Бутылка оказалась крепче головы и даже не треснула. Зато из головы Евы потек кровавый ручей. Сара откинула бутылку в сторону и стала искать свой раскладной нож.

Проведя перчатками по свежевыпавшему снегу, она наткнулась на него, потратив кучу нервов. Ей казалось, будто он пропал в этом радиусе трех-четырех метров. Глянув сквозь кончик его лезвия, Сара сказала, не в силах успокоиться:

- И все же, я отомщу тебе, сука! – позже добавив, - За все! – подойдя к беззащитно лежавшему телу Евы.

Она сжимала рукоятку ножа все крепче и крепче, смотря на бессознательное лицо Евы. Она видела это: как берет ее за волосы и режет ее лицо на части. Но словно отваги не хватало в ее груди. С каждой секундой Сара смотрела на обездвиженное тело Евы и слабела ее мысль. Не так уж легко на деле пырнуть кого-либо ножом. И Сара начинала беситься от самой себя. От того, что она не может искалечить беззащитного человека. Ей не хватает духа. И она пыталась настроить себя. Она гневилась. Она не понимала, куда делся тот настрой. Ее все больше это бесило. Она заходила от нервов по сторонам. И будто почувствовав звон внутри себя, она остановилась, и последний раз перебрала пальцами на рукоятке ножа. Она уже хотела было приложиться лезвием ножа к лицу Евы. Но склонившись, она увидела фары приближающейся легковой машины.

Машина уже была совсем близко. Несколько секунд и она будет перед Сарой. Яркий свет ослепил ее глаза. И еще раз взглянув на Еву, она сказала:

- Черт с тобой! – и тут же рванула отсюда.

Ощущая свет автомобильных фар на своем затылке, Сара устремилась в быстром беге. Еле слышным звуком раздался хлопок дверей машины позади. Но Сара уже была далеко. Маленьким белым пятнышком она скрывалась в дали темной улицы. Она уже никогда не встретит Еву. Не захочет. Точно так же, как и Ева, которой пришлось провести ночь Святого Валентина в одной из лондонских больниц.

XXVII Глава

Очнувшись в больнице рано утром, Ева почувствовала жуткую головную боль. Пытаясь найти очаг боли, щупая своими пальцами сквозь бинт, Ева переживала, что у нее может быть разбита голова. Запах медицинских препаратов лишь усугублял ее тревожное чувство.

Как оказалось, травма была не настолько серьезной, как того могла ожидать Ева. Место, где она получила по голове, лишь напухло и имело небольшую рану. Никакого рассечения у Евы не оказалось и медики даже не прикоснулись к иголке с ниткой. Когда Ева узнала это, она почувствовала себя немного легче. Доктор настоял на том, чтобы она полежала здесь до следующего дня, чтобы прошла головная боль и медики сняли повязку.

Пока она отбывала кратковременное лечение в больнице, Еву навестила Астрид, как всегда поддержавшая ее, и Малколм, который лишь усугубил головную боль Евы. Почему, Ева рассказывала Астрид у нее дома, после выписки:

- Представляешь, приходит ко мне Малколм и говорит про какой-то контракт! Я вообще не понимаю. Лежу в больничной койке, даже думать больно. А он мне вместо сочувствия контракт какой-то пытается всунуть. Меня это взбесило. – сидя в белой обтягивающей майке на кровати Астрид с недоумевающим лицом.

Она поджала ноги под себя и хрустела желто-розовой морковкой. На голове ее было видно йодное пятно. Астрид что-то искала в своем шкафу и параллельно поддерживала беседу с Евой.

- По-моему, он начал переживать за тебя. – сказала Астрид.

- Я тоже так подумала. После той тупой передачи он словно хвост поджал. – продолжая грызть морковку говорила Ева.

- Не подписывай. Ты же не хочешь? Я верно поняла?

- Не то чтобы не хочу, Астрид. Просто он не достаточно официальный, профессиональный… Это же не контракт с модельным агентством, без которого я не смогла бы там работать. Тем более, даже если я буду обязана работать на него, по контракту, я буду привязана к нему. Я не собираюсь стоять на месте! Я хочу в Париж!

- Тебе виднее.

- Вот именно. Я знаю, что я делаю. А вот Малколм, как мне кажется, немного потерялся в своих мыслях. Про каких-то транссексуалов мне рассказывал в больнице.

- Каких транссексуалов?

- Обычных. Он хочет их снимать вместе со мной. Теперь то, он может нанять кого угодно. Только вот мне не нравится эта затея.

