Уже в 1901 году в окружении Премпе, а также подчиненных ему королей и вождей оказались король Буганды Мванга (Унванга), король Буньоро Джон Кабарега и еще десять человек из их угандийских родов. У них хватило дерзости не одобрить оккупацию англичанами их государств. Когда в 1897 году в Уганде в суданском войске, принадлежащем Британской Восточно-Африканской компании, вспыхнул мятеж, они воспользовались удобным случаем и подняли открытое восстание против британских отрядов, посланных в страну для подавления мятежа.

За это «преступление» — к тому же, их еще подозревали в причастности к убийству одного английского епископа — после неизбежного поражения они были высланы на Маэ. Там через два года король Мванга умер, по мнению церковного историка Дейера, в наказание за свои грехи. Королю Кабареге грехи, однако, не помешали, и он прожил еще несколько десятилетий, хотя так никогда и не вернулся на родину. В 1923 году англичане разрешили ему поехать домой, но он был тяжело болен и скончался вскоре после того, как сошел с корабля в Момбасе.

В 1915 году поддерживаемое Германией восстание в Ньясаленде (ныне Малави) привело к тому, что колония на Маэ пополнилась тремя иеговистами, распространявшими свою опасную для государства религию и способствовавшими возникновению довольно серьезных беспорядков. Прибыли на остров и некоторые единомышленники Премпе.

Первым приехал султан Махмуд Али из рода Варсангли в Британском Сомали. Он был не только враждебно настроен к колониальным властям в своей стране, но и не ладил с местными, дружественными родами, например, воровал у них скот. Когда англичане потребовали от него прекращения воровских рейдов, он наотрез отказался, за что в 1920 году был сослан на Маэ.

С ним обошлись хуже, чем с другими ссыльными. Администрация Британского Сомали сочла, что протекторат не так богат, чтобы выплачивать султану более семи с половиной фунтов в месяц. Этих денег хватало ненадолго. Стремясь «поднять свой жизненный уровень», он вскоре попросил разрешения продать часть лошадей и 572 ружья, оставленные им на родине. Ему разрешили, но отклонили другую его просьбу: прислать на Сейшелы четырех его жен и четырнадцать детей.

Шли годы. В 1925 году он узнал, что его самая младшая жена у себя на родине забеременела. Сам он в 1928 году взял себе в жены шестнадцатилетнюю сейшелианку, но и этой «радости» его лишили. Надзиратель выставил ее за дверь. Когда же губернатор прислал бедному султану мальчика-слугу, чтобы тот готовил ему и прислуживал за столом, султан отказался. Ему нужна была женщина в доме! Через несколько недель ему все же разрешили вернуться на родину через Аден. К этому времени у султана почти не осталось денег. Он попытался было просить у властей несколько сот фунтов взаймы на костюм и билет второго класса, но ему отказали. Пришлось султану Махмуду Али покинуть Сейшелы простым палубным пассажиром. Правда, в Адене, когда он ожидал корабль, плывущий в Сомали, ему платили «командировочные» — три шиллинга в день.

Тем временем на Сейшелах произошли изменения: кое-кто получил амнистию, а им на смену прибыли новые ссыльные. На Маэ приехал ставленник Германии, претендент на султанат Занзибар, Сей-Баргаш, который несколько лет провел в заключении на острове Святой Елены. Он попался в руки англичан, когда те во время первой мировой войны завоевали Танганьику. Еще более солидными фигурами были шесть политиков из Египта, сосланных на Сейшельские острова в 1922 году, после того как пытались сопротивляться британскому влиянию у себя на родине. Среди них оказался ни более ни менее, как премьер-министр Египта Саад Заглул-паша, который после своего освобождения, на следующий год, снова сформировал правительство в Каире.

В 1937 году на Маэ явился сам муфтий Иерусалима Имин аль-Хусейн с четырьмя другими палестинскими лидерами. Поводом для их ссылки послужили беспорядки, возникшие в связи с началом дискуссии о разделе Палестины на еврейское и арабское государства. Они прожили в изгнании немногим более двух лет.

Отбывали срок наказания на Маэ политические заключенные из Адена, Индии и Персии. На Сейшелах оказался даже родной брат императора Эфиопии Хайле-Селассие, когда после разгрома итальянцев англичане некоторое время держали страну под своим контролем. Однако Сейшелы никогда не были местом массовой ссылки, несмотря на существовавшие одно время планы переселить сюда несколько сот военнопленных, взятых в англо-бурской войне, а также на намерение Уинстона Черчилля в 1922 году, в период кровавых волнений в Ирландии, выслать на Сейшельские острова пять тысяч ирландцев.

Пожалуй, последним в длинной плеяде политических деятелей, отправленных в изгнание на Сейшелы, был архиепископ Макариос. Насколько мне известно, на Сейшелах его приняли лучше всех его предшественников. Вместе с тремя другими священнослужителями архиепископ Кипра поселился в Сан-Суси, в роскошной вилле, загородной резиденции губернатора, расположенной высоко над Викторией, с прекрасным видом на город, порт и близлежащие острова.

Архиепископ был доставлен сюда вместе со своей свитой в марте 1956 года, после того как переговоры между английским правительством и правительством Макариоса об «ограниченном самоуправлении» зашли в тупик[24]. Однако, несмотря на то что не он сам, а Министерство колоний выбрало место ссылки, есть все основания полагать, что глава кипрской церкви чудесно провел на Маэ «священные годы отдохновения». Известно даже, что здесь он одевался более легко, чем в официальной обстановке у себя на Кипре: в простые черные брюки и темно-синюю рубашку с открытым воротом.

Каждый день Макариос и его спутники молились на свежем воздухе, под сенью громадного хлебного дерева, окруженные со всех сторон цветущими экзотическими растениями. Они часто выезжали на прогулки и были в самых дружественных отношениях с такими же, как и они, длиннобородыми служителями католической церкви, жившими на острове.

До того, как в апреле 1957 года Макариос покинул Сейшельские острова, он написал письмо в газету «Сейшелуа», в котором отозвался о Сан-Суси как о «месте, где можно размышлять в тишине и покое». Красота природы заглушала печаль ссыльного. «Мне бы не хотелось, — писал он, — подвергнуть сомнению веру генерала Гордона в то, что Сейшелы некогда были библейским Эдемом. Сама природа этого места оправдывает такое название».

Это случилось 14 июля. Я находился в Сейшельском клубе, где высшие слои местного общества во главе с французским консулом и двумя английскими колониальными чиновниками (но не губернатором) праздновали годовщину взятия Бастилии в 1789 году — день, который стал национальным праздником буржуазной Франции. Вдруг раздался грохот. Где-то в Виктории взорвалась бомба. Началась суматоха, все бросились к окнам. Но потом снова заиграла музыка, возобновились танцы, будто ничего и не произошло. Дальше все шло, как обычно, лишь увеличилось количество полицейских, охранявших клуб.

На следующий день я отправился посмотреть на место происшествия — боковую улочку Лапудриер. Каменная стена, за которой находились владения одного богатого индийского торговца, получила небольшие повреждения. Кто бы ни был организатором взрыва, он наверняка не собирался причинить серьезные разрушения. Скорее всего, это было лишь «предупреждение», напоминание о том, что покушавшийся ходит на свободе.

Бомбы на Сейшельских островах взрывались и прежде. В тот же день, но только тремя годами раньше, значительно более мощный заряд разорвался в самом здании клуба. Взрывом разворотило часть пола на веранде, но, к счастью, в тот момент на веранде никого не было. Может быть, и тогда это было предупреждение? Не знаю.