Свернув за угол, он остановился, пораженный открывшимся его взору зрелищем. Улицей владела возбужденная толпа. По мостовой словно растекалась грязная лава внезапно пробудившегося вулкана.

Крики и стоны людей заглушались грохотом обрушивающихся зданий. Во всю ширину улицы текла нефть. На фоне темного неба ярко полыхало зарево пожаров. Ворота многих домов были разбиты в щепы. Около разграбленных магазинов валялись брошенные товары… И не было никого, кто попытался бы помешать этому всеобщему безумию.

«Вот он, негодующий Каир, обрушивший весь свой гнев на самого себя, вместо того чтобы подняться против своих истинных врагов! Настоящее самоубийство! Чем все это кончится?» — с ужасом думал Иса. Тяжелое предчувствие надвигающейся беды вновь овладело им.

В глубине души росла мрачная уверенность в том, что события сегодняшнего дня — это только пролог, а настоящая трагедия пока еще скрыта покровом времени. Будущее — он инстинктивно чувствовал это — таит в себе неведомую угрозу. Возможно, на карту поставлено все, что ему дорого: устоявшийся уклад жизни, Каир, борьба в зоне канала, судьба правительства, а следовательно, и его собственная. Все будет сметено этим новым потопом…

Навязчивый, слепой страх за свою судьбу все глубже проникал в сердце, властно подавляя волю и разум. Даже безумие этой ночи, бушующее вокруг море огня, разрушения были бессильны вырвать его из власти мучительных предчувствий. Он нисколько не сомневался, что его самые наихудшие предположения сбудутся: внутреннее чутье еще никогда его не подводило. Сейчас он был почти уверен: надвигается крах, неотразимый, страшный.

Полный душевного смятения, Иса шел по направлению к центру города. Неожиданно им овладела странная решимость: он должен все увидеть своими глазами. Пусть он занимает и не такой уж высокий пост, но ведь и на него ложится ответственность за случившееся. Надо смотреть правде в глаза, какой бы горькой она ни была.

Над городом стоял неумолчный гул. Казалось, кричал каждый клочок земли. Отовсюду вырывались языки пламени. Огонь бушевал в проемах окон, с треском пожирал потолки, со свистом пробивался сквозь щели в стенах, гудел, разносимый ветром. Все небо было затянуто черным дымом. Ядовитый запах горелого дерева, тлеющей материи и нефти мешал дышать.

Поблизости, будто приглушенные дымом, раздавались неясные голоса. Какие-то люди с тупым безразличием ломали и разрушали все, что попадалось им на пути. С грохотом обваливались стены.

«Народ долго сдерживал гнев и отчаяние. Чаша терпения переполнилась, — подумал Иса. — Какое страшное бедствие! И все же… Сжечь, конечно, надо многое, но только не Каир. Они просто не понимают, что делают! Ведь целая английская дивизия не смогла бы произвести и десятой доли таких разрушений. Да, битва на канале закончилась. Чует сердце: мы ее проиграли. У правительства нет солдат; остановить поджигателей некому. Неужели великий город погибнет в огне и три миллиона жителей останутся без крова? Неужели все будет разрушено, начнутся эпидемии и воцарится анархия? Неужели англичане снова введут в Каир свои войска, чтобы «водворить порядок»? Неужели в дикой жажде разрушения люди забыли о независимости, патриотизме, мечтах о лучшем будущем?»

Мысли одна тревожнее другой безостановочно сверлили мозг, вселяли отчаяние в душу, вытравляя из нее последние остатки надежды.

На углу улицы Иса заметил группу людей, притаившихся в тени большого здания. Они выкрикивали:

— Поджигай!.. Громи!.. Да здравствует родина!

Иса не успел даже разглядеть их: бурный людской поток увлек его за собой. С каким наслаждением он собственными руками передушил бы всех этих типов! Нет, не может быть, чтобы они принадлежали к какой-либо партии. От них за версту разит предательством. На мгновение ему даже показалось, что запах гари на улице вытесняется отвратительным зловонием, исходящим от этих людей.

