— Ты проголодался, по-моему.

— Ага, — он засмеялся. — Ну, а машины… Просто иномарка — это принципиально иной механизм. Не только красивее. И то, и то движется, но это разный транспорт. Как, допустим, трактор и сенокосилка.

— Да, понятно, Жень. Но я не об этом.

Он посмотрел на меня и вздохнул.

— Грустная тема. Однажды я пригласил своего школьного друга. Он часто на спектакли ко мне приходит, с женой и сыном. А так просто как-то не встречались. Вот я и решил — на Новый год их пригласить, сюда, на дачу. Он работает неврологом, в двух поликлиниках, естественно, чтобы хотя бы кормить своих. И я понял, что встречаться с ним надо отдельно, без других, как ты говоришь — без непростых. Другие разговоры: те виллу себе присмотрели в Испании, те купили-продали кинокомпанию, поехали лечиться в Австрию. Не понравилось — всех там послали и прямо оттуда рванули в Швейцарию. Там как раз и желчный пузырь вырезали, и сто пятьдесят тысяч евро проиграли, но не расстроились, очень смеялись. А! — он досадливо махнул рукой. — Но, если честно, мне жутко нравится такая жизнь. Замок мой нравится, сам себе нравлюсь. Ты нравишься… — Он поскользнулся и чуть не упал, удержавшись за меня. — Ну вот, не зря к тебе вязался!

Мы засмеялись, втроем взялись за руки и пошли в дом. Там на крыльцо высыпали гости и стали кричать:

— Же-ня! Же-ня! С днем рож-де-нья! Же-ня! Же-ня! Угощенья!

Дирижировала Антонина Филипповна. Я старалась не замечать, какими глазами она смотрит на меня, чтобы лишний раз не расстраиваться. Но когда все-таки я взглянула, мне показалось, что она вполне всем довольна.

Это был замечательный, веселый, не очень громкий праздник. Может, потому что Женю действительно все любили. И он, уж наверняка, позвал только тех людей, кого любил и хорошо знал. Вот разве что мы с Варькой…

Стало темнеть, и гости разбрелись по нескольким большим комнатам первого этажа. Женя включил музыку, вскоре подошел ко мне и взял за руку:

— Не составишь мне компанию?

Я почувствовала на себе сразу несколько заинтересованных взглядов.

— В чем?

— Хочу потанцевать… Я могу, конечно, и один…

Мы станцевали один танец, другой, я краем глаза наблюдала за Варей, листавшей журналы. Потом увидела, как она куда-то отправилась, и потеряла ее из виду.

Женька обнимал меня, танцуя, и все уводил от яркого света в разные уголки. Пока я не спросила:

— Ну а как быть с тем, что мы вместе так ловко скрывали в «Мужском размере»?

Женька несколько напряженно засмеялся, но руку с моей шеи не снял, продолжая кружить меня в замысловатом танце.

— Предложи им так переименовать журнал, смешно… — Он вздохнул. — А может быть, это мой удачно найденный имидж? Представляешь, от какой головной боли я избавлен. Иначе бы толпы поклонниц осаждали, прохода не давали. И так-то, бывает, домой никак не уйти после спектакля.

Я попыталась посмотреть ему в глаза, но он их полуприкрыл, прижимаясь ко мне щекой.

— Но какой ценой, если это правда…

— Ценой двух-трех бедных мальчиков, которые клянутся мне в любви.

— Тебе действительно их жалко?

— А тебе, Ленусь?

— Мне — да… — Я не обнимала его в ответ, но и не пыталась отстраниться. — Может, им моя жалость и неприятна была бы. Но я понимаю это как несчастье…

— Как уродство? — подхватил Женя сразу же.

— Как несчастье, — повторила я, — с которым можно жить. Ведь слепые играют на музыкальных инструментах, поют лучше зрячих, а у глухонемых даже есть театр.

— А карлики женятся на карликах и у них не рождаются дети, так?

— Женя… Так как оно по правде? Ты — какой?

— А как тебе хочется? — Он сильнее сжал мне плечо, и я ощутила, как его вторая рука еле-еле заметно гладит мое бедро, неосмотрительно обтянутое тончайшим шелковым платьем.

