Когда в палате собирались врачи, летчик уже узнавал чуть глуховатый голос известного профессора-травматолога, который не одного своего подопечного вырвал из лап смерти.

— Поздравляю, Георгий Константинович! — сказал тот однажды, закончив осмотр. — Теперь уже можете твердо считать, что вы родились вторично. Но прежде чем встать на ноги, вам надо, как и положено новорожденным, отлежать свое в колыбели, окрепнуть, подрасти.

— Это не колыбель, а прокрустово ложе, — невесело отшутился летчик. — Если бы мне такая постель приснилась в детстве, вам пришлось бы, пожалуй, лечить меня от заикания.

Действительно, кровать, на которой лежал летчик, не имела ничего общего с теми, какие мы привыкли видеть дома или в гостиницах. Это было какое-то фантастическое, замысловатое сооружение с блоками и растяжками, трапециями, валиками и противовесами — скорее машина, аппарат, чем приспособление для отдыха.

— Ничего не попишешь, — развел руками профессор. — Вы, дорогой мой, нажили сразу такой травматический букет, что дальше ехать некуда. Ну, да на ноги вас мы теперь поставим. Вот что касается снов, то приснись мне этакий надувной матрац с автоматическим регулированием, чтобы уберечь вас от пролежней да помочь побыстрее заживить переломы, — я был бы счастлив. К сожалению, — вздохнул ученый, — такая штука даже не снится. А как она вам нужна! Да и не только вам.

Генеральный конструктор часто навещал летчика, беседовал с врачами, спрашивал, может ли он чем-нибудь помочь. На одном из консилиумов и услышал Артем Иванович об этом матраце. Через несколько часов в кабинете Генерального заседал другой — инженерный консилиум. Это были друзья Георгия, те, кто обычно рассчитывал и вычерчивал узлы самолета, решал проблемы устойчивости и управляемости летательных аппаратов. Все они были знатоками авиационной техники, успешно справлялись с самыми трудными, подчас головоломными проблемами. Сейчас же они были озадачены. Им, творцам самолетов, никогда не приходилось конструировать такие устройства, которых не видывала даже медицинская практика. Но они знали, для чего это нужно, и решили: сделаем! Работали, как в годы войны: сутками не отходили от чертежных досок и моделей. Пробовали, переделывали, начинали все сначала. В немыслимо короткий срок уникальное приспособление было создано и доставлено в клинику.

Рядом с врачами за жизнь и здоровье Георгия боролись его верные друзья. Вместе с врачами и сестрами дежурили они у постели больного, помогали, как могли, медицинскому персоналу, подбадривали друга в минуты трудных раздумий. Конструкторы, летчики, инженеры приносили в палату дыхание той жизни, к которой Георгий прикипел сердцем. С ними он снова видел себя на аэродроме, в полете, с ними он мог преодолеть любые трудности.

…Как мучительно долго может тянуться короткая летняя ночь! Днем легче. Днем тобой занимаются врачи, навещают друзья. Можно попросить кого-нибудь включить радио, прочитать интересную статью в газете, рассказать о том, чем живет сейчас коллектив испытателей, или даже просто, как выглядят улицы города после прошедшего недавно дождя.

А ночью одолевают думы, долгие и безрадостные. Хочется вспомнить о чем-то ярком, легком, а мысли все возвращаются к тому полету, который, быть может, стал последним.

Почему «быть может»? Неужели еще осталась надежда на то, что в какое-то прекрасное утро ты, Георгий, установишь самолет вдоль взлетно-посадочной полосы и в ответ на свой запрос услышишь: «Взлет разрешаю!»? Надо быть слишком большим оптимистом, чтобы верить в такое.

А впрочем, почему бы и нет? Разве не чудо, что сейчас уже можно мечтать о чем-то, строить какие-то планы?

Мечта… Она постоянный спутник человека, его друг и путеводная звезда. Но мечтать тоже нужно уметь, ставить перед собой реальную, пусть даже отдаленную цель и твердо добиваться ее осуществления.

