По данным Аксакова, с 1 сентября 1875 года по 22 октября 1876 года только в Московский славянский комитет поступило от населения более 700 тысяч рублей, а общая сумма пожертвований по стране за этот же период составила 3 миллиона рублей. Причем «две трети пожертвований, — свидетельствовал Иван Сергеевич, — внес… бедный, обремененный нуждою простой народ»^[543].

То, что основная масса жертвователей была из неимущих слоев населения, подтверждает и полицейская сводка по Клинскому и Волоколамскому уездам Московской губернии. «…Самые жертвователи денег на славянское дело, — говорилось в ней, — нуждаются в еще большей помощи, чем те славяне, которым они отдают последний свой трудовой грош»^[544].

Даже игнорировавший движение солидарности с борющимися славянскими народами граф П. А. Валуев, в это время министр государственных имуществ, вынужден был признать: «Все бредят „южными славянами“»^[545].

События на Балканах и отклик на них в России вызвали у Чижова огромный прилив энтузиазма. Для него такое воодушевление народа было сродни особо чтимым славянофилами событиям 1611–1613 годов. Тогда борьба против иноземных захватчиков приняла в России характер всенародного патриотического подъема, закончившегося изгнанием интервентов и созывом Земского собора. В русле подобного восприятия — дневниковая запись Чижова от 29 августа 1876 года: «Вчера была сильная демонстрация на Тверской: народу… были тысячи, все кричали „ура“ на Смоленском поезде, на котором везли знамя Сербии, после народ пошел к монументу Минина и Пожарского и там пели гимн. Ожил монумент; ожила и память о бывших бедствиях России… Народ понимает шире и сердце его охватывает область обширнее, чем дипломатические соображения и политические разделы: народ, читая о страшных бедствиях сербов, кричит: „наших бьют“; для него „единство веры“ не пустой звук, „единство языка не предмет тешенья и единство племени не этнографический признак“, — для него все это единство существа, единство жизненного начала…»^[546]

В конторе Московского купеческого общества взаимного кредита, где располагался филиал Славянского комитета, Чижов взял на себя часть организационной работы, облегчив тем самым положение загруженного сверх всякой меры Аксакова. На Московско-Ярославской железной дороге, в правлении которой Чижов председательствовал, по всем станциям были расставлены кружки для сбора пожертвований, а служащие дороги положили за правило отчислять до конца войны по одному проценту от своего жалованья в пользу южных славян^[547].

Федор Васильевич высказался однозначно в поддержку просьбы сербского правительства к русскому предоставить ему для ведения военных действий четырехмиллионный заем; выделяемую казной сумму предполагалось замаскировать под кредит, произведенный частными банками и лицами.

Однако, несмотря на разностороннюю помощь России, положение югославян продолжало оставаться сложным. «Бедствия усиливаются, — с тревогой записывал в дневнике Чижов, — мирных граждан, женщин и детей… турецкие мусульмане режут и истязают… К туркам беспрестанно идут подкрепления отовсюду; англичане помогают им деньгами и поддерживают надеждами». В то же время вдохновленные поддержкой русского общества «сербы дерутся превосходно… Наши офицеры сильно помогают, при них сербское войско и сербская милиция стали иными…»^[548]

По мере того как сербско-черногорско-турецкая война затягивалась, Чижов приходил к выводу, что без официальной помощи русского правительства восставшим победить будет трудно, и осуждал Александра II и его окружение за нерешительность. «До какой степени Ив<ан> Сергеев<ич>[549] вошел в дело славян, — этому просто надобно удивляться…

Он действительно стал у нас министром по сербским делам, только при народе, а не при Царе… Царь избегает войны всевозможным и даже неприличным образом… Действия нашего правительства решительно непостижимы: Царь смотрит на все, как бы ничего не зная, допускает все и ни в чем не принимает деятельного участия. Трусость ли это? совершенное ли равнодушие ко всему? или, наконец, хитрость?.. Милютин[550]… утверждает, что ему нужно еще 6 лет, чтоб поставить войско совершенно готовым к войне. Это после 20 лет мира, с огромными затратами денег!» «Доведет нерешительность, трусость и колебание нашего правительства до того, что вызовет внутренние беспорядки. Побьет толпа полицию…»^[551]

С лета 1876 года военное министерство России, оказавшееся, по образному выражению Чижова, «на буксире у настроения народного»^[552], начало готовиться к войне. В октябре 1876 года, когда положение войск генерала Черняева на Балканах стало особенно трудным, русское правительство в ультимативной форме потребовало от Турции в течение 48 часов заключить двухмесячное перемирие с Сербией, угрожая в противном случае войной. Ультиматум был принят. И все же война России с Османской империей неминуемо приближалась, становясь неизбежной.

К зиме 1876/77 года Чижов стал все более отходить от воинственной позиции, склоняясь к предпочтительности мирного урегулирования конфликта. «Говорят, и между ними И. С. Аксаков, что будет война, — писал он, — говорят потому, что желают войны. Положим так, что без войны нельзя ожидать полного разрешения „восточного вопроса“ и, следовательно, освобождения южных славян от турецкого ига… <но> если будет война, она едва ли останется в пределах наших турецких границ… Опять сотни тысяч жертв; опять наше домашнее устройство остановится… Война? кто что ни говори, а все-таки гибель. Мир?.. — стоячее болото внутри и страдание кровных братий — вне. России нужно встрепенуться; нужно порастрясти ее сонное спокойствие. Началась было деятельность. Суды, земство, все двинулось, — и на первом движении впало в свою обычную сонливость… в ту пакость злоупотреблений, которые издавна укоренились на русской почве: взяточничество, только, может быть, в иной форме; холопство страшнейшее… апатия, безучастие ко всему общественному, наконец, страшнейшая несостоятельность как правительственная, так и общественная»^[553].

Помимо причин чисто гуманного свойства Чижов основывал свои опасения в связи с войной на знакомстве с положением дел в финансовом ведомстве России. В середине декабря 1876 года им было получено конфиденциальное письмо от министра финансов М. X. Рейтерна, в котором тот сообщал, что в скором времени казне понадобятся деньги на ведение войны, и просил Чижова высказать свое «откровенное мнение», к каким средствам лучше всего прибегнуть. «Правительству, — писал М. X. Рейтерн Чижову, — очевидно принадлежит трудная задача изыскать для ведения войны средства, и весьма значительные, поступление которых было бы обеспечено в скором времени. Ученые труды Ваши, долголетнее управление кредитным учреждением и близкое знакомство с промышленными и экономическими средствами России побуждают меня обратиться к Вам за советом по этому делу. Согласно сему, имею честь покорнейше просить Вас сообщить мнение Ваше о том, каким наилучшим и скорейшим способом можно было бы, по Вашему мнению, приискать средства для ведения войны, в случае если в скором времени Россия вынуждена будет принять в ней участие… <Прошу> выразить мне Ваше по этому важному вопросу мнение с полной откровенностию…»^[554]