Они вернулись в дом Драгсхольмов и бродили по гостиной, включив все освещение. За окном серели тени деревьев на краю сада, грохотали в отдалении поезда.

Четверть восьмого. Давно пора было позвонить матери, предупредить, что задерживается. Но Вибеке казалась такой счастливой с Бьорном; скорее всего, она и не заметит.

– Вы говорили, что кровавые пятна свидетельствуют о том, что сначала жертве нанесли ножевые ранения, а потом заставили сесть в кресло. – Лунд смотрела на кожаное офисное кресло, все еще лежащее боком на полу – в том положении, в каком его обнаружили полицейские.

Странге нахмурился:

– Не понимаю, о чем вы. Если это было убийство в состоянии аффекта…

– Вы подгоняете факты под теорию, а надо наоборот.

Он пристыженно умолк. Лунд в который раз углубилась в отчеты криминалистов, снова прочитала заключение о вскрытии, всмотрелась в фотографии порезов на шее и теле Анны Драгсхольм.

– Только одна рана была глубокой – та, что попала в сердце, – продолжала Лунд. – Эксперты полагают, что ее нанесли ножом. Остальные раны отличаются. В основном поверхностные, и форма другая.

– У нас пока нет оружия.

– Вы имеете в виду, что пока не нашли его.

– Да, – согласился он с шутливым покаянием. – Это то, что я имею в виду.

– Что выжал Свендсен из мужа? Он рассказал, как убил ее?

– Сказал, что ножом. А потом выбросил где-то.

Она недоверчиво уставилась на него:

– Где-то?

– Не я вел допрос.

– Но это был не только нож, правильно? И почему Драгсхольм не защищалась? Почему на ее руках ни одной царапины?

«Думай. Смотри. Пытайся представить».

Старые привычки возвращались. Иногда она во сне проникала на место преступления, почти присутствовала там, когда все случилось.

Лунд смотрела на кресло. Крепкие металлические ручки, прочное основание. Красное пятно на краю левого подлокотника, высохнув, обрело металлический блеск.

Она подняла его. Сделала то же самое с подставкой для ног. Затем внезапно схватила высокий светильник и поставила его перед креслом, направила лампу на спинку, затем нашла розетку, воткнула вилку, нажала на переключатель.

Лампа оказалась очень яркой. Луч упал прямо на кожаную спинку. Такая расстановка очень напоминала комнату для допросов – какой-нибудь жестокий коп вроде Свендсена с удовольствием обустроил бы себе подобное помещение, доведись такая возможность.

– Вы все придумываете, – произнес Странге, но по его голосу было слышно, что он зачарован.

– Точно.

Она передвинула подставку от кресла ближе к светильнику.

– Он сидел здесь. Светил лампой ей в глаза. Сначала пытал ее, чтобы заставить говорить. Когда добился, чего хотел, он взял нож и убил ее ударом в сердце.

Странге качал головой.

– Они с мужем оформляли развод. Зачем кому-то понадобился этот цирк с допросом?

– Никакого цирка. Он пришел сюда с конкретной целью. Именно этого хотел, ради этого все затеял.

Яркий светильник выхватил из сумрака книжные полки за креслом вдоль дальней стены комнаты. Лунд стала медленно и методично проверять том за томом. Правоведение, история. Военное дело и книги о путешествиях.

– В комнате все проверено и перепроверено, Лунд. Вряд ли эксперты могли что-то упустить.

– Конечно. Они никогда ничего не упускают.

Между массивными фолиантами по юриспруденции стояла небольшая, в половину их высоты, статуэтка. Ничего особенного: классический символ правосудия – женщина с завязанными глазами с весами в руках.

Но было в ней что-то странное.

Статуэтка была бронзовой. А повязка на глазах – из другого материала. Серебристая, похожая на обмотанную в несколько рядов цепочку. Лунд взяла фигурку в руки. Это действительно была цепочка, с довольно крупными звеньями, ничем не закрепленная на статуэтке. Что-то звякнуло. Лунд развернула статуэтку.

Странге подошел поближе.

– Что это? – спросила она.

