— Знаете, я никогда не осуждал вашей манеры ведения дел, но это, как мне кажется, переходит всякие границы. Сначала вы утаиваете от полиции надпись на снегу, затем снимаете отпечаток с ключа.

— Что вы хотите сказать всем этим?

— Только то, что мы должны придерживаться буквы закона.

— Прекрасно, Ватсон – буквы закона! Значит ли это, что мы должны выписывать букву L, как шахматный конь, или кружить на одном месте буквой О? Или же нам придется метаться из стороны в сторону как W?

— Боже Холмс, не хотите ли вы сказать, что не знаете, как пишется слово «закон»?

— Неужели я где-то ошибся? Не думал, что когда-либо произнесу эту фразу. Ну да чего не бывает. Знаете, Ватсон, я знаю, как пишется слово «разум». Этого достаточно. Вы поможете мне с кодом или нет?

Я еду с лучшим другом в путешествие по Европе. И почему меня тянет на выяснение отношений?!

— Конечно, Шерлок. Но я, признаться, передумал все, что мог.

— Но теперь мы знаем, что ищем. Наверняка это слово должно дать нам те самые четыре цифры кода. Что вы знаете о Турции, Ватсон?

— Э-э-мм. Стамбул, Босфор и Дарданеллы, мигранты… Шерлок, я бы предложил взять паузу и, наконец, пообедать. Индейка давно остыла…

— Не пойму, как вы можете говорить о еде… Подождите, дружище, что вы сказали?

— Я говорю, что индейка давно остыла, а Рождество мы так и не отметили…

— Гениально, Ватсон! Дайте я расцелую вас. Мы все это время говорили о Турции, совершенно позабыв о Рождестве. Turkey это ведь еще и птица!

— Совершенно верно. Вам следовало бы давно прислушаться к моим советам.

— Полно, Ватсон. Сейчас не время для обид. У вас ассоциируется эта птица с каким-либо числом?

— Боюсь, что нет. Разве что с минусовой температурой, до которой моя индейка остыла…

— Ну что мне с вами делать! Давайте же съедим ее. Будем надеяться, что вместе с ней в нас перейдет и Тайна, которую скрывает эта птичка.

Холмс повязал салфетку и в два счета управился со своей половиной.

— Итак, теперь можно спокойно порассуждать.

Холм откинулся на спинку и зажег свою «думательную» трубку.

— Холмс!

— Да, мой истошный друг?

— Я просто подумал, что 4 цифры могут быть какой-нибудь датой.

— В самом деле! Ватсон, вы молодчина!

Я был польщен этой похвалой и поспешил развить успех.

— Быть может, дата Рождества.

— Хм. Отчего бы в таком случае ему просто не написать слово Рождество? Нет, мой друг, нам надо влезть в шкуру этого бедолаги.

— Американец, индейка… День благодарения! Кажется, его отмечают в четвертый четверг ноября?

— Да, в этом году это было 26-е… Итак, 2611? Мне не терпится проверить его! Куда мы подъезжаем, Страсбург? Дайте-ка мне тот буклет, надо узнать, где ближайшее отделение Банка.

— Погодите, но ведь ячейка в Париже?

— Я разве не сказал вам? По желанию клиента, персональная ячейка может быть продублирована во всех отделениях. Ключ и шифр будут одинаковы.

— Что, и везде лежат наличные?

— Нет, деньги, если конечно речь идет о деньгах, лежат только в Париже. В остальных отделениях – чеки на предъявителя или тому подобное. Вы же помните, убийства случились в разных местах и неизбежно на вокзалах. Полагаю, наш убийца позаботился о том, чтобы жертва могла воспользоваться ячейкой в том месте, где происходило действо. А что это было за действо, надеюсь, мы скоро узнаем.

Мой друг показался на перроне, когда поезд уже готов был отходить. По его виду я понял, что до ячейки Холмс не добрался. Я не стал задавать лишних вопросов, учтиво дожидаясь, пока он расскажет все сам. Однако спустя добрую четверть часа молчания, я не выдержал.

— Шифр не подошел?

— Они даже не допустили меня до ячейки, представьте себе! Оказывается, ключа мало. Им нужен еще один документ.

— Какой же?

— Этого они не сказали. По условиям договора, доступ к ячейке предоставляется при предъявлении ключа и подтверждающего документа.

