Я прекрасно жила без него все эти двадцать лет. И еще столько же прожила бы. С другой стороны, и он вряд ли горит желанием заключить меня в отеческие объятия и пролить над моей беспутной головой скупую мужскую слезу. Но… боги мои, я запуталась, я окончательно запуталась! В конце концов, он меня признал! А ведь скорее было бы ожидать, что он прикажет гнать плетьми самозванку!

И тут я вспомнила про КОВЕН. Мрыс дерр гаст! Здесь, на восточных отрогах Даркуцкого хребта, его власть была слабее, чем в Лыкоморье или на настоящем Западе, — но нам все равно следовало остерегаться. Нет, даже не так — нам стоило сматывать удочки, вострить лыжи, сваливать по-тихому, и все это в направлении эльфийских земель.

Каким бы ни был князь-воевода, но мы сидим за его столом и едим его хлеб. И было бы подло втянуть его в наше противостояние с КОВЕНом.

Осознав эту мысль, я немного приободрилась. Теперь я знала, о чем именно буду говорить с Леснивецким, — а то, что разговора не избежать, понятно даже старшему из моих младших братьев. Как его там? Кажется, Михал?

Здешнее панство любило гулять со вкусом, а обретение утерянной дочери — да, за это никак нельзя не выпить! Я сидела почти во главе стола, по правую руку от князя, и моим глазам открывался просто превосходный вид на все застолье. Особенно интересно было наблюдать за паном Богуславом — отсюда было плохо слышно, но он, кажется, успел найти с Сигурдом общий язык. И это при том, что оборотень ни слова не знал по-подгиньски! Я хмыкнула и после недолгих колебаний рискнула покоситься налево.

И тут же встретилась взглядом с князем-воеводой.

Несколько мгновений мы смотрели друг на друга. Потом он кивнул и поднялся из-за стола. Я ожидала чего-нибудь в духе: «Вы пируйте, паны рыцари, за все уплачено, а мы с дочкой пока потолкуем по-родственному!» — но князь молча подал мне руку. Я мигом вспомнила, как поступали в аналогичных случаях местные панны, и изящно оперлась о нее кончиками пальцев. Краем глаза я поймала изумленный взгляд Эгмонта и едва удержалась, чтобы не показать ему язык. Но так местные панны уж точно не поступали.

А кроме Эгмонта, никто и не заметил нашего ухода. Веселье в зале било ключом — только успевай уворачиваться.

Мы вышли из зала и, прошествовав по полутемному коридору, освещенному факелами, стали подниматься по широкой лестнице. На шаг впереди шел старый слуга с подсвечником. Лестница свернула вбок; узкий коридорчик, темная зала с охотничьими трофеями, еще один коридор — и наконец слуга распахнул перед нами тяжелую темную дверь.

В камине горел огонь — несмотря на лето, в замке было довольно зябко. Слуга обошел кабинет, зажигая свечи, поворошил угли в камине и молча посмотрел на князя.

— Ступай, — сказал воевода. Он стоял, заложив руки за спину, и смотрел в окно.

Слуга вышел. Я огляделась. У камина стояло два небольших кресла, между ними — круглый низкий столик. Возможно, мне стоило бы дождаться, пока князь предложит сесть, — но, в конце концов, я все-таки дама. Я села, придвинув кресло поближе к огню, и заметила, что на столике возвышается оплетенная бутыль вина, а рядом — ваза с яблоками. Подумав, я выбрала себе небольшое, чуть зеленоватое яблочко с румяным боком. Теперь главное — не хрустеть слишком уж нахально.

— Твоя мать тоже любила яблоки.

Князь развернулся ко мне, по-прежнему стоя у окна.

Я опустила руку с яблоком на колени. Вдруг стало очень обидно — он знает, что она любила, а мне даже на память ничего не осталось. Если бы не те несколько ночей на Драконьем Хребте, я не знала бы, как она выглядела, какой она была! Хорошо, что я не успела откусить — кусок непременно встал бы в горле.

— Яблоки, значит. — Я будто со стороны слышала собственный голос. — А что еще?

— А ты, значит, ее совсем не помнишь?

Кажется, я уже говорила ему, когда умерла моя мать.

