На улице быстро темнело, сторож вновь повторял молитву «Ангел Божий». В окне бледно светилось лицо княжны. Мнимая нищенка подняла глаза вверх и двинулась к воротам. Страж был занят молитвой и не заметил, как скрипнули ворота и князь проскользнул во двор. Там было тихо. Все в доме в это время разошлись по комнатам, никого не было и на лестнице. Князь оглянулся и пошел к хорошо знакомой ему комнате. Его помимо воли охватывала тревога, всякий звук, всякий скрип дверей откликались в нем, заставляя сильнее биться сердце. Он подошел к двери, остановился и начал бормотать что-то под нос, будто молясь.

Постоял минутку, но ему никто не открывал. Он начал молиться громче, заглянул в комнату. Княжна все еще стояла у окна. Чтобы обратить на себя внимание, Януш промолвил:

— Подайте, Христа ради, шелег несчастной.

София стремительно повернулась, оглядела комнату и пошла к дверям.

— Зачем ты пришел? — сказала она, думая, что это Тамила Тамилович. — Уходи! Иди назад, иначе тебя поймают и узнают! Уходи!

Тут Януш открыл свое лицо, которое до этого старательно прикрывал платком. Хотя в комнате уже было сумеречно, княжна узнала, а скорее почувствовала, кто он, закрыла лицо руками и отступила на несколько шагов назад.

— Вот как вы меня встречаете! — тихо проговорил князь Януш.

— Уходи! Уходи! — заговорила София. — За мной следят, выведывают, увидят тебя, и ты натворишь беды себе и мне. Уходи, князь, уходи!

— Я так просто не уйду, — ответил он, — и не за тем я пришел, чтобы уйти ни с чем. Я хочу поговорить с тобой, княжна, потому что твои письма все более тревожат меня. Неужели наши враги так напугали и настроили тебя против нас, что ты отрекаешься от меня?

— Сейчас не время и не место для разговора, — ответила София, — да и некогда объяснять. Я дала слово каштеляну, что не буду видеться с тобой. Уходи, князь, заклинаю тебя, уходи скорей!

— Я не уйду, — ответил Януш, — а останусь здесь, пусть себе Ходкевичи даже прикажут вышвырнуть меня за ворота. Мне нужно поговорить с тобой, София. Я так давно не видел тебя, хочу убедиться, что ты обо мне еще не забыла, не забыла свои прежние обещания.

— О, я все помню! — воскликнула княжна. — Но ради Господа милостивого, ради Святой Троицы, ради всего святого, заклинаю тебя, уходи отсюда, уходи! Узнают тебя, и тогда, ты только подумай, князь, что будут говорить о тебе, обо мне, как только увидят тебя здесь. Тогда быть мне самой разнесчастной, потому что меня заточат в монастыре, окружат стражей, я стану невольницей. Сжалься надо мной, иди, иди отсюда!

Князь не отступался.

— Одно только слово. И я уйду, — сказал он. — Будешь ли ты моей, как раньше была, София, или нет?

— Душой я всегда твоя, — ответила княжна, — но твоей я никогда не буду.

— Как это? Что это значит?

— Я дала клятву и буду верна слову, данному моему дяде, каштеляну, что не буду думать о тебе и надеяться. Не вини меня, князь, не ругай меня, потому что это не моя вина. Это сделали другие, и не ты, князь, а твой отец.

— Мой отец? Тебя, княжна, уже приучили смотреть на нас как на врагов, но в чем же, ради всего святого, виновен мой отец? В том, что напомнил Ходкевичам о данном ими слове, что позвал их в суд, когда не захотели сдержать его? Есть ли большая провинность, чем нежелание держать слово, нарушение обещаний? Они позорно разорвали договор.

— Ничего не говори о них, князь, — упрашивала София, — я не буду этого слушать, потому что я должна их отблагодарить. Уходи! Уходи!

Господь нам поможет. Если так случится, если все придут к соглашению, ты найдешь меня такой, какой я была тогда, когда мы в детстве играли с тобой в Бресте!

При этих словах княжной овладели воспоминания о давних детских годах, она невольно задумалась и умолкла, так живо они встали перед глазами.

— И это все, что ты можешь мне сказать, София?

— Только это я и могу сказать, потому что я не принадлежу себе, не могу сделать то, чего хочу сама, могу только плакать и терпеть. Зачем было сердить их, зачем было доводить до последней грани терпения?

