Подойдя к ним и сделав замечание, чтобы они прекратили нарушать ООП, они не реагировали. Тогда мы со ст. сержантом Гордиенко выбрали нескольких наиболее активных в количестве четырёх шапок для задержания.
Ой ты, гой еси, буй тур Всеволодушка, — сказал мне ст. сержант Гордиенко, — исполать тебе, детинушка! Ты бери-ка их под белы рученьки да веди-ка в отделение.
На что я повёл данных задержанных, а ст. сержант Гордиенко остался обеспечивать ООП.
По дороге в отделение данные задержанные применили попытку оказать активное психофизическое неповиновение представителю власти, что выразилось в насылании на меня морока бледного, призывании бесов хаоса, пискунов и жоглов, а также в учинении иных препятствий для осуществления мною моих должностных обязанностей.
Тогда я, согласно должностной инструкции, трижды осенил себя крестным знамением и, трижды же переплюнув через левое плечо, велел бесам: «Изыди!». Далее мною было применено табельное оружие, используя стрелы с серебряными наконечниками в отношении данных призванных пискунов и жоглов, на что они прекратились.
Сдав данных задержанных дежурному по ЛОВДТ, я немедленно вернулся к месту несения службы для оказания содействия ст. сержанту Гордиенко в осуществлении ООП.
На месте я ст. сержанта не обнаружил, приняв меры к поиску. В результате поисков тело ст. сержанта Гордиенко было обнаружено мною под колёсами поезда № 3902 «Москва-Бородичи». Тело было мертво и обезглавлено движением колёс данного поезда по рельсам, в итоге чего ст. сержант Гордиенко ничего не мог пояснить мне по факту своей смерти, так как горловые связки у него были травмированы в момент наезда.
Приняв меры к оперативному выяснению обстоятельств данного преступления, мною было выяснено, что машинист поезда № 3902 «Москва-Бородичи» заснул за рулём, в результате чего совершил наезд на ст. сержанта Гордиенко.
Вследствие чего мною были осуществлены оперативно-розыскные мероприятия по поиску и задержанию машиниста поезда № 3902, который и был мною найден спящим в пьяном виде в таверне «Навь», что у Ведьмина оврага, вместе с помощником машиниста. Оба преступника были мною задержаны и доставлены в дежурную часть ЛОВДТ.
Возвращаясь из ЛОВДТ на перрон с целью опроса свидетелей, поезд № 3902 «Москва-Бородичи» тронулся с места и поехал. Мною был дан предупредительный сигнал из спецсредства «свисток милицейский СМ-2» и голосовое требование остановиться, но поезд не реагировал и продолжал набирать ход. Тогда, в соответствии с уставом патрульно-постовой службы и законом «О полиции», я произвёл несколько выстрелов по колёсам из табельного оружия, которые не принесли результата. В итоге чего поезд продолжил следование. Больше я его не видел.
— 28.06.2013
Полицейский
ВППСП при ЛОВДТ по г. Рябынь
сержант полиции
Ремезов В.С.
Лист № 32. Справка
ОАО «РЖД»,
УЖД,
г. Москва.
В УВД по г. Бородичи.
Исх. № 1327/159У
На ваш вх. № 1174/14В о неприбытии поезда № 3902 в г. Бородичи 29.06.2013 года, сообщаем, что поезд № 3902 «Москва-Бородичи» списан и исключён из реестра ОАО «РЖД» 31.05.2013 года по причине выработки ресурса. В связи с выше изложенным поезд № 3902 в указанный день не мог прибыть в г. Бородичи, равно как и отправиться из г. Москва.
* * *
«Дороги бессмертные верят и знают,
Когда бесконечно ждут:
Списанный поезд не умирает,
Он просто меняет маршрут»
Последний грех
— Опять дождь! — устало произносит Хильда, распахивая шторы, отчего пластиковые кольца тихо звенят по металлической трубке карниза. Вальтер любит этот звук. Особенно он любил его тогда, давно, когда вслед за этим мелодичным звоном в комнату вливался свет утреннего солнца, а потом, когда открывалось окно, врывалось пение птиц.
— Разверзлись хляби небесные, — стонет со своей кровати старая Грета. — Бог землю от грехов человеческих омывает.
