Убедить Аксакова вернуться к журналистской деятельности взялся Чижов. Он не сомневался, что в своей основе взгляды Ивана Сергеевича как нельзя лучше соответствуют направлению задуманного купцами издания. Вместе с тем его настораживала способность Аксакова увлекаться отвлеченными вопросами, которые имели в глазах торговцев и промышленников второстепенное значение.
На правах старшего по возрасту, «славянофила с большим стажем», Чижов в довольно резкой форме писал, обращаясь к Аксакову: «„День“ был памятью о славянофильстве, еженедельными поминками славянофильства, но никак не чисто славянофильским органом… потому что самое славянофильство было не выработано в Вас самих… Вы, чувствуя и сознавая высоту, чистоту и небесное происхождение его начал, покорились ему»; но «идеал Ваш, когда касался подробностей, был всегда туманен, неопределен»; «Теперь вопросов бездна, — все требуют обсуждения, доброго и чистого совета… положительных указаний пути»; «я на Вас сержусь за то, что, имея впереди такое поприще, Вы слагаете оружие во имя семейного комфорта жизни… Подла, мерзка и отвратительна семейная жизнь, если она в минуту самой сильной брани и битвы со злом отнимает… оружие и убаюкивает мирными наслаждениями… Встрепенитесь, мой милый и дорогой Иван Сергеевич»; «Как хотите, а Вам быть хозяином то же, что мне быть женатым человеком, — напрасно Вы придумываете то тот, то другой род хозяйской деятельности. Вы — литератор, литератором себя сформировали, — трудно теперь себя переламывать и переделывать. Ради Бога, не предпринимайте никакой хозяйственной деятельности… Вам быть редактором — значит служить России верою и правдою».
Предостерегая друга от излишней увлеченности игрой в оппозиционность, вредящей делу, Чижов указывал на главную задачу — безупречное ведение внешней стороны издания газеты. «Извольте-ка, — писал он в наставительном тоне, — подробно обдумать весь порядок и весь ход издания, и весь штат, и все инструкции служащим. Иначе все пойдет вверх ногами». Тем более что за финансовую, торговую и промышленную часть можно не беспокоиться: «Мы с Бабстом сладим, — не сами, а с помощниками». Лишь бы Аксаков, не откладывая, провел личные переговоры с учредителями газеты о деталях проекта. «Купцы, как ни чувствуют необходимость органа, не в состоянии приняться за это: я их знаю. Перепискою действовать на них нельзя»[406].
Возможность оставить за новым периодическим изданием название «День» Чижов отвергал категорически: «Со стороны газеты соображения те, что с „Днем“ не привыкли соединять правильной и неизменной положительности… Пусть „День“ покончит „Днем“»[407].
Аксакова долго упрашивать не пришлось. Он продолжал испытывать серьезные денежные затруднения — сказывались последствия убыточного для него издания «Дня». Иван Сергеевич оговорил лишь одно условие: вознаграждение за его труд не должно зависеть от успеха газеты. Пожелание же усилить в газете «элемент положительный, а не критический и отрицательный только», не встретило каких-либо возражений. Но для этого, подчеркивал Аксаков, надо «вести дело артельно, а не одиноко»[408]. И все же его больно задела нелестная оценка, данная Чижовым «Дню», и Федору Васильевичу пришлось сглаживать резкость своих замечаний целым рядом примирительных писем. В них он униженно и смиренно просил прощения за свою «неуместную горячность»: «Если бы я не чтил „Дня“, — уверял Чижов, — не желал бы я… чтобы Вы были редактором органа весьма важного. Если я позволил себе бранить „День“, то не иначе как потому, что глубоко уважаю Вашу деятельность»[409].