— Не могли же мы унижаться перед ними. Мы! Радзивиллы! — кипятился Януш.

— Разве нельзя было это сделать ради меня?

— Ни для кого, ни за что и никогда!

Княжна отступила несколько шагов назад.

— Иди, — волновалась она, — ты и так стоишь здесь очень долго; сейчас окончится молебен, люди пойдут по коридорам, могут повстречаться с тобой. Иди, иди, Богом прошу!

— Еще одно слово, только слово, — промолвил Януш, — мне так непривычно говорить с тобой украдкой. София, я вынужден добиваться тебя с помощью оружия, войной, знай это! Вспомни о нашем детстве, обо всем прежнем. Когда тебя спросят, хочешь ли ты выйти за меня замуж, ты не промолчишь, не оттолкнешь меня? Я могу надеяться на это? София!

Князь ждал ответа. София молча смотрела на него.

— Недавно меня об этом спрашивал каштелян, он задавал те же вопросы, и я сказала ему, что я твоя, что никогда не отрекусь от тебя, но и пообещала ему, что никогда не буду твоей без его позволения. Он не допустит, чтобы я стала между вами.

— Спасибо тебе за эти слова! — воскликнул Януш. — Ты дала мне новые силы для борьбы за тебя! Если так, то я вынужден настаивать на своем, я добьюсь того, что ты решишь все сама, ты будешь моей! Да, да, — уверил Януш, — будь спокойна, напрасно Ходкевичи упираются, они уступят нам, им не по силам равняться с нами. Если бы даже довелось разрушить весь город и добыть тебя, мы разрушили бы его, превратили в руины, разнесли по кирпичику! Ничего не бойся, София, не теряй надежды, если ты за меня, мы добьемся своего! Ты будешь моей!

Едва князь договорил, как София повернулась и дала ему знак уходить, но тут неожиданно послышался скрип дверей и еле успел князь закрыть лицо, как показалась экономка во всем своем пестром убранстве. Она в удивлении застыла на пороге.

— Что такое? Кто это? Кто посмел сюда войти?

Княжна быстро подбежала к ней.

— Дорогая пани Влодская, не кричите, не ругайте меня. Я хотела передать этой бедной женщине подаяние и позвала ее сюда с улицы. Что в этом плохого?

— Что плохого? — возмутилась экономка. — Да это же неслыханно! Что хорошего в том, что вы якшаетесь с какими-то нищенками? Что сказал бы на это пан каштелян, если бы увидел? Все знают, что все нищенки — воровки.

— Но она же всегда молится в нашей церкви, я несколько раз видела ее там, — ответила княжна.

— Она разносит по городу заразу и болезни, — резко запротестовала экономка, — еще, упаси Господи, и тебя заразит какой-нибудь гадостью! Прочь! Прочь! Я ее проучу, в следующий раз поостережется таскаться по дворцам!

— Ради всего святого, пани Влодская, не делайте этого, не делайте! — закричала княжна. — Это нехорошо, мне будет стыдно, потому что я сама попросила ее зайти, и вы обидите ее, это падет на мою совесть, дорогая пани. Не трогайте ее!

Потом она повернулась к князю:

— Ступай с миром, добрая женщина. Иди, Господь с тобой, чего стоишь?

Князь пошел к дверям, а София схватила экономку за руку и снова начала ее уговаривать. Та пробовала вырваться, хотела позвать слуг, чтобы они сбросили нищенку с лестницы. Тем временем князь сбежал по ступенькам и поспешил к воротам, но неожиданно ему навстречу попалось несколько слуг, которые разговаривали со сторожем. Они преграждали ему путь. Князь хотел протиснуться между ними, но побоялся рисковать, поэтому повернул назад и затаился в темном углу. Тьма уже почти совсем окутала дворец. Слуги поговорили и начали расходиться. Князь Януш подался к воротам, но тут сторож подстерег его и попробовал задержать.

— Ты почему здесь одна? Зачем приходила? Воровка! — закричал он. — Эй! Есть тут кто-нибудь? Тебя нужно задержать и хорошенько отлупить! Как ты сюда попала? Как? — орал сторож, а на его крик уже бежали люди. Князь Януш почувствовал, что может попасться, вырвался от сторожа и побежал к другим воротам, надеясь, что их еще не закрыли. Но они уже были замкнуты и на засове. Оттуда он побежал вдоль стены к конюшне, увидел там какое-то сено, спрятался в нем и затаился.