В начале 2007 года В. И. Террас умер. Рита вернулась в Калифорнию, где она и В.И. были счастливы когда-то.

У меня в архиве хранится памятный диплом, полученный от помощника декана медицинского факультета Браунского университета. Меня отметили за то, что в течение нескольких лет я руководил группой студентов, которые пытались приложить к медицине увлечение литературой или искусством. Один из студентов был талантливым композитором, другая — балериной, третий сочинял рассказы, четвертая рисовала, пятый делал художественные фотографии. Каждый старался применить свой талант в лечении больных. Скажем, студентка, которая хорошо рисовала, обучала своему искусству маленьких пациентов местного детского госпиталя, где их лечили от лейкемии или других тяжелых недугов. Студент-психолог решил стать миссионером и отправиться в глухие районы Азии. Он сочинял музыку к псалмам царя Давида. Был еще один молодой композитор из студентов-медиков, который сочинял «терапевтическую музыку». Мы собирались каждые две недели. Кто-нибудь из студентов рассказывал, показывал или пел. Мы слушали, разглядывали, обсуждали. Как принято при американских докладах или лекциях, деканат медицинского факультета заказывал еду в ближайшем недорогом ресторанчике (чаще всего — китайском), а дежурный по группе приносил. Так что мы слушали, наблюдали, разглядывали, обсуждали и закусывали. В самом конце занятий, которые продолжались 2–3 часа, я рассказывал что-нибудь о писателях-врачах или писателях, избравших своей темой медицину или, в конце концов, писателях, хотя бы один из героев был врачом или переносил тяжелую болезнь. Чаще всего это были русские писатели, переведенные на английский язык и доступные обсуждению: М. Булгаков, А. Чехов, Л. Толстой, Ф. Достоевский. Или англоязычные писатели: В. К. Вильямс, Л. Синклер, А. Кронин. Приносил я и очередные выпуски журнала «Нью-йоркер», где бывали рассказы с медицинскими сюжетами. Например, рассказ о торговце дешевыми тканями, который заразил спидом всех жителей глухой африканской деревни.

Одними из первых американских друзей оказалась семья профессиональных писателей Рика и Долорес Риччио/Стюарт. Рик был поэт-лирик, лет на двадцать старше меня. Долорес, одного со мной возраста, сочиняла (для заработка) поваренные книги, писала (для души) стихи и очень серьезно постигала тайны беллетристики, опубликовав несколько романов о домах с привидениями. Кроме того, что Рик преподавал основы писательского мастерства в одном из колледжей Новой Англии, он руководил семинаром начинающих писателей, которые собирались у него дома каждую субботу (или воскресенье?). Дом Рика и Долорес стоял на высоком берегу прямо над Наррагансеттским заливом. Огромное окно гостиной выходило на бесконечный голубой простор. На склоне зрели красные помидоры и качали шляпками маргаритки. По усадьбе носилась совсем ручная громадная овчарка. Надо было только выдержать первые минуты знакомства, когда, казалось, с садистской усмешкой собака изучает характер новичка. Гостиная была одновременно громадной библиотекой, которую Рик и Долорес собирали всю жизнь. Долорес была непревзойденной (среди наших знакомых и друзей) мастерицей кулинарии. Сначала в гостиной подавались закуски и вина. Каждый раз это были осязаемые всеми чувствами иллюстрации к очередной поваренной книге. Долорес была настолько знаменита в своей области, что однажды ее пригласили на интервью, которое показали в передаче «Доброе утро, Америка!» Рик был невысокий крепкий седовласый старик, очень мягкий, очень остроумный, влюбленный, как юноша, в Долорес. Она, действительно, обладала яркой «нездешней красотой», как сказали бы в России. Долорес сразу напомнила мне Анну Ахматову, какой я видел ее несколько раз в пятидесятые-шестидесятые годы: яркий насыщенный взгляд, орлиный профиль, статная фигура. Долорес гордилась тем, что в ее жилах текла кровь американских индейцев. После аперитивов, закусок и легкой беседы гостей приглашали в столовую. Их было две: одна (зимняя) рядом с кухней, другая (летняя) была похожа на обсерваторию. Подзорная труба устремлена была к горизонту между океаном и небом, на пюпитрах лежали атласы и книги о морских путешествиях, а комната/обсерватория плыла, как стеклянный корабль. Долорес и Максим перевели для журнала «Salmagundi» мою поэму «Вилла Боргезе», написанную по следам наших первых месяцев эмиграции, а Мила в сотрудничестве с Долорес перевела рассказ «Ураган по имени Боб».

Конечно, работа требовала знания английского языка. Приходилось время от времени садиться за учебный стол с другими сотрудниками Браунского университета, приехавшими из разных стран. Об одном из них мой рассказ.

В истории русского писателя Бориса Пильняка «Рассказ о том, как создаются рассказы» есть любовь и смерть. Любовь молодой русской женщины и японского писателя. Рождение любви и смерть любви.

Я наблюдал любовь молодого японца к американке. И смерть этой любви. Моя история про любовь, которую не смог пережить герой рассказа.

Я оказался в одном из старейших университетов Новой Англии. Работал в лаборатории. Надо было разговаривать с лаборантами и научными сотрудниками Ракового центра, читать множество статей из журналов по иммунологии и молекулярной биологии злокачественных опухолей и два-три раза в год сочинять отчеты о результатах моих исследований. Сочинять по-английски. И разговаривать, разговаривать, разговаривать. Русского никто не понимал. Даже подопытные животные предпочитали английский. Однажды, просматривая кипу ежедневной почты, большая часть которой, как правило, немедленно выкидывается в мусор, я наткнулся на приглашение поступить на университетские курсы английского языка «English as a Second Language».

Я прошел собеседование и оказался в классе весьма пестрого состава. Как в Ноевом ковчеге, здесь было всякой твари по паре. Должен оговориться, что и в этом университет оказался на высоте. Пары подбирались не по библейскому принципу одновидовости и разнополости, а по либеральному правилу поощрения всяческих контактов: межрасовых, межнациональных, гетеросексуальных и гомосексуальных. Серб, тренер по баскетболу, оказался в паре с хорваткой, служившей в канцелярии вице-президента университета. Две североиспанки из Страны Басков так и пришли рука об руку из лаборатории нейростимуляторов, где они делали докторские диссертации. Эфиоп, руководитель ансамбля африканской музыки, сидел бок о бок с итальянкой — резидентом педиатрической клиники. Китайский поэт-диссидент нежно перехихикивался с французом — экспертом по международному терроризму. Мне в пару досталась прибалтийская еврейка, которая считалась знатоком лето-литовских языков, а заодно и готтского. Она была сонлива и привередлива. Но все-таки, мы могли перекинуться русскими словечками, если кто-то из нас окончательно тонул в английском.

Акира Ватанабе оказался без пары. Такова была несчастная звезда его жизни. Акира приехал из Японии, где в университете Киото защитил докторскую диссертацию по приложению теории вероятности к процессам обмена генетической информацией между вирусами и клетками животных. Он рассказал об этом (каждый должен был представиться классу), опустив голову и уперев взгляд в желтую пустынную поверхность длинного стола, вокруг которого мы сидели. Я как раз поднял голову и начал внимательно рассматривать Акиру. Он был невысок и худощав. Азиатские черты лица сочетались с белокожестью и чуть заметной горбинкой прямого носа. Говорят, что в некоторых самурайских родах течет еврейская кровь. Мое воображение давно будоражила мысль о возможности обмена генами внутри человеческого вида (горизонтальная модель обмена генетической информацией), и между видами, семействами и классами животных или растений определенного региона (вертикальная модель). Обмена генов при помощи вирусов. В дополнении к традиционной сексуальной модели. А вдруг?