесь, во дворе, мы посмотрим, и все же уповать на чудо особо не стоит. Искать нужно где-то далеко отсюда, таково заключение моей проницательной интуиции, спевшейся на время с железной логикой.

Все-таки я поднялась и вышла из окутанной растением беседки на волю. Справа теснились грядки с картошкой, давно запущенные. За ними, возле забора росли яблони и сливы. Успевшие созреть яблоки радовали глаз желтым и красным цветами. А вот под ногами у меня все было, мягко скажем, неухожено. Щавель вперемежку с укропом, петрушкой, осокой и крапивой. Просто прелесть!

Я наклонилась, сорвала лист щавеля и надкусила. Пожевала, покумекала, плюнула тем, что пожевала, и двинулась налево – там тоже было полно яблонь и слив, к ним прибавлялись груши, а под ногами, удивительное дело, очень опрятные грядки с помидорами, огурцами, редисом, морковью и зеленым лучком. Что ж, за этой частью сада папахен следит. Нужно ли тогда искать в этом месте? Коли грядки копались, выходит, в земле ничего не было. Реально ли, чтобы дед закопал ожерелье так глубоко, чтобы никто никогда не додумался копать на такую глубину? Конечно, нет. Во-первых, у Геннадия Любимова не то было здоровье, во-вторых, с головой все же у него было в порядке, как я уже говорила вначале.

На всякий пожарный я походила туда-сюда меж грядок, задирала голову на ветки деревьев, но ничего подозрительного, ничего, привлекающего внимание, не обнаружила.

С чего я взяла, что предмет он закопал? Просто мне так привычнее, с зарытыми в землю кладами я сталкивалась, а вот с исчезнувшими драгоценностями – нет. «Может, продать первые вещи, серьги и перстень, чтобы нанять на эти деньги детектива, который бы стал искать последнюю вещицу, ожерелье?» – захихикала я про себя, ведь вся ценность фамильных украшений в том, что они должны находится вместе, это один набор. Да, только дед, зная это, почему-то комплект разделил. М-да…

Мне снова стало казаться, что ничего дед не прятал. Просто оно пропало. Или его украли. Выходит, то, что чем я занимаюсь сейчас, – чистой воды поиск в черной комнате черной кошки, которой там нет. Вот это уже обидно.

Пригорюнившись, я дотопала до другой части огорода, той, где почти скончалась картошка. Присела и сложила голову на колени. Где же ты, мое ожерелье? Где ты?..

Внезапно мой скучающий взгляд выловил вдалеке что-то, не вписывающееся в общую картину. На зеленом фоне травы, у подножия дальнего дерева что-то лежало. Что-то, явно не относящееся ни к ветке дерева, ни к его плодам, а ничего другого быть там, вообще-то, не должно.

Я вскочила на ноги и быстрым шагом направилась туда.

…Белый башмачок длиною сантиметра в четыре, принадлежавший, видимо, какой-нибудь кукле Маше, пылился на траве. Неужели это… У меня сперло дыхание. Неужели это башмак от моей куклы, лежавший здесь с тех незапамятных времен, когда мы с дедом жили вдвоем в Валищево? И реально ли, чтобы он хранился на земле столько лет? Реально или не очень реально, однако сердце у меня закололо печально-сладкой ностальгической иглой.

Я взяла игрушечный башмак в руки, положила на ладонь левой руки и стала рассматривать. Да, он пыльный, грязный, когда-то был белым, но… семнадцать лет? Семнадцать лет?!

Тут мое внимание привлекло еще кое-что. Чуть дальше от места, где я нашла башмак, но все же довольно рядом, я обнаружила еще одну игрушку – маленького сине-красного спайдермэна – и принялась изучать. Его резиновые руки и ноги могли поворачиваться вперед и назад и сгибаться в локтях и коленях, но голова оставалась неподвижной. В мое детство, естественно, этой игрушки быть не могло, фильм появился позже. Значит, эти игрушки не мои. Но отец же сказал, у него не было других детей! Так что за ребенок оставил их здесь? И где он сам? Где ребенок?..

За ответом я отправилась, разумеется, не к кому иному, как к отцу. Он все еще спал в своей комнате, куда я вломилась совершенно без спроса, мало того, начала его тормошить.

– М-м-м… М-м-м… – произносил он что-то нечленораздельное пару минут в процессе тряски его тела, пока не открыл глаза. – Что? Что такое? Что случилось?

– Ничего, – пожала я плечами хладнокровно. – Просто мне нужны ответы.

– Отлично! – Словно солдат, он с готовностью перешел в сидячее положение. – Спрашивай. – Я открыла рот, но тут зазвонил телефон. У меня такой мелодии не было, так что я даже не рыпнулась. – Ой, подожди малёк.

Папаня поднялся и взял с тумбы поющий аппарат, прокомментировав:

– Это не звонок, это будильник. Почему сейчас? – удивленно посмотрел он на меня, как будто кто-то, кроме него, мог знать ответ. Я пожала плечами. – Блин! Доча! – бросив взгляд на циферблат, завелся папаня. – Передача! Наша любимая телепередача началась! «Необъяснимые истории»!

Я не могла не рассмеяться: это было так на меня похоже! Встречи, свидания, любимые программы – все я заносила в телефон, не надеясь на свою память. К слову сказать, у меня напоминание про «Необъяснимые истории» раздалось минутой спустя – часы в телефоне чуток отстали.

Вопрос об игрушке на время отпал: не до него было. Каждую рекламу я порывалась ему рассказать о находке, но что-то удерживало. Под конец истории про телекинез я и вовсе убедила саму себя, что, пока сама не найду ответы, втягивать отца не стоит. Все-таки это подозрительно. Вообще, я никак не могла избавиться от ощущения, что все, окружавшее меня в тот момент, – крайне подозрительно.