Мне хотелось быть красивой в этот вечер. Я не ожидала мужского внимания. Я вообще не ожидала никакого внимания, просто лучший способ преодолевать, хотя бы на пару часов, внезапно накатывающие горечь и отчаяние — это одеться, накраситься и увидеть себя в зеркале не несчастной и брошенной (пусть даже старым сатиром — все равно — брошенной!), а красивой, еще не старой женщиной.

Еще не старой… Какие слова сразу появляются в собственной голове и удобно располагаются там, когда тебе говорят: «Ты больше не нужна!»

Пришло ли бы мне такое в голову еще полгода назад, когда я, счастливая, несмотря на Сашину пьянку и светло-зеленую тоску, блистала в Турции в коротких юбчонках и художественно-рваных шортах, когда танцевала с Варькой на ее детской дискотеке и очень хотела еще потанцевать на взрослых, традиционных европейских танцах, куда мы с Варькой ходили выпить чашечку чая перед сном. Но Виноградов валялся полудохлый в номере — объевшийся, обпившийся за день, к вечеру он боялся далеко отходить от туалета. «Какая романтичная история любви!» — прокомментировала бы Ольга. И правда. Так отчего же я была в Турции такая счастливая?

А вот и Ольга. Она, похоже, искала меня. Увидев, что я танцую с Женей, она остановилась в дверях полутемного зала, постояла и ушла.

— Лен, а мамина подруга Ольга, ужасно красивая женщина, не кажется тебе немного странной? — Женя перебрался теперь обеими руками на мои бедра и делал это как-то не очень танцевально.

Я тихо засмеялась, ощущая, как все мое тело предательски прислоняется к нему.

— Ты меня утешаешь по-братски?

— М-м-м… не совсем…

— Женька, я беременная женщина.

— Я уже говорил — я тебе завидую. И придурку этому завидую, который не понимает, что… Ай… — Он неожиданно поцеловал меня.

Я очень давно не целовалась. Мне кажется, лет пять или больше. Может быть, гораздо больше. Виноградов меня давно-давно не целовал. Я пыталась, но его это так мало вдохновляло, что я перестала.

Сейчас я обняла Женю и с огромным удовольствием почувствовала его сухие, горячие губы. Я бы не сказала, что они были очень нежные и застенчивые. Он отвел меня в темный уголок за двумя огромными монстерами, как будто специально созданный для тайных поцелуев. Мне казалось, мы целовались так долго, что все уже легли спать или уехали.

— Женька, пойдем, пожалуйста, мне стыдно…

— Так тебе стыдно или ты гордишься, что тебя целовал такой всенародный артист?

— Горжусь. Но… — С некоторым беспокойством я очень осторожно отодвинулась от Жени, ощущая чрезмерную взволнованность его плоти. — Мне пора, не обижайся.

— Обиделся.

— Женька! — Я поцеловала его в нос и теперь уже решительно отвела его руку. — Там же твоя мама! Веди себя прилично.

— Ты ей ужасно понравилась.

— Жень, я ничего не понимаю, по-прежнему.

— Сейчас поймешь, — он вздохнул, чинно взял меня под руку и повел в каминный зал, где сидели или тихо танцевали под приятные французские песни гости.

Мягким негромким голосом Шарль Азнавур пел об ушедшей любви, без которой пусто и светло. Мне пока светло не было, только пусто и горько.

— Дорогие гости, — Женька помахал рукой сразу всем, — а не выпить ли вам за именинника и за счастье лицезреть его без грима?

— И без мальчиков…

Я не видела, кто сказал это, но мне показалось, я узнала голос Ольги, уверенный голос в чем-то очень неуверенной женщины.

— И без мальчиков! — громко подхватил Женя. — Хочу кое-что рассказать тем из вас, кто еще меня любит.

— И кто еще жив… — Чья-то жена пыталась ровно пристроить сползающего супруга в низком кресле. — Женька, у тебя такие крепкие вина… я еле стою… пила только вино…

— Между прочим, специально присланное из Франции Жераром Депардье!

— Как он мне нравится… — неосмотрительно сказала я. Женя, крепко державший меня за руку, больно сжал мне ее, а я внезапно увидела чьи-то очень знакомые глаза. И огромная фигура, в полутьме похожая на Депардье, двинулась к нам.

— Это он? Твой… — тихо спросила я.

— Дура! — прошептал Женька и тихо засмеялся, обнимая меня. — Толик! Я думал, ты меня презираешь… не приедешь… Уже отчаялся…