В дивизии меня встретили приветливо. Командир соединения генерал-майор авиации А. А. Демидов и его заместитель подполковник Л. Г. Кулдин знакомили с обстановкой и по-деловому помогали мне осваиваться на первых шагах с обязанностями комиссара.

— Начните со знакомства с людьми, — посоветовал генерал Демидов. — Поинтересуйтесь, чего не хватает для более эффективной работы полкам и службам. Самолет в ваше распоряжение я уже приказал выделить. Начните с истребителей, они тут рядом...

Генерал А. А. Демидов — один из тех, кто защищал молодую Республику Советов в годы гражданской войны и иностранной интервенции. Физически крепкий, с открытым мужественным лицом, проницательным взглядом, он сразу мне понравился своей сдержанностью в обращении с подчиненными, хладнокровием в горячих и сложных ситуациях, принципиальностью и прямотой в решении любых вопросов. «Такой человек не покривит душой ни при каких обстоятельствах», — решил я и не ошибся. Александр Афанасьевич строго относился к оценке результатов боевых вылетов, в то же время по заслