Я смотрела на Ольгу другими глазами. Вот оно, значит, как!

— Но… это ведь не Женя примочки из капустного листа себе делал?

Ольга засмеялась.

— Нет, Женя был мой первый муж, а тот — третий. Это уж я с горя, когда Женька у меня Севу отобрал, за нарцисса такого зацепилась… Зато очень смешно было… Познакомилась с прогрессивными технологиями омоложения яиц и укрепления крайней плоти… Не подавись. Я тебя порадовала — сюжетом с нашим Женькой?

— Поразила, — честно ответила я. — А почему вы все не боитесь, что я возьму и напишу?

Ольга весело посмотрела на меня.

— Так, может, мы тебя все подталкиваем: ну ты пиши, пиши, наконец, материал сам в руки идет, делай скандальное имя себе, делай деньги, представляешь, какой сенсационный материал можно наваять. Женька — во всей красе! Дать хоть однажды всем полюбоваться, по-настоящему-то… Можешь про двух других моих уродов заодно написать. Мужья жены Жени Локтева…

Я вздохнула.

— Ну да. Это не мое.

К пяти часам вызвали почти всех, чьи фамилии были записаны на одиннадцать часов. Мы почему-то остались последними. А Игоря так и не было. Телефон у него был отключен, понятно почему — ведь он был занят на другом процессе.

Наконец, вызвали нас.

Как хорошо, что рядом была Ольга. Не знаю, как бы я это вынесла, если пришла бы одна. Там не было судьи Морозовой, но были три другие. Мужеподобная председатель Федорова, а также постоянно хихикающая женщина с короткими волосами, которые она то и дело старательно заправляла за уши — они оттуда вылезали, а она заправляла и заправляла… И третья, почти интеллигентного вида женщина, с аккуратной стрижкой, стильным черным маникюром, от которой мне больше всего и досталось, как только она открыла рот. А досталось мне за все.

За что, что я воспитываю Варю одна. (Морозова, видимо, хорошо постаралась, подготовила суд для своего подопечного.) За то, что я продажная журналистка. За то, что живу на иждивении банкиров, ограбивших простой русский народ. За то, что папа мой писал книжки про коммунистов, обманувших тот же доверчивый народ, и за то, что адвокат мой Игорь Савельев — человек по документам вроде русский, но апелляцию составил как настоящий еврей, а евреи, как известно, живут в России вынужденно, пока не получат вид на жительство в какой-нибудь другой стране, поприличнее. Нет, евреев евреями не называли. «Те люди», «пока они у нас живут…», «а вот когда они уезжают, наконец…». Собственно, можно было и не понять, о каких людях речь. Многие же когда-нибудь куда-нибудь уезжают…

Говорила в основном третья, легко и как-то необязательно. Вроде говорит, а вроде и нет. Бросала фразы, не договорив, сама себя спрашивала: «О чем это я?», вдруг удивленно и как-то встревоженно взглядывала в окно. Что она видела за окном — я так и не поняла. К концу ее речи я была в полном нокауте. Потому что в принципе она говорила все правильно.

Детей теоретически лучше воспитывать в полной семье. Чтобы одна мама не отвечала и за прибитый гвоздь, и за тяжелый чемодан, который никто не смог поднять и положить на антресоли, и за здоровье, и за вовремя сваренный бульон, и за учебу, и за бассейн, и за деньги, и за сказки, и за настроение…

За свою журналистскую деятельность я получала деньги — не бескорыстно ведь писала. Варе платит алименты банкир Саша Виноградов. Банки и правда живут за счет наивных вкладчиков, плохо считающих деньги. Папа мой искренне верил в скорую победу коммунизма и писал о ней восторженные повести. Коммунисты действительно напрасно расколошматили Российскую империю, и без них еле стоявшую на ногах.

