Возясь с ружьем, она разговаривала с Сарой, чтобы самой прийти в себя и успокоить жену Романа, которая, по-прежнему сжавшись калачиком в углу, что-то в ужасе бормотала.

— Ну, теперь все в порядке…

Подойдя к одной из амбразур, которые с таким искусством проделал в стене Джозеф, она вытащила затычку. Прислонив глаза к отверстию, Китти разглядывала ярко освещенный солнцем двор. Ей был виден край крыльца, вдали — железный горшок и кизиловый куст, а за ними — лес. Если изменить положение тела, можно рассмотреть сарай для рубки дров и угол другого сарая — для скота… но не было видно ни широких двустворчатых ворот, ни того, что лежит перед ними. Она не могла смотреть на два безжизненных тела во дворе. Потом… потом… она преодолеет себя, посмотрит на них, когда у нее для этого достанет сил…

Она не увидела, а скорее услышала индейца, который спускался по ступенькам крыльца. Вот он вышел во двор, и теперь она его отлично видела во весь рост: ирокез на лысой голове украшен перьями, ожерелье из них же болтается на шее… Он выставил впереди себя ружье, косясь на хижину, потом помахал рукой другим — те, вероятно, прятались в сарае.

Китти вдруг услышала, как громко, истошно замычала корова и сразу смолкла. Наступила звенящая тишина. Она осторожно протолкнула длинный ствол через амбразуру. Мушка на конце была хорошо видна. Ей показалось, что она слышит голос отца: «Самый точный прицел, черт меня подери!»

«Пусть сбудутся твои слова», — молилась она про себя, нацеливая ружье прямо в центр обнаженной груди индейца.

Когда прогремел выстрел, ее с силой отбросило на пол, но она каким-то образом ухитрилась не выпустить из рук приклада.

Через несколько мгновений она уже снова была на ногах и, прильнув глазом к амбразуре, увидела, что индеец растянулся в траве; темнокожие ноги его еще вздрагивали. Эта картина доставила ей громадное удовольствие, которое она, казалось, ощущала теперь всем своим телом. Слезы катились из ее глаз, и она изо всех сил унимала их, судорожно перезаряжая ружье.

Когда все было готово, она снова посмотрела в амбразуру. Индейцы за ноги тащили упавшего к сараю. Он уже не дергался, а был похож на безжизненный куль с маисовой мукой. Она просунула ствол через отверстие в стене. «Быстрее, быстрее… поторапливайся…» — уговаривала она себя: индейцы стояли как раз на линии прицела, а руки ее безостановочно дергались…

Она постаралась как можно лучше собраться и быстро надавила на курок. Хоть ей и удалось устоять на ногах после выстрела, ее все равно отбросило от стены на несколько шагов. Прильнув к амбразуре, она увидела, что промазала: индейцев нигде не было видно.

«Слишком поторопилась», — упрекала она себя, перезаряжая ружье. Внимательно еще раз осмотрела двор, но индейцев не увидела. Тогда она временно вернула затычку на прежнее место.

Сара прекратила что-то несвязно бормотать и лишь молча плакала, забившись в угол и обхватив длинными пальцами колени. Китти, отложив ружье, присела рядом. У нее сильно болело плечо от удара прикладом.

— Сара… Сара… — Она обняла ее, убрала с ее побелевшего лица пряди прекрасных белокурых волос. — Сара, я подстрелила одного… По-моему, убила. — Только сейчас Китти почувствовала, что и сама дрожит. — Ты слышишь меня?! Я говорю, что, кажется, убила одного из них!

Сара не отвечала, лишь моргала глазами и качала головой.

Китти посидела с ней минуту, которая показалась ей часом.

— Нужно следить за ними, — сказала она, поднимаясь. — Нельзя подпускать их близко. Но все будет в порядке! Ты пока сиди здесь.

Вдруг взор ее упал на камин; в нем еще тлели угольки после приготовления обеда, и вдруг ей вспомнились рассказы об индейцах, которые забирались на крыши и проникали в хижины через дымоходы… Она тут же подбросила в огонь несколько поленьев и раздула пламя: теперь ни один шоуни сюда не сунется.