На свободном конце цепочки, спрятанном за фигурой богини правосудия, висел блестящий кусочек металла. Формой он напоминал овал, грубо обрезанный наполовину. За острый, запятнанный кровью резаный край зацепились крошечные обрывки ткани. На поверхности металла было выбито несколько крестиков и слово «Дания» рядом с краем.

– Армейский жетон, – ответил Странге.

– Вот чем ее пытали. Он сломан надвое.

Он молчал.

– Странге…

– Так делают, когда солдат погибает. Когда его тело отсылают домой. Жетон ломают пополам. Это такой…

– Армейский ритуал, – закончила она за него. – У вас есть при себе адрес того клуба ветеранов, которому Драгсхольм жертвовала деньги?

– Нужно позвонить Бриксу. Он захочет, чтобы сюда вернулись криминалисты.

Она помахала перед его лицом кусочком металла.

– Те самые, которые проворонили это?

– Да, но…

– Я хочу посмотреть, что это за ветеранский клуб, куда она переводила деньги.

– Лунд! У меня есть дела…

– Сделаете их потом, – сказала она, затем положила жетон в пластиковый пакет, а пакет сунула в карман.

Еще один вечер в Херстедвестере. Рабен бродил по коридорам, почти ни с кем не разговаривал, не понимал, почему ему не разрешают позвонить домой.

Луиза ускользала от него. И он почти ничего не мог сделать, чтобы удержать ее.

Поэтому он снова и снова приставал к охраннику, прося разрешение на звонок сверх нормы.

– Завтра, – говорил ему охранник. – Этим займется ваш куратор.

– Завтра будет слишком поздно.

Охранник был мощным, из иностранцев.

– Вам звонки запрещены, Рабен. Не надо было так часто звонить.

– Это важно.

В десятке метров от них остановилась директор Тофт, беседуя с одним из заключенных. Рабен метнулся к ней, перебил, попросил, чтобы его просьбу о дополнительном звонке рассмотрели немедленно.

Прекрасная ледяная улыбка.

– Рабен! – крикнул ему охранник. – Пора возвращаться в камеру.

– Ко мне приходил армейский товарищ, – сказал он Тофт, не двигаясь. – Я о нем беспокоюсь.

– Почему? – спросила она.

– Он нездоров. Боюсь, он может причинить себе вред. Мне необходимо поговорить с ним. И с женой. Она поможет.

– Я передам вашему куратору, что дело срочное.

– Очень срочное.

– Да, я передам.

За его спиной приближались тяжелые шаги – к нему шел здоровяк-охранник.

– Я хотела с вами поговорить, Рабен.

– Можно, я сначала позвоню?

– Нет. Служба пробации отклонила ваше прошение. Обычно им требуется неделя или около того, чтобы изучить наши рекомендации. Но… – Она пожала узкими плечами. – Ваше заявление просто завернули, не обсуждая. Я не знаю, на каких основаниях…

Он не мог дышать, не мог думать.

– Когда я узнаю, то сообщу вам. Мне жаль.

– Что? – Он слышал, что охранник совсем рядом. – Почему?

Она уже уходила. Еще шесть месяцев за решеткой, а ей хватило пары секунд, чтобы сказать ему об этом.

– Тофт! Я прошел полный курс лечения. Я делал все, что вы велели…

– Я не знаю, почему вам отказали. – Она едва повернула голову, на ходу доставая ключи от своего спортивного автомобиля. – Когда узнаю…

– У меня маленький сын. Семья.

– Через шесть месяцев вы сможете снова подать прошение. Соблюдайте распорядок…

– Черт побери, дамочка, что мне делать?

Охранник подскочил к нему сбоку с кулаками наготове, с ухмылкой на лице и очевидным желанием подраться.

– Отойдите от директора, – приказал он.

– Я не прикасался к ней.

Крупный мужчина в форме взял его под локоть. Теперь, когда раны зажили, Рабен был снова крепок, силен и отлично натренирован. Он развернулся и резко толкнул охранника в грудь, отчего тот, засеменив ногами, попятился и в конце концов грохнулся на спину.

Тофт явно получала удовольствие от происходящего. Сложив руки на груди, она не отрываясь смотрела на Рабена.

– Вам следует сохранять спокойствие, – сказала она.

– Я спокоен. Просто мне непонятно.