Приняв во внимание, как жестоко эксплуатировалась природа Маскарен и истреблялся животный и растительный мир, нет ничего удивительного в том, что многие авторы подают историю их колонизации как своего рода иллюстрацию хищнической природы человека как таковой. Уничтожение первоначальной природной среды и эндемичных видов было делом не трудным, ибо сами острова довольно малы по своим размерам. Они, правда, в несколько раз больше Сейшельских, но гораздо скромнее, чем себе представляешь, если учитывать ту роль, которую они (особенно Маврикий) сыграли в мировой истории.

По своей общей площади (4486 квадратных километров) Маскарены, куда входят Маврикий, Реюньон и Родригес, немногим меньше, чем, например, Мальмёхюс в Швеции. В то же время на них живет миллион с четвертью островитян[37]: примерно две третьих живут на Маврикии (1856 квадратных километров), т. е. 450 жителей на один квадратный километр; около 450 тысяч человек живут на более крупном — Реюньоне (2512 квадратных километров), и большинство из них теснятся в низменных районах вдоль побережья скалистого острова; на маленьком Родригесе (109 квадратных километров) разместились примерно 20 тысяч.

Таким образом, места для дикой, первозданной природы почти и не осталось, разве что в труднодоступных горных районах в глубине Реюньона. Но, хотя история островов знает немало примеров хищнической эксплуатации их флоры и фауны, не стоит все же слишком сурово судить тех, кто повинен в этом. Освоение островов было исторической необходимостью. Часть грубейших ошибок была совершена в то время, когда люди думали, что природа неиссякаема, что они присваивают себе лишь толику ее богатств.

Прежде всего надо остерегаться преувеличений, типичных для фантазеров-защитников природы, которые считают «уничтожение среды» результатом человеческой жизнедеятельности. Небезынтересно отметить, что мысли Чарлза Дарвина текли в противоположном направлении, когда в 1836 году он любовался Маврикием с вершины Ле-Пус, традиционной наблюдательной точки в Порт-Луи:

«Земля в этой части острова очень хорошо возделана, разделена на пашни и сады. Экспорт сахара значителен. Меня, однако, уверяли, что из всей земли плодоносит пока еще не более половины. Если это так, со временем, когда остров будет заселен более плотно, он приобретет большое значение».

Реакция Дарвина, возможно, была бы иной сегодня, когда параллельно с ростом населения растет безработица и в торговом балансе почти ежегодно намечается значительный дефицит. Начиная с XIX века экономика Маврикия практически целиком основывается на производстве сахара. В подобной ситуации довольно соблазнительно взять на себя роль пророка и предсказать острову экономический крах, голод и регресс.

К счастью, есть повод говорить и о более благоприятном будущем этих островов. Чтобы преодолеть трудности, на Маврикии, в частности, стали больше внимания уделять развитию промышленности, сельского хозяйства (для местного потребления и на экспорт), а также туризму.

Сахарный тростник на Маврикии начали выращивать голландцы, но они, как и французы, использовали его сладкий сок прежде всего для производства спирта. В конце XVIII века француз Гийом-Тома Рейналь в объемистом труде о европейской колонизации «обеих Индий» (то есть Вест-Индии и Ост-Индии) отмечал, что на Маврикии были основаны три сахарные фактории и что их продукции хватало «на нужды колонии». В то время никто не собирался превращать Реюньон или Маврикий в «сахарные» колонии. Франции было удобнее использовать для этой цели более близкие к ней колониальные владения в Карибском море, где один Санто-Доминго (Гаити) в 1791 году дал более 160 миллионов фунтов сахара. К возможным экспортным культурам можно отнести пряности, хлопок и кофе, но они были завезены на острова лишь для местного потребления.

XVIII век был веком ботаники. Разнообразные растения перевозились с одного конца земного шара на другой, в ботанических садах велись эксперименты с новыми видами деревьев, кустарников, трав. На Маврикии центром ботанических изысканий стало местечко Мон-Плезир в районе Памплемуса[38], ботанического сада, примерно в десяти километрах к северо-востоку от Порт-Луи.

В Маврикийском институте я встретился с доктором Р. Воганом, главой маврикийских ботаников и директором Маврикийского гербария, который насчитывает около 15 тысяч растений исключительно маскаренского происхождения. Благодаря Вогану мне посчастливилось посетить гербарий, который с 1960 года находился в современном помещении Маврикийского научно-исследовательского института сахарной промышленности, а также ботанический сад.

Памплемус — один из самых больших и самых красивых садов в мире, где собраны растения со всех точек тропического пояса. По роскошным пальмовым аллеям посетители идут к главному зданию. Путь их лежит мимо прудов с пышной береговой растительностью, где преобладают «деревья путешественников» с их высокими стволами, заканчивающимися гигантскими веерами. Здесь растут и винтообразные панданусы с характерными для них корнями-ходулями. В просторных вольерах бродят замбарские олени, ползают гигантские черепахи с островов Альдабра, напоминая о том, что они некогда были и на Маврикии.

Среди других достопримечательностей обращает на себя внимание макет примитивной сахарной фактории начала прошлого столетия. Быки, впряженные в ворот, приводили в движение три здоровенных каменных цилиндра, которые перетирали сахарный тростник и выдавливали из него сок. Он стекал по трубе в большой чугунный котел, где его варили и подвергали дальнейшей обработке.

Как и в других парках и садах Маврикия, в ботаническом саду имеется множество памятников выдающимся личностям, например, Бернардену де Сен-Пьеру, посвятившему несколько глав своего путевого описания (1773 года) культурным растениям и сельскохозяйственной продукции острова, а также способствовавшему международной известности Памплемуса тем, что поместил там героев своего любовного романа «Поль и Виргиния».

Эта книга неоднократно переиздавалась, и читательницы всего «цивилизованного» мира оплакивали участь двух влюбленных, которым жестокая судьба не позволила соединиться при жизни. «Рядом с Виргинией под тем же самым бамбуковым деревом положили ее друга Поля», — читаю я в шведском переводе романа, изданного в 1822 году. И напрасно автор добавил: «Над их тихими могилами нет мраморного камня, ни единая надпись не напоминает об их добродетелях». Когда в 1853 году на Маврикий прибыл фрегат «Еушени», кто-то уже давно определил их могилы, к которым приезжающие на остров совершали паломничество.

«Эти могилы совершенно просты, без какой-либо надписи, и содержатся без особого тщания, — писал Скугман. — В тесной ограде посажены кусты терновника, но на каждом кусте было по одному цветку, так что многие из нас удовольствовались лишь несколькими лепестками в память об этом месте, чтобы по прибытии домой подарить их почитателям романа Бернардена де Сен-Пьера. Действительно ли существовали лежащие в них герой и героиня? Об этом мы лучше промолчим».

Что сталось с теми могилами, я не знаю. По словам Скугмана, они находились в крошечном садике неподалеку от ботанического сада.

Может быть, они так сильно пришли в запустение, что для них нашли новое место. Как бы то ни было, к концу прошлого столетия народное поверье перенесло их в сад Памплемус. Аллея в нескольких шагах от его главного входа называется не более и не менее, как «Аллея гробницы Поля и Виргинии». Она ведет к обломкам какого-то монумента, считающегося теперь могилой несчастных влюбленных. Но поскольку роман о них уже давно канул в историю, отошли в прошлое и лучшие дни монумента как туристской достопримечательности. К тому же, он скорее всего не надгробный монумент, а цоколь алтаря, сооруженного в 1750 году губернатором Бартелеми Давидом в честь богини Флоры…