- Почему?

Ева, прожевав большой кусок морковки, сказала после нескольких секунд:

- Слушай, 300 лет уже не ела такой вкусной морковки! Есть еще?

Астрид посмотрела на нее и улыбнулась.

С первыми оттепелями марта Еву ожидала вторая концептуальная фотосессия с Малколмом. Тот, как и обещал, притащил на фотосессию нескольких транссексуалов, что не понравилось Еве. Еще до этого он успел надоесть Еве со своим контрактом раз 500. Теперь он испытывал ее нервы в объективе фотокамеры.

Ева уважала Малколма как творца и личность вдохновляющую. Она ценила его за мастерство. Ведь именно благодаря этому имя «Ева Адамс» не стихало второй месяц подряд. Но также Ева понимала, что и без нее Малколм бы пропал. Ей чертовски не хотелось стоять рядом в кадре с «недоделанными гермафродитами», к которым она испытывала отвращение и некое презрение.

Все они были любезны и дружелюбны с Евой, которая смотрела на них свысока. Но также они чувствовали себя ниже плинтуса, особенно после того, как новоиспеченная звезда Великобритании дала всем понять, кто главный в кадре, и к кому нельзя приближаться ближе, чем на один метр.

Ева молчала. Относительно молчала ради себя и искусства Маринелли. Но все это продолжалось до тех пор, пока она не узнала, что этот сумасшедший уготовил на потом.

С каждым снимком эта группка становилась все более интимной, и становилась похожей на извращенное групповое порно. Количество одежды на телах фотомоделей уменьшалось. Ева постоянно была в центре внимания объектива фотокамеры. Когда Малколм сказал всем оголить свою линию бикини, Ева не выдержала и сказала:

- Что? Ты совсем страх потерял?

- Тихо-тихо! Успокойся, Ева! – говорил Малколм.

Остальные стали раздеваться молча и пытались не встревать в конфликт художника и музы. Эти «недоделанные гермафродиты» оказались покорными шимейлами, работавшими здесь за 200 фунтов стерлингов. Лишь Ева, поставив руки в боки, активно выражала свое недовольство и пыталась навязать Малколму свои условия.

- Мало ли этих ублюдков привел, так ты еще хочешь снять меня без трусов?! – говорила она в ярости.

- Успокойся, Ева!

- Это ты успокойся и послушай меня! Быстро одел этих засранцев с мужскими членами, и чтобы через три минуты я не видела здесь ни одной женской сиськи! Ты меня понял?

- Они делают свою работу. – пытался держаться Малколм.

- Значит, они знают свою работу? Они знают, что ты здесь собираешься фотографировать? Почему я узнаю все в процессе? Это не моя работа? Да? Тогда почему я должна фотографироваться с этими псевдо гермафродитами!

- Но, Ева! Такова задумка. Понимаешь? Пожалуйста, всего лишь несколько снимков.

Малколм сложил ладошки вместе и сделал умоляющий вид. Но в Еве была буря эмоций. Ее ничто не могло разжалить в этот момент. Она глянула на голых транссексуалов и сказала:

- Пошел ты! – устремившись к выходу.

Ева решила, что лучше ничего, чем «такое». Положив свою ладонь на дверную ручку, она важным взглядом глянула на растерянного Малколма и сказала:

- Всего доброго!

- Послушай, Ева! – пытался остановить ее Малколм, задержав ее внимание на своих словах, - Да, я должен был посвятить тебя в курс дела! Извини! Но я был не уверен на счет полной концепции, которую додумал лишь сегодня. Поэтому я решил…

- Или ты меняешь ее прямо сейчас, или я ухожу!

- Что?

- Что слышал. То, что для тебя дороже, то и выбирай! Я с этими голыми ублюдками фотографироваться не собираюсь!

- Тебя не устраивает то, что они голые? Или то, что они такие же как и ты?

- Заткнись! Что ты в этом понимаешь? Ты не знаешь, каково оно полжизни думать, что ты мальчик, а затем ты видишь, как твой член сохнет как огурец под Солнцем, а грудь превращается в женскую. Когда ты не знаешь кто ты. Как себя называть: им или ею. Те уроды, которых ты привел – они подделки, жертвы общества и гендерных стереотипов. Они стали таковыми по собственной воле. Поэтому, они фальшивки. А мне нет равных. Я – настоящий гермафродит! Я идеал бесполости! И всегда им буду! Идеалом, который ты не посмеешь раздеть до конца! Теперь ты сделал выбор?