Китти вернулась к амбразуре, вытащила затычку. Ничего нового она не заметила: во дворе было тихо, солнце по-прежнему ярко освещало его. Привязанные к веткам кизилового куста свечи раскачивались вместе с ними под порывами легкого ветерка. Но когда она вытащила затычку из амбразуры в спальне, то сразу высмотрела одного: он крался к их еще не окрепшему саду.

Индеец осторожно прошел мимо кустов смородины, оглядывая своими дикими черными глазами хижину. В отличие от других, на которых были только набедренные повязки, этот щеголял кожаными чулками. В руках он держал тяжелый томагавк, и при виде его сердце Китти больно сжалось: именно этот негодяй ударил Присциллу.

Она не могла произнести слово «убил».

Ее душили слезы. Девушка выставила наружу конец ствола. Вдруг дрожь в ногах разом прекратилась, и она уже спокойно выжидала, когда убийца подойдет поближе, потом резко нажала на курок. Отскочивший назад приклад чуть не сломал ей ключицу, но она устояла, твердо решив не падать, пока не увидит, как упадет он. И индеец рухнул — рухнул плашмя, словно подрубленное топором дерево… Ни один мускул на его лице не дрогнул.

Китти переходила от одной амбразуры к другой, останавливаясь только затем, чтобы удостовериться, хорошо ли пылает огонь в камине. Снаружи не замечалось никакого движения. Когда же она снова посмотрела через амбразуру в спальне во двор, тела индейца с томагавком там уже не было: его унесли, как и первого.

Прошло больше часа. Двор был пуст. Китти снова села рядом с Сарой, расправляя затекшую спину на грубых бревнах стены. В хижине было ужасно жарко из-за полыхающего камина и плотно закрытых окон. Вся ее блузка промокла насквозь. Сара уставилась на свои колени, капли пота выступили на ее лине. Китти похлопала свою троюродную невестку по плечу.

В чуть освещенной сумеречным светом комнате зажужжала муха. Она исчезла в луче света, потом снова зажужжала где-то… Китти закрыла глаза. Ушли ли индейцы? Может, все еще следят за хижиной? Ждут? Или все-таки убрались… Роман, правда, говорил, что их поведение непредсказуемо… Нельзя рисковать: они могли прятаться в кустах, за деревьями… Может, даже притворились, что ушли, чтобы заставить ее и Сару выйти.

Но если она продержится подольше, то сюда может нагрянуть Бен. Или его брат Тодди. Или еще кто-нибудь из форта… Вдруг за плотно сжатыми веками перед ней возникло смеющееся лицо Каллена, и сейчас, в это мгновение, она готова была отдать жизнь, чтобы почувствовать, как он обнимает ее своими сильными мускулистыми руками…

— Китти…

Она вздрогнула. Повернувшись к Саре, она увидела, что та как-то по-особому торжественно глядит на нее; лицо ее было бледным, все в капельках пота. Китти сразу почувствовала облегчение: наконец Сара хоть заговорила с ней! А то ей уж показалось, что жена Романа обезумела от страха…

— Сара… — благодарно сказала она, пытаясь нашарить в темноте ее руку.

— К… Кит… Китти, — заикаясь пробормотала та. — К-к-кажется, я… обмочилась.

Китти, поглядев на нее, расхохоталась. Она крепко обняла ее, и девушки, не выпуская друг друга из объятий, покатились по полу. Сара тоже засмеялась, но смех у нее был какой-то горький, плаксивый, хриплый, и слезы текли у обеих по щекам… Долго еще раздавался этот ужасный смех, долго лились бесшумные неостановимые слезы, долго еще они обнимали друг друга.

— Ладно… все в порядке… — Китти наконец справилась с собой; преодолевая охватившую их легкую истерику, она развязала на шее платок и вытерла слезы со своего лица, а потом и с лица Сары.

— Пошли…

Она помогла Саре встать, и они, взявшись за руки, подошли к ведерку с водой, чтобы напиться прямо через край. Потом Китти нацедила немного воды в бадью, памятуя, что воду нужно беречь.

— Бог знает, сколько нам здесь еще придется торчать. Давай-ка вымойся, а я принесу сейчас сухое белье, — сказала она.

Она вернулась к ней со свежей юбкой и чистыми трусиками.

— Вот, возьми.

Сара сняла мокрую одежду, помылась и вытерлась досуха. Руки у нее все еще дрожали, а стройные, длинные и белые как мрамор ноги поблескивали при свете огня в камине.