— Боюсь, что с этим нам может помочь только Влад.

— Мы не можем ждать столько времени! Давайте попробуем предположить.

— Быть может, этот ключ как-то связан с тем Обществом, или как его, Клубом?

— Конечно! Как я сам до этого не додумался. Доступ к ячейке предоставляется только членам Клуба.

— Но как вы собираетесь разрешить это?

— Очень просто. Я стану его членом. С первой же станции я телеграфирую Майкрофту. Он поможет мне с адресом ближайшей Ложи.

По приезде в Баден-Баден с моим другом случилась необъяснимая перемена.

— Баден-Баден! Сколько мы простоим здесь? Ватсон, вы не желаете покрутить барабан?

Я потянулся было за своим револьвером, выражая готовность последовать за напарником хоть к черту на Уайтчепель, однако Холмс, рассмеявшись, остановил меня.

— Побойтесь Бога, Джонни, мы не в Лондоне. Не желаете ли испытать судьбу в местных казино?

Я никогда не замечал за Холмсом страсти к игре, полагая, что потребность в азарте он сполна удовлетворяет, распутывая дела. Но вынужденная праздность, какую непременно несет в себе любая дорога, и в первую очередь железная, не лучшим образом сказывалась на поведении моего друга. И все же я довольно быстро согласился отпустить его, благоразумно отказавшись от компании. Вероятно, меня растрогала та нежная забота, с которой он пригласил меня следовать за ним. «Джонни». Я повторял это имя на протяжении двух часов, которые я скоротал за уборкой купе и разбором картотеки, до которой до поры не доходили руки. По странному стечению обстоятельств я не смог обнаружить в своих записях упоминаний ни о какой Мине, Вильгельмине и тому подобных дамах, а всецело положиться на память моего компаньона мне не позволяла врачебная этика. Дважды пересмотрев картотеку, я к удивлению своему обнаружил несколько записок о делах, которых прежде не встречал. Это было с полдюжины не слишком примечательных историй, которые Холмс вел самостоятельно. Бегло проглядев несколько из них, я убедился, что все они относились к тому периоду, когда Шерлок наведывался в свой холостяцкий дом в Сассексе. Ох уж этот Сассекс! Не слишком примечательные и еще хуже написанные эти записи вряд ли представляют интерес для читателя, потому я не стану упоминать здесь их названий. Кто у нас писатель, в конце концов! Я на полном серьезе подумывал, чтобы устроить моему приятелю разговор, когда двери вагона раскрылись. В купе вместе с запахом сигар, азарта и грехов ввалился мой приятель.

— Вы все копаетесь в этом старье?

Похоже, мне не следовало отпускать его. Как видно, посещение злачных мест усугубило состояние моего приятеля. Глаза его были красны, лицо же напротив бело и заострено, что могло бы свидетельствовать о переутомлении, если бы не расплывшиеся в улыбке губы.

— О, Баден-Баден! Замечали ли вы, мой друг, что названия игорных курортов несут в себе дефис? Баден-Баден, Монте-Карло, Атлантик-Сити…

«Да, этот дефис напоминает мне кол, на который дьявол насаживает души, как клерк использованные векселя». Подумав так, я не стал ввязывать в разговор и демонстративно стал читать справочник по венерическим болезням. К счастью, мой друг, видимо чрезвычайно утомленный, стал укладываться и вскоре уснул сном младенца. «Игорный курорт всегда люден, если не сказать по-латыни – Luden. А вы говорите – купаться».

Несвойственное Холмсу поведение, которое я бы назвал гиперактивностью, как будто усиливалось по мере того, как мы приближались к конечной точке нашего путешествия. День ото дня он становился все возбужденнее, и так продолжалось до тех пор, пока мы не прибыли на вокзал Бухареста. У перрона нас ждал экипаж. Мы погрузились и с полчаса ехали молча, поглядывая на балканский пейзаж.

— Дьявольски белый снег. Его чистота обманчива, ибо она не человеческая. Чтобы смотреть, ты вынужден зажмуриться или использовать защитные стекла. Созерцая такую белизну, ты сам облачаешься в темное. Что ни говори, а мне по душе наша Лондонская сажа. Как красив наш лондонский снег! Что вы, Ватсон, белый снег бьет по глазам, как китайский морфинист. Вы не замечали, что у белого снега такие же острые желтые пальцы?