В мае Аксаков по просьбе Чижова переговорил с Бабстом, а спустя четыре месяца, 9 октября, на квартире Т. С. Морозова между московскими купцами, финансировавшими издание, и Аксаковым были подписаны условия взаимного соглашения. «Все их требования, — сообщал Аксаков Ю. Ф. Самарину, — заключались в том, чтобы из 24-х столбцов газеты не менее двух было посвящено торговым корреспонденциям, чтоб, по крайней мере, один раз в неделю была передовая статья по вопросам промышленным и финансовым, написанная Чижовым или Бабстом, чтоб отдел экономический был под ответственность Чижова и Бабста, чтобы я в каждом № давал место торговым телеграммам… Газета будет называться „Москва“. Название это выбрано ими самими»[410].
21 октября 1866 года издание «Москвы» было официально разрешено, и уже 15 декабря на совещании с участием И. С. Аксакова, Ф. В. Чижова, И. К. Бабста, Т. С. Морозова и И. А. Лямина был рассмотрен сигнальный номер газеты. Собравшиеся, включая присоединившихся к ним К. Т. Солдатенкова и П. А. Малютина, составили своеобразный «редакционный совет», призванный решать все текущие вопросы.
Первый номер «Москвы» вышел из печати 1 января 1867 года. Газета состояла из следующих постоянных отделов: «Правительственные распоряжения», «Телеграммы политические и торговые», «Москва» (под этой рубрикой публиковались передовые статьи), «Областной отдел» (в нем в основном помешалась торгово-промышленная информация в виде корреспонденций из разных губерний России), «Экономический отдел», «Славянский и иностранный отдел», «Объявления». В газете регулярно печатались вексельные курсы, биржевые цены на иностранные и отечественные товары, цены акций и облигаций, объявления банков, железных дорог, Московского биржевого комитета.
К сотрудничеству в новом издании был привлечен ряд видных русских ученых и журналистов. Наиболее представительным оказался экономический отдел. По своей информированности и точности сведений он выделялся среди схожих отделов других русских периодических изданий того времени и во многом определял лицо газеты. В нем работали известные экономисты: А. К. Корсак, В. Г. Иткин, П. И. Андреев, С. А. Умнов, А. И. Чупров, И. П. Погребов.
Чижов совместно с Бабстом осуществлял общее руководство отделом, и потому собственные статьи помещал в «Москве» относительно редко. В дневнике он перечислил все свои публикации за период с 1 января до 1 ноября 1867 года. В 168 номерах газеты было напечатано всего восемнадцать его статей, в том числе четырнадцать передовых. Из остальных четырех одна оказалась «переделкой» статьи о торговом флоте близкого к славянофилам латышского публициста К. М. Вольдемара, а три другие представляли по сути дела одну, публиковавшуюся с продолжением: статья была посвящена вопросу выплаты вознаграждения пассажирам, пострадавшим от несчастных случаев на железных дорогах.
Еще в сентябре 1865 года, перед самым закрытием газеты «День», на всю столичную прессу распространились «Временные правила» о печати, освобождавшие ее от предварительной цензуры. Новое цензурное установление было воспринято Аксаковым и Чижовым восторженно, как давно ожидаемое событие. «Наконец-то!» — ликовал Аксаков[411]. А Чижов вздыхал, обращаясь к Бабсту: «Эх, мой милейший Иван Кондратьевич, нет у нас с Вами газеты, когда слово развязано»[412].
Более дальновидно и трезво отнесся к новому правилу о цензуре А. В. Никитенко. 16 мая 1865 года он сделал в своем дневнике запись, в которой утверждал, что закон от 6 апреля 1865 года, вступающий в действие в сентябре, отдает министру внутренних дел П. А. Валуеву «в полное распоряжение всякое печатное проявление мысли… Цензора нет. Но взамен его над головами писателей и редакторов повешен Дамоклов меч в виде двух предостережений и третьего, за которым следует приостановка издания. Меч этот находится в руке министра, он опускает его, когда ему заблагорассудится, и даже не обязан мотивировать свой поступок. Итак, это чистейший произвол…»[413].
