— Ты нужна мне. Нужна… Ты не даёшь мне покоя. Любовь не для нас, Марион, я знаю это… Если твои чувства изменятся… такое случается, по разным причинам… мне будет достаточно твоей дружбы. Но если ты откажешь мне в дружбе, Марион, — Нестор выбросил руку вперёд, и пальцы стальной руки сомкнулись на отвороте её плаща, притягивая женщину к себе. — Марион! Я стану самым страшным твоим врагом…
— Пусти меня, — выдохнула женщина, попытавшись отцепить стальные пальцы от плаща. — Ты лишился рассудка, безумец!..
— Чтобы ты не смогла меня забыть, — прошептал он, обжигая её горячим дыханием. Синие глаза сверкнули и тут же погасли, пряча тлеющий огонёк в глубине расширенных зрачков. — Чтобы с твоих губ время от времени слетало, срывалось моё имя…
Ей удалось наконец вырвать ткань из стальной хватки — и она отпрянула, подальше от решётки, от вони его камеры и запаха перегара.
Нестор усмехнулся, отстраняясь от прутьев. Голова раскалывалась, сознание играло с ним в странные шутки, разбивая время на осколки — но она стояла перед ним, всё ещё ждала чего-то, всё ещё оставалась с ним.
— Ну ты и… время для признаний выбрал, Ликонт, — выдохнула Марион, делая ещё шаг назад.
— Другого может не быть, — он вновь облокотился о прутья — единственную опору в камере. — И нет, Марион, я не знаю, где Януш, — вздохнул Нестор, прикрывая глаза. — Хотел бы я помочь королеве Таире… но я не могу. Попробуй обратиться к моей сестре, — он вновь посмотрел на неё, в упор, тяжело, немигающими и невидящими глазами. — Если Януш и объявится, она узнает об этом первой. Я просил их присматривать друг за другом…
Марион сделала ещё несколько шагов назад, не глядя, спиной пятясь к выходу. Мужчина за решёткой опустил голову, прислоняясь к прутьям лбом, повис на левой руке, не позволяя себе присесть, страшась отдыха, как смерти — что, впрочем, для него означало одно и то же. Впервые за всё время их вынужденного знакомства Марион смотрела на него без злости, без отчаянных, ненавистных воспоминаний. Нет, таким, подкошенным, как повреждённый ураганом столетний дуб, Нестор Ликонт не вызывал в ней ненависти. Сейчас он казался ей почти человеком — не таким зверем, как всегда; не хитроумным интригантом и не подлецом, манипулировавшим людьми и судьбами, не самоуверенным блистательным герцогом, даже не одним из лучших воинов и фехтовальщиков Валлии; последнее — благодаря её усилиям…
Жалости, впрочем, Ликонт в ней тоже не вызывал. Перед ней попросту стоял другой человек, очень похожий на её врага, но всё-таки не он. Это как если кто-то из новых знакомых оказывается похож на старого, с которым тебя связывают не лучшие воспоминания — ты заочно чувствуешь к нему неприязнь, но всё же пытаешься бороться с ней, чтобы построить новые отношения.
Она сделала ещё шаг назад — и тут же споткнулась о собственный натянутый плащ: протянутая сквозь прутья грязная рука ухватила её за подол.
— Женщина, — она встретила безумный взгляд узника, сидевшего у самой решётки. Задумавшись, она и не заметила, как отступила к соседним камерам. — Живая… женщина…
— Руки прочь!!!
От неожиданности вздрогнула не только Марион — дрогнула рука заключённого, выпуская край плаща, и она тут же отшатнулась в сторону, к выходу.
— Твоя светлость, — осклабился заключённый, глядя на выпрямившегося в своей камере герцога. — Ты чё тут раскомандовался, а? Отсюдова твоих медалей не видно! Тут все равны! У смерти фаворитов нету!
— Пасть захлопни, — уже спокойно добавил Ликонт, вновь повисая на прутьях. — Марион, уходи отсюда…
— А ежель не захлопну? — хохотнул заключённый. — Што, железяка-то на культе у тебя выдвижная, что ль? Досюдова дотянешься, штоб меня придушить? Ха-ха…
В камеру генерала полетели пустые жестяные банки, заменявшие узникам кружки, и заключенные соседних камер зашевелились, просыпаясь от оцепенения в предвкушении хоть какого-то зрелища. Синяя баронесса глянула на неподвижного Ликонта, обвела взглядом темный, жуткий коридор, внезапно оживший хрюканием и болезненным покашливанием нескольких уцелевших глоток — и впервые захотела последовать совету своего врага.