Георгий Мосолов нес свою крылатую мечту через годы, познавая радость успехов и горечь разочарований. Да, и разочарований! Разве не в них даже самые заветные наши мечты проходят проверку на прочность? Слабый отступит, свернет на проторенный путь, предаст мечту. Сильный лишь крепче стиснет зубы и удвоит настойчивость. Так, как Николай Островский, Алексей Маресьев, Захар Сорокин, так, как и многие другие герои — вчерашние, сегодняшние и будущие. Как Георгий Мосолов.

Он стал летчиком потому, что этого хотел, и еще потому, что задолго до прихода в авиацию разглядел в летной профессии не только романтику, не только внешне привлекательные стороны и безоговорочно принял ее всю целиком, со всеми особенностями. Едва ступив на порог аэроклуба, он уже знал, что летное дело — постоянный труд, иногда привычно обыденный, иногда титанический, но всегда подчиненный одному принципу — летчик должен благополучно завершить полет.

«Посадку произвел», — слышится в динамике на командно-диспетчерском пункте, и руководитель полетов нередко облегченно вздыхает и вытирает со лба пот.

В летной работе всегда есть элемент риска. Можно год за годом без происшествий водить крылатую машину, преодолеть на ней миллионы километров, провести в воздухе многие тысячи часов, но в любую секунду летчик должен быть готов к немедленным и решительным действиям в неожиданно осложнившейся обстановке — наземной, воздушной или метеорологической. И именно в эти зачастую считанные секунды умещается весь багаж знаний, опыта, воли авиатора, по ним сверяется его летное мастерство.

— Посадку произвел благополучно, — сообщает пилот пассажирского самолета, дотянувший до аэродрома на одном двигателе из двух.

— Посадку произвел, — вторит ему летчик-истребитель, приземливший реактивную машину на «брюхо».

— Посадку произвел, — докладывает летчик-испытатель, которому еще несколько минут назад было предложено катапультироваться из искалеченного перегрузками самолета.

При полетах на серийных машинах неожиданности случаются крайне редко. Для летчиков-испытателей современных боевых самолетов встречи с неизведанным — это будни, их долг и призвание. Испытатель дает ответ, может ли новый самолет летать так, как задумано, и если не может, то почему.

Самолеты летали. Все до последнего. Замыслы конструкторов воплощались в металле большим коллективом опытного конструкторского бюро, а затем крылатые машины переходили в распоряжение летчиков-испытателей и вскоре поднимались в воздух.

Но ведь самолет создается не для того, чтобы только держаться в воздухе. Тем более боевой. И летчики-испытатели с каждым вылетом все строже экзаменуют его, осторожно подводят к той грани, за которой человек еще работоспособен, а металл сдает. Важно не перейти эту грань, каким-то шестым чувством ощутить те неуловимые еще изменения в характере полета, в поведении машины, которые через несколько секунд проявятся в скрежете металла, в потере управляемости, в последнем оглушительном выхлопе двигателя.

Сколько раз водил он опытные самолеты у этой опасной черты; сколько раз, словно горячего скакуна, осаживал крылатую машину перед непреодолимым пока барьером, чтобы наверняка взять его, когда созреют условия!

А тогда?

Вспомни, что произошло? Время есть. Двести шестьдесят дней и ночей в больничной постели вспоминать о том последнем полете и никуда не уйти от этих дум.

Разные бывают полеты: иные навсегда ушли из памяти, другие вспоминаются изредка, к слову, к случаю. Этот, сентябрьский, останется с ним на всю жизнь.

Трудным ли был полет? Для испытателя абсолютно легких не бывает — уж очень велик груз ответственности, слишком дороги ошибки. Да разве только для испытателя? Все летчики, военные они или гражданские, в одном одинаковы — каждый из них сделает все, что предусмотрено программой полета, вложит все свое умение, знания и опыт, чтобы выполнить задание. А полетов ради прогулок, как известно, не бывает.

…Испытательный аэродром жил привычной размеренной жизнью. Каждый спокойно занимался своим делом.

— Георгий Константинович сказал, что не задержится, — сообщил товарищам механик самолета, вытирая руки чистой ветошью. — У него билеты в театр. То-то, я смотрю, веселый он сегодня.