Тогда она работала в Национальной галерее и с головой окунулась в водоворот светской жизни столицы, с удовольствием встречаясь и с молодыми сенаторами, и с лоббистами, и с художниками, и с хранителями музеев. Однако вскоре Филипп занял в жизни Гейл особое место – не только благодаря эффектной внешности, приятным манерам и чувству юмора, но и потому, что был без ума от нее. Через некоторое время Гейл стала встречаться только с ним, отказавшись от других поклонников, и не жалела об этом: Филипп оказался удивительно пылким любовником. И ее устраивало в их отношениях абсолютно все. До тех пор, пока Филипп не заговорил о браке.

Гейл происходила из семьи техасских богачей, и хотя ей предстояло унаследовать значительное состояние родителей, она с детства привыкла к мысли, что будущий муж должен иметь еще больше денег. Потому у начинающего репортера, сына хирурга из Мемфиса, просто не было шансов стать ее мужем.

Отец Гейл, за версту чуявший охотников за приданым, давно выбрал для нее мужа: Уэйна Макгроу, ее школьного поклонника и наследника одного из богатейших нефтяных состояний в Техасе.

Однако Гейл не привлекала перспектива рано выйти замуж, тем более за старого приятеля, с которым они когда-то вместе посещали школу танцев в Далласе. Ей хотелось изучать историю искусств и общаться с утонченной публикой со всего света. Нью-Йорк отпугивал своими холодными зимами, поэтому Гейл остановила выбор на университете в Вашингтоне. После его окончания она осталась в Вашингтоне и была вполне довольна жизнью. То, что ради замужества ей придется вернуться в Даллас, Гейл считала само собой разумеющимся, а пока она неплохо проводила время с репортером и не собиралась все портить, посвящая его в свои планы.

Для предложения руки и сердца Филипп выбрал на редкость неудачный момент. Отец Гейл лежал при смерти, и девушке пришлось вернуться в Даллас. Дома ей напомнили о долге перед семьей, и тогда Гейл представилось самым простым решением дать любовнику отставку и пообещать выйти за Уэйна.

Однако после смерти отца она не видела необходимости выполнять обещание, тем более что в это время в ее жизнь стремительно ворвался гонщик Клифф Даулинг. Красивый брюнет с горящими глазами, он принес с собой пьянящее ощущение опасности и возбуждающей неопределенности. Поначалу Гейл необыкновенно будоражило уже одно то, что каждая ночь с Клиффом могла оказаться последней.

Едва успев завоевать Гейл, он, как большинство мужчин, чья жизнь сопряжена с опасностями и риском, сразу же потерял интерес к своему трофею и вернулся к играм со смертью. Забытая и разочарованная, Гейл не стала разводиться только из-за дочери и, чтобы компенсировать недостаток внимания со стороны мужа, занялась благотворительностью и коллекционированием предметов искусства.

Гейл со вздохом поднялась из воды и потянулась за полотенцем. Жизнь порой играет с людьми злые шутки. Кто бы мог подумать, что хорошо подвешенный язык, чувство юмора и шарм южанина в конце концов принесут Филиппу славу и деньги, тогда как Клифф в лучшем случае удержится на прежнем уровне. Он то что-то выигрывал, то что-то проигрывал, между делом успев сломать нос и несколько ребер, и кончил тем – вот она, злая ирония судьбы! – что погиб в авиакатастрофе на каком-то жалком двухмоторном самолете.

С тех пор как Гейл впервые увидела ток-шоу «Беседы…» глазами вдовы, она поняла, что ей нужен только Филипп, именно его она всегда любила.

Гейл критически осмотрела себя в зеркале. После рождения дочери она прибавила в весе несколько фунтов. Живот, некогда плоский, стал слегка округлым, но тело сохранило упругость, грудь с крупными тугими сосками была по-прежнему высокой и полной.

Бросив полотенце на пол, Гейл выдернула шпильки из волос и улыбнулась высокой сладострастной женщине в зеркале. Да, она выглядит моложе своих тридцати трех лет, и мужчины все еще провожают ее взглядами. Когда-то Филипп был от нее без ума, но можно ли это вернуть? Есть только один способ узнать ответ. Для человека, который привык получать от жизни все, то обстоятельство, что Филипп женат, было лишь незначительным препятствием.