— Неужели так много грехов у людей накопилось? — спрашивает маленький Вальтер, обнимая Роди — своего любимого игрушечного медведя, с которым всегда засыпает.
Старая Грета приподнимается на локте; кряхтя растирает больные ноги — от застоявшейся сырости они стонут и ноют почти непрерывно.
— Ты и сам — грех, — косится она на мальчика.
— Ну что, опять?! — кричит от окна Хильда, гневно уставясь на старуху.
Та недовольно дёргает головой, шамкает губами, ворча что-то себе под нос, но сдерживается. Она ещё не готова к ссоре, ей надо распалиться, накопить злость.
— А Роди — грех? — спрашивает мальчик, поглаживая курчавый ворс медведя, заглядывая в его задумчиво поблёскивающие чёрным пластиком глаза. Медвежонок, как и всё в доме, источает слабый запах плесени, но ребёнок его не чувствует.
— Вальтер, перестань молоть глупости! — окликает его Хильда из кухни, где уже гремит кастрюлями. — Вставай и пойди умойся, у нас заканчивается рис.
У неё такая манера — сказав одну фразу кому-нибудь, она может тут же прилепить к ней следующую, адресованную уже другому человеку, а то и вовсе никому не предназначенную, а попавшую на язык случайно, обрывком внутреннего монолога. Старая Грета любит повторять, что у Хильды в голове дырка — пустота — между языком и мозгами, так что всё, что появляется в её черепной коробке, само собой проваливается в это отверстие и попадает на язык. Она говорит, что эта дырка у Хильды с детства, как бывает у всех детей, но если у других людей она со временем зарастает, как родничок во младенчестве, и забивается недосказанными мыслями, то Хильда — инвалид, потому что у неё в перегородке так и осталась пустота.
Вальтеру неохота вставать. Ему давно уже неохота вставать, уже много-много дней — с тех пор, как начался дождь.
Его не оставляет мысль о грехах, поэтому он повторяет свой вопрос, только тише, так, чтобы Хильда на кухне не услышала.
— Ба, а Роди — тоже грех?
Старая Грета, кряхтя и постанывая, садится в кровати — тяжёлая, массивногрудая, в старой ночной рубашке, с давно немытыми и растрёпанными серыми волосами, в которые густо вплетена седина. Волосы эти, свисая по сторонам лица неровными нитями, прядями и сосульками, придают ему злобное ведьминское выражение и старят его ещё лет на десять в добавок к её шестидесяти.
Старуха бросает на Вальтера то ли насмешливый, то ли презрительный взгляд и произносит — тоже тихо, чтобы не слышала Хильда, — словно рассуждая сама с собой:
— Говорила я, не оставлять тебя дурака… Ох, Господи!
— А меня тоже смоет, раз я грех? — не унимается Вальтер.
— Да уж скорей бы! — распаляется Грета. — Скорей бы нас всех смыло!
Вальтер с ней не согласен, но он знает, что старухе, особенно в её теперешнем состоянии, лучше не перечить.
— Вода поднялась ещё на два пальца! — уныло докладывает Хильда, выглянув из кухни. — Два пальца за ночь, я варю просо.
— Два пальца! — злорадно усмехается Грета. — Скоро вы узнаете!..
Она не говорит, что они скоро узнают, но Вальтер не сомневается, что это будет нечто ужасное. Ему не хочется узнавать и не хочется, чтобы старуха уточняла, поэтому он торопится встать и шлёпает босыми ногами в туалет. Он садится на холодный унитаз и писает, размышляя о том, на сколько еще пальцев поднимется из-за него вода.
— Ма! — не выдерживает он. — Ма, а вода не сильно поднимется оттого, что я писаю?
Грета хохочет на своей кровати. Смех её больше напоминает сухой и ломкий кашель или собачий лай.
Настоящего собачьего лая уже давно не слышно. Как не слышно и других звуков, которые всегда наполняли собой день: ни мычания коров, ни петушиного крика, ни дальнего стрёкота косилок. И даже боя часов на старой башне давно не слыхать. Только бесконечный шум дождя — монотонный, обволакивающий, дремотный.