Рванув кованую дверь, Марион быстро шагнула за порог, покидая заражённую клоаку городской тюрьмы. Она старалась не слушать ни воплей заключенных, приглушенных закрытой створкой, ни топота разъярённой стражи, ворвавшейся в узкий коридорчик для наведения порядка. О судьбе Ликонта она тоже старалась не думать.
Марион решила последовать ещё одному совету герцога и посетить его загородное поместье — кто знает, может, до Наалы дошли хоть какие-то слухи про Януша? Баронесса готова была достать запропастившегося лекаря из-под земли, если это могло хоть как-то облегчить мучения Таиры.
За пределами тюрьмы дождь лил по-прежнему сильно, не собираясь, по-видимому, ослабевать до самого рассвета. Вскочив на коня, Марион пустила его в галоп, выезжая на просёлочную дорогу в обход города. Поездка в холодную дождливую ночь, со свистящим в ушах ветром, тряска и тяжесть доспеха оказались настоящим спасением для неё. Долгие сутки дежурств у постели больной королевы, бесплодные попытки помочь ей, косые взгляды прислуги и придворных, старавшихся избегать королевских покоев и её саму, как возможную переносчицу лесной хвори, испуганные глаза леди Гелены, когда ей приходилось входить в покои Таиры, её раздражающая беспомощность и нежелание прикасаться к страдавшей от нарывов, язв и лихорадки молодой девушке — всё это превратилось в замкнутый круг, один сплошной кошмар, от которого она никак не могла проснуться. Подобная поездка, пусть вынужденная, возвращала её к жизни.
В отличие от Гелены, она не боялась лесной заразы. Нет, она не смогла бы назвать себя абсолютно бесстрашной женщиной. Она боялась — того, что может принести заразу в свой дом, своему сыну, и потому оставалась во дворце все эти дни, ограничив даже переписку с сэром Эйром. Но она не боялась ухаживать за беспомощной, хрупкой девушкой, которая была так отчаянно одинока, так боялась своей болезни, своих ран и грядущей смерти…
Сердце Марион сжималось каждый раз, как только она видела утратившее всякие краски лицо Таиры. Болезнь и смерть меняют человека. Таира же была настолько прекрасной в жизни, что эти перемены оказались пугающе отчётливыми.
Марион одновременно жалела и радовалась, что Феодор так и не появился во дворце — Таира, бесспорно, страдала без возлюбленного, но вряд ли, находясь в здравом уме, захотела бы, чтобы он видел её именно сейчас, чтобы рисковал жизнью, вдыхая один с ней воздух. Порой баронесса ловила себя на мысли, что испытывает почти материнские чувства к обоим — к галагатскому бандиту и к юной королеве, на судьбу которых выпала такая хрупкая, такая чистая, и такая несчастливая любовь.
В поместье Ликонтов горел свет — в единственном окне на втором этаже. Привратник, встретивший её у ворот, выглядел вполне бодрым, что для позднего часа казалось удивительным.
— Адис проведёт вас к её светлости, — кивнул на входные двери он, забирая у неё поводья. — Прошу вас.
Марион чувствовала себя неуютно под взглядом открывшего ей дворецкого. Пожилой слуга окинул её долгим взглядом, затем шагнул в сторону, пропуская необычную посетительницу внутрь.
— Прошу вас, мне нужна герцогиня, — сказала она, шагнув в тепло просторного холла. — Срочно.
— Как мне представить вас, миледи? — поинтересовался дворецкий, принимая у неё мокрый плащ.
— Синяя баронесса, леди Марион. Я камеристка её величества королевы Таиры.
Адис почтительно склонился, исчезая вместе с её плащом в боковой дверце. Спустя всего несколько минут дворецкий вернулся, попросив её следовать за собой, и провёл по центральной лестнице наверх, где, как она заметила ещё на подъезде, горел свет.
Герцогиня ждала её в библиотеке — не слишком большой, сказывалось недолгое пребывание Ликонтов в новом поместье — перелистывая толстый том по медицине. С её появлением Наала подняла голову, тотчас вставая со своего места, и жестом указала на соседнее кресло.
