– Алло, извините, что так поздно, но я от Альбины, – преувеличенно вежливо заговорила Саша, услышав женский голос, – мне нужна Екатерина Корзухина.
И женщина, как-то сдавленно ахнув, поинтересовалась: «Неужели вы ничего не знаете?!»
– Что-то случилось? – Саша крепче прижала трубку к уху. – С ней что-то…
И женщина, которая все еще не представилась, сообщила ей, что Катенька и Артемушка были убиты две недели назад, а квартира подожжена, но слава богу, ей не дали сгореть полностью и даже вот – опять подключили телефон.
– Вы понимаете, почему подожгли квартиру? – взахлеб объясняла она. – Хотели инсценировать, что это просто пожар, а они сгорели. Отравили их, несчастных моих, уложили в постели, на кухне открыли газ и зажгли на столе свечку. Если бы в кухне накопился газ, все бы рвануло от свечки! Может, весь подъезд бы сгорел! Однако газ был отключен, за него почти год не платили, Катенька нигде не работала, все время болела. А вот свечка в конце концов опрокинулась, ну и загорелась скатерть…
Далее женщина подробно описала последствия пожара: «Все картинки, все бумажки, какие были, вся постель – все пропало, все испорчено… Бумаг-то у них было много, да еще эти краски проклятые. А что не сгорело – в руках рассыпается. Я вот тут вожусь весь день, уже столько мусора вытащила. Да, все хорошие вещи в мусор превратились, а хорошего у них и так было немного… А монтер только к вечеру пришел, подключил телефон. – Она вздохнула и совсем другим, сдавленным голосом произнесла: – Катя с Артемом уже десять дней как похоронены. А мне все кажется, что они здесь. Вроде должны быть здесь…»
И тут женщина, до этого говорившая как-то неестественно весело и спокойно, неожиданно всхлипнула. Саша слушала ее и все яснее понимала – отчего бы ни умерли эти люди, но их нужно оставить в покое. Как и эту женщину, которая то смеется, то плачет и явно слегка помешалась от горя. Кто она такая? Чья-то родственница? Мать? Но чья? И кто этот Артем, про которого она все время говорит? Саша с ужасом поняла, что ни у кого не узнала даже имени художника. Только его фамилию… А ведь Альбина должна была знать это имя! Впрочем, она могла бы знать и о том, что хозяйка картин погибла… И все-таки, она этого не знала.
– А вы кто? – уже сквозь обильные слезы спросила ее женщина. Было слышно, как она сдерживает частые всхлипы. – Катина подружка? Я не расслышала…
– Я… Да, – неожиданно для себя самой солгала Саша. – А кто это погиб с Катей? Ее муж?
– Да что вы, сын! – воскликнула женщина. – Сын, мальчик, хорошенький такой, ему всего восемнадцать было, а в армию не взяли, потому что болел, остеохондроз у него был и малокровие. Но вы же его сами видели, наверное?
Саше стало дурно от собственного вранья. Она хотела остановиться, сказать, что просит прощения, что все это неправда, положить трубку… Но она не могла этого сделать. Не могла до тех самых пор, пока у нее не будет на руках денег, чтобы расплатиться с клиенткой. Или… Готовой картины.
– Так я не поняла, кто вы? – уже тревожно допытывалась женщина. – Как это вы сказали? Муж с ней погиб? А вы что – не знаете, что Иван полгода как из дома ушел? Почему вы о нем спросили?
Саша молчала. Она не знала, как ответить, чтобы успокоить эту женщину. И проклинала свою глупость. Она уже и в самом деле хотела сознаться в обмане и попросить прощения, как вдруг женщина тихо, но очень отчетливо проговорила:
– А, вот это кто. Как же я, дура старая, не догадалась. Катя же мне про вас говорила. – Она чеканила все слова совсем без интонаций, будто отбивала телеграмму. – И у вас еще наглости хватает звонить. Тварь. Тварь.
И бросила трубку.
Глава 3
Из-за своей новой работы Федор вставал рано. Обычно уже в шесть часов утра звонил будильник. Потом Саша сквозь дрему слышала, как шумит вода в ванной, шкворчит яичница на сковородке, свистит чайник. Федор всегда забывал снять свисток с носика чайника, чтобы не разбудить жену. Так что сразу за свистком задавалось громкое короткое ругательство, и наступала тишина – это Федор срывал свисток и обжигался сильной струей пара, которую уже ничто не сдерживало. Тут обычно просыпалась и Саша. Она лежала с закрытыми глазами, ожидая, когда муж уйдет. И только потом засыпала снова.