Мой адвокат Игорь — умен и хитер, как хороший еврейский адвокат, и апелляцию мне составил отличную. Многие евреи не так уж сильно любят Россию, не так, как мы с интеллигентного вида судьей, красиво взмахивающей рукой с черными короткими ногтями…

Пока интеллигентная говорила, вторая — с волосами, которые вылезали из-за ушей и мешали ей сосредоточиться, всё посмеивалась, а председатель Федорова раскладывала черную мантию на огромных плечах и покачивала головой — и непонятно было, соглашалась она или просто удивлялась — да как же так? Бабка вон вся изорванная, сама еле живая от старости, девушка беременная, на последнем сроке, с трудом живот до суда дотащила, и мужчина такой приличный, в очках, глаза огромные, доверчивые, а евреи с коммунистами и журналюгами проклятыми их из квартиры гонят…

Я записала на диктофон всё, что они говорили, и надеялась, что мне это когда-нибудь пригодится. Когда я все же попыталась сказать, что ксенофобия теперь запрещена Конституцией, и что все наши дедушки вообще-то были коммунистами и многие из них были неплохими людьми и патриотами, и что к нашему делу это имеет мало отношения, председатель суда только махнула на меня огромной ручищей и сказала:

— Посидите пока… — и все трое рассмеялись.

Смеялся и Савкин, и его дамы.

«Это не суд, это фарс, отвратительнее и бесстыжее лицедейство», — записала я на свой диктофон во время перерыва, чтобы хоть что-то сказать им в ответ. Ольга не пошла курить, чтобы не оставлять меня одну с Савкиным и его подругами.

Пока судьи хохотали за стенкой во время своего «совещания», мы с Ольгой никак не могли понять, неужели они не знают, что здесь, в зале суда, все слышно? Как звенят чашки, как лопнул и рассыпался пакет с сахаром, как одна из судей назвала пакет «долбаным», себя «косорукой», а меня… Ольга засмеялась и положила мне руку на плечо, когда все тот же бодрый голос, запинающийся на букве «с» и «ч», поинтересовался: «И тево ей надо, этой фтерве? Не зивется…»

Тем не менее, прохохотав минут десять, судьи, облизываясь и вытирая губы, вернулись со следующим заявлением: рассмотрение дела откладывается для выяснения некоторых обстоятельств, указанных в апелляционном заявлении адвоката Савельева. Игорь сумел-таки, пусть заочно, хотя бы приостановить решение Морозовой.

— Может, надо их пока выселить, с милицией, через прокуратуру? — спросила в раздумье Ольга, когда мы сели в машину. — Ведь решение суда не вступило в силу, раз подали на апелляцию.

— Надо бы, Ольга, конечно. Если бы я была в силах… Я боюсь. Боюсь потерять ребенка.

— Хочешь, я этим займусь?

— Спасибо, я подумаю.

— И, знаешь, Лена… — Она развернулась ко мне. — Переезжайте в мою квартиру. На время. Пока все как-то не утрясется. Зачем вам жить в съемной комнате? Это просто невозможно, для такой женщины…

— Ольга…

Я по-прежнему не хотела верить в то, что Ольга — просто неожиданный подарок судьбы в виде хорошей, надежной подруги. А что у меня попросят взамен? Не Ольга — те высшие силы, которые организовали это чудесное появление щедрой, доброй, терпеливой подруги из ниоткуда. Из темноты Новорижской трассы. Почему она ехала именно в то время, когда я чудом отвязалась от клоповских ментов — язык не поворачивается назвать их как-то иначе? Появилась подруга, готовая помогать, безответно любить, дружить, тратить свое время. А что отберут? Бесплатно я таких подарков от судьбы не жду.

— У меня две свободные комнаты. Меня почти не бывает дома… — тем временем продолжала она.

— Спасибо, Ольга. Ничего страшного. Всё это временно. У нас замечательная хозяйка. И вообще, яркие впечатления… Для избаловавшейся за последние два года Варьки это даже полезно.

— Ну ладно уж — полезно! Некоторых вещей в жизни можно и не знать, — она наконец тронулась с места. — Давай пообедаем где-нибудь?

— Не сегодня, хорошо? Варя одна сидит, ждет меня. Там у нее в доме ни девочек знакомых, никого…

Я была уверена, что Любовь Анатольевна встретила Варю у метро, а забрала ее наша бывшая няня тетя Маша и проводила до Водного стадиона. Но тратить деньги на ресторан, или, еще хуже — обедать за счет Ольги…

— Ладно, я отвезу тебя. Ты с работой никак не определилась? Хочешь, я помогу? У меня есть хорошая знакомая, подруга…

— Бывшая… — не удержалась я. Может, она так увлеченно дружит с новыми подругами, потом они становятся бывшими, но крепкие связи держатся, и так потихонечку образуется целая сеть из самодостаточных, сильных, помогающих друг другу женщин. Что-то мне это напоминает, какой-то американский фильм, что ли…