— Можно и так сказать…

Разговор стремительно сворачивал не в то русло, и не в моих силах было что-то изменить. Ни за что на свете я не прервала бы этого разговора, ибо это был мой единственный шанс узнать хоть что-то о матери. Мрыс! Мне двадцать лет, и лет с восьми я не считала себя ребенком; куда же девается сейчас и насмешливость, и столь тщательно сберегаемый цинизм?

Князь-воевода подошел к массивному шкафу черного дерева, выдвинул ящик и достал оттуда маленькую квадратную шкатулку. Ее углы были оправлены в металл. Медленно он подошел к камину, опустился во второе кресло и поставил шкатулку на столик. Мы сидели довольно близко, и я увидела, что крышка была изрядно поцарапана. Повозившись с замком, князь открыл шкатулку — шарниры не заскрипели, но крышка поднялась так неохотно, что стало ясно: шкатулку давно никто не открывал.

— Это все, что у меня от нее осталось, — ровно сказал он. — Прости, но больше ничего нет.

Он пододвинул шкатулку ближе ко мне, и я заглянула внутрь.

Фиолетовый бархат, которым она была выложена изнутри, потемнел и обтерся от времени. На нем тускло мерцали какие-то серьги и — вот тут у меня впервые перехватило дыхание — лежала свернутая в кольцо нить с нанизанными на нее темными шероховатыми комочками. Когда-то эти комочки были ягодами — красновато-оранжевыми ягодами шиповника. Кто из девчонок не делает себе таких бус?

Осторожно я дотронулась пальцем до высохшей ягодки. Если бы можно было достать эти бусы, подержать на ладони!.. Но, вероятнее всего, они просто рассыплются в пыль.

— Спасибо, — искренне сказала я и отодвинула шкатулку. Вот уж не ждала от себя такого, — но сейчас я действительно была благодарна князю Яношу Леснивецкому. За то, что помнил, за то, что сохранил эти бусы на память о ней. За то, что понял, насколько это важно для меня.

Князь бросил на меня какой-то странный взгляд, немного поколебался и осторожно, чтобы не повредить бус, достал из шкатулки те серьги. Я готова была побиться об заклад, что Ратори их в жизни не видела, и потому сперва не обратила на них особенного внимания.

— Я заказал эти серьги ей в подарок, — негромко сказал Леснивецкий. — Из-за них я и промедлил тогда. Возьми. Они твои по праву.

Я не шелохнулась, и тогда он повторил:

— Возьми, Ядвига. Доставь мне радость.

Он правда собирается отдать их мне? Почти недоверчиво я протянула руку, и князь положил серьги мне на ладонь. Это была гномская работа, не стоило и сомневаться: никто, кроме гномов, не мог сделать камни настолько… живыми. Серьги были в виде ягод шиповника, с веточкой и крохотным листочком червонного золота. Я рассматривала их и так, и эдак, а князь терпеливо ждал.

«Спиритусом бы их протереть!» — мелькнула первая дельная мысль за весь вечер. Но из спиритусосодержащих рядом имелось только вино в бутыли, а воспользоваться вином было бы как-то… негигиенично, что ли? Поэтому я просто сняла обережные сережки, защелкнула их на цепочке с прочими амулетами и осторожно вдела подаренные серьги в уши.

— Благодарю, — сказал князь негромко.

И тут мне стало как-то нехорошо. Я разом вспомнила все: то, о чем собиралась предупредить, то, о чем раздумывала весь вечер… Если подло было бы подставить человека, просто принявшего нас в своем доме, — то вдвойне невозможно втемную использовать того единственного, кто до сих пор чтит память моей матери. Ни в уме, ни вслух я не могла выговорить коротенькое слово «отец». Ну извини, князь Янош, так уж вышло.

— Есть еще одно, — решительно сказала я. — Видишь ли, князь, мы для тебя — гости опасные. Не сегодня-завтра под стены твоего замка явится ковенский отряд. И тебе придется либо выдать нас, либо принимать бой. Первого ты не допустишь, а второго я не хочу.

Я хотела еще много чего сказать — про то, что это наша война, про то, что свои проблемы я привыкла решать сама, возможно, про то, из-за чего начался весь сыр-бор, — но князь перебил меня, причем так властно, что я не успела вякнуть ни словечка.

— А вот это хорошо! — заявил он и, встряхнувшись, разом стал моложе лет на десять. Ну на пять как минимум. — Давненько у нас доброй схватки не было! Повеселимся!