В это время в Лондоне еще одна женщина думала о браке Филиппа и Алексы, но совершенно с иной точки зрения.

Пейдж Барнс открыла посылку из Парижа, увидела сверток от Гермеса и страшно разозлилась. Ее младшей сестричке, всеобщей любимице, всегда везло. Алекса и Филипп – богатые и знаменитые. А она… Кто она такая? Пейдж и Тим – это всего лишь Пейдж и Тим. Но Тима нет рядом. Отложив посылку, Пейдж нахмурилась, пытаясь вспомнить, куда ушел муж, но ей это почему-то не удавалось. Мысли путались, голова была как в тумане.

Где она? В лондонской квартире? Нет, не может быть. В Брюсселе? Не похоже. Наверное, в Афинах. Пейдж вспомнила, что летом в Афинах очень жарко. Но сейчас ей было холодно, она покрылась гусиной кожей, ноги и руки стали ледяными. За окном совсем темно, значит, сейчас ночь. По-видимому, почтальон, принесший посылку, работает сверхурочно, чтобы побольше получать.

Пейдж вдруг очень захотелось спать, и она вернулась в кровать. Сон – это как раз то, что нужно, а утром она проснется и все станет на свои места.

Ей снилось, что она и Тим гуляют по Национальному парку в Афинах, а между ними идет Брайан, держа их за руки. Тиму очень идет белая летняя форма с погонами подполковника, а сынишка в белых шортиках и рубашке просто очарователен. Пейдж очень гордится ими обоими. Они прогуливаются по дорожкам в тени огромных старых деревьев. Время от времени какой-нибудь грек останавливается, чтобы выразить восхищение мальчиком. Тот лопочет по-английски, и грек качает головой и цокает языком, показывая, что не понимает, но все равно гладит ребенка по голове. Брайан застенчиво отворачивается – его гораздо больше интересуют не люди, а гроздья бананов, свисающие с деревьев, – и начинает клянчить банан.

– Брайан, они еще не спелые, – терпеливо объясняет Пейдж трехлетнему малышу. – Потерпи до дома, и я дам тебе банан.

– Мама, мам, проснись!

Пейдж чувствует, как кто-то тормошит ее, и, открыв глаза, видит склонившегося над ней Брайана. К ней медленно возвращается память. Значит, она все-таки в Лондоне, а не в Афинах. Сыну двенадцать лет, а Тим… Муж умер.

– О нет!

Пейдж закрыла глаза, мечтая вернуть сон, в котором все было так замечательно, но Брайан не дает ей уснуть:

– Мама, проснись, пожалуйста. Я приготовил тебе чай с бутербродами и принес печенье.

Пейдж с трудом открыла глаза и села. Неужели она проспала весь день? Мельком взглянув на отражение в зеркале, женщина ужаснулась: волосы торчат во все стороны. И когда успела появиться седина?

Брайан поставил поднос на стол, сел напротив матери, налил в чашки молоко, потом чай.

– Я же просила тебя позвонить после ленча. – Пейдж сделала глоток, посмотрела на аппетитного вида печенье и поняла, что проголодалась.

– Я звонил, но телефон не работает. Может, ты не оплатила счета?

Пейдж не помнила. Счетами всегда занимался Тим.

– Я могу заплатить, ты только покажи, где лежат счета, и дай мне денег, – сказал Брайан.

Отставив чашку с недопитым чаем, Пейдж прошла в гостиную. Письменный стол был завален бумагами, и от одного их вида ей стало нехорошо. Но она все-таки порылась в поисках счета. Это оказалось непросто, буквы расплывались перед глазами.

«Нужны очки», – подумала Пейдж, но где они, не могла вспомнить.

– Тим знает, где что лежит, – громко сказала она. – Когда он вернется домой, я попрошу его найти счет за телефон.

– Мама, дай я сам попробую найти.

– Нет! Не смей рыться в папиных бумагах. Ты все перепутаешь, и он рассердится.

Брайан попятился и нахмурил брови. И тут Пейдж снова вспомнила, что муж умер. Однажды утром Тим вышел из дома живой и здоровый, а днем ей позвонили с работы и сказали, что он упал замертво. Ему было пятьдесят два года. Пейдж до сих пор не могла поверить, что Тима больше нет.

Она вдруг рассердилась.