Горестно вздыхая, он с раздражением повторял про себя: «Поджигай, громи, да здравствует родина… Разве напрасно пролита кровь на канале, разве даром отданы жизни египетских солдат и офицеров? Ведь если так будет продолжаться, то все, что есть ценного и прекрасного, может оказаться преданным поруганию».

— Нет, — вдруг сказал он себе, — этого нельзя допустить. Скорее в министерство. Руководство должно узнать, что происходит в городе.

Но добраться куда-либо в этот час было не так просто. На улицах ни одной автомашины, только обломки.

Что сказал бы молодой патриот из зоны канала, возмущавшийся нехваткой оружия, если бы увидел эту зловещую картину и услышал призывы к разрушению?

Пожары, разбитые дома и магазины, дым, плотной пеленой окутавший город, — все это казалось невероятным и отвратительным. Но еще более чудовищной и отвратительной была измена, притаившаяся в темноте каирских улиц[2]. Казалось, все обезумели.

Иса с трудом протискивался сквозь бурлящую толпу, поминутно останавливался, едва переводя дыхание. Обычное самообладание покинуло его. Чемодан больно бил по ногам, путаясь в полах длинного серого плаща.

Полностью выветрились из головы тщательно продуманные пункты доклада о событиях в зоне канала, который Иса должен был представить министру. Неотступно преследовала лишь одна мысль: какова же будет теперь его собственная судьба?

Будущее представлялось мрачным, как дым пожарищ в горящей столице.

Свернув в какой-то тихий переулок, Иса вдруг вспомнил фразу по поводу ликвидации договора[3], сказанную однажды в клубе старым сенатором ас-Сальгуби:

— На все воля божья. Близок наш конец.

Иса, сидевший поблизости, возмутился:

— Эх, вы, сенаторы! Что вас интересует, кроме собственной выгоды?!

Повернувшись к Исе, старик убежденно повторил:

— Конец, а вы что думали? Аллах знает, что делает.

— Да ведь это самое великое событие во всей нашей славной истории! — воскликнул Иса срывающимся от волнения голосом.

— Да, действительно, — приглаживая усы, грустно согласился сенатор, — что за счастливые времена… И все же это конец.

В те дни всеобщего ликования слова старого сенатора звучали как вызов.

И вот сейчас Каир объят пламенем, а по углам улиц притаились предатели. Но нет! Народ найдет на них управу. Все они потонут в море народного гнева.

Заваленная обломками улица чем-то напоминала смертельно раненного большого и сильного зверя.

Иса несколько приободрился, твердо решив во что бы то ни стало пробиться к своему дому. Казалась, прошла целая вечность, прежде чем он наконец увидел знакомые очертания эд-Дукки[4].

Поздно вечером Иса отправился навестить Шукри-пашу. Особняк его находился неподалеку — в пятнадцати минутах ходьбы.

Паша принял Ису в рабочем кабинете, предложил сесть, а сам уселся напротив. Это был невысокий худощавый человек, казавшийся еще меньше в большом глубоком кресле. Его округлое приветливое лицо, изрезанное морщинами, сегодня было мрачным. Всегда элегантный и подтянутый, он и в этот вечер был одет в безупречно сшитый английский костюм пепельно-серого цвета. На лысой голове — красная феска.

Последовал обмен приветствиями — более поспешный, чем обычно: сказывалась серьезность обстановки. Иса чувствовал себя несколько неловко. Всего месяц назад он не решился предложить кандидатуру паши на освободившийся министерский пост, хотя знал, что тот мечтает войти в состав правительства. Теперь Иса искренне сожалел о проявленной нерешительности.

В последнее время старик фактически отошел от активной деятельности и продолжал оставаться лишь членом бюджетной комиссии сената. Сейчас Иса сочувствовал ему почти так же, как самому себе.

И тем не менее ему было очень интересно узнать, что думает этот человек обо всем происходящем.

Исполненный почтительного внимания, Иса терпеливо выжидал, когда Шукри-паша начнет разговор.