Но в это утро все было по-другому. Девушка проснулась оттого, что Федор легонько потряс ее за плечо.
– Саня, откуда эти деньги?
Спросонья она не поняла, что случилось. Потом увидела, что муж держит в руке стодолларовую бумажку. Саша только вздохнула:
– А, это твои алименты.
– Мои алименты?! – Он не верил своим глазам, снова и снова разглядывал деньги. – Ты что, заняла у кого-то?
– Зачем? Я их заработала. – И Саша поглубже залезла под одеяло. Она надеялась, что расспросы на этом закончены, но Федор, видно, думал иначе. Он сдернул с нее одеяло и, тряхнув девушку за плечи, заставил ее сесть.
– Ну, ты что?! – возмутилась Саша. – Мне же холодно!
– Где ты их взяла? – Федор чуть ли не тыкал ей в глаза бумажкой. – Откуда? Я, по-твоему, альфонс?! Значит, ты заняла для меня деньги, чтобы заплатить алименты? Не могла ты их заработать! Ты же ничего делать не умеешь!
Такого оскорбления он ей еще не наносил. Саша сразу ощетинилась, всю сонливость как рукой сняло. Она вспылила:
– А, ну, конечно, я же бездарность, я никто, а ты потомственный скульптор! И все же я их заработала! Вон, полюбуйся!
И она указала на мольберт, где стояла изуродованная картина:
– Мне заплатили за реставрацию! И мне заплатили куда больше, чем сто долларов, если хочешь знать!
Федор молча смотрел на нее. Она видела, что он ей не верит, и не могла понять почему. Взгляд у него был какой-то странный. В нем было все – растерянность, злоба и даже… Саше показалось, что муж чего-то испугался.
– Ну, что ты ко мне прицепился? – уже спокойнее сказала она, выбираясь из постели и накидывая на плечи халат. – Я не могу принять заказ на реставрацию? Ведь я же это делала, и ты не удивлялся. В чем дело-то?
– В чем? – почти так же спокойно спросил муж. Но это было какое-то жуткое, ненатуральное спокойствие.
– А дело в том, что ты мне отомстила.
То, что Саша услышала вслед за этим, было так дико, что она никак не могла завязать пояс своего халата. Руки у нее тряслись, но она с бессмысленным упорством теребила узел, который все время распадался. Федор тем временем объяснял, что он все понял. Что Саша решила отомстить ему за то, что он не ночевал дома. Что она той ночью встретилась с одним из своих московских дружков, поразвлекалась с ним, да еще и деньги за это взяла. И что Саша может не тыкать его, Федора, носом в эту линялую тряпку, которую она для отвода глаз поставила на мольберт. Там нечего реставрировать, этот холст осталось только выкрасить и выбросить! Последних слов Саша не выдержала. Она истерически засмеялась – резко, гортанно, и сама испугалась этого странного смеха. Зажала рот ладонью и бросилась в ванную. Только там, запершись, она наконец разрыдалась.
Ей было уже все равно – возьмет муж эти деньги или бросит ей в лицо. Уплатит он алименты или ее родители останутся без телевизора и холодильника. Восстановит она картину или нет… И все, что будет потом, ее тоже не волновало, или по крайней мере Саша так думала сейчас. «Жизнь отравлена! – Она всхлипывала, пыталась остановиться, но у нее ничего не получалось. Саша умылась ледяной водой, на миг умолкла, но тут же зарыдала с новой силой. – Все отравлено, и так быстро! И так ужасно! Значит, я урод, я не могу приспособиться к семейной жизни, мне всегда это говорила мама… Я думала, это неправда, я думала, что стоит встретить человека, которого я полюблю… И я все выдержу, у нас все будет хорошо, долгие годы, а не пару месяцев, всегда! И ничего, ничего не получилось! Я его… Ненавижу! Не надо было жениться, это не для таких уродов, как я и он…»
Федор уже несколько минут стучал в дверь ванной, но Саша ему не открывала. Она уже не плакала. Сидела на холодном бортике ванной, пустив в раковину сильную струю воды, и рассматривала свои потрепанные, испачканные краской тапочки. Она решила сидеть так, пока муж не уйдет. Но Федор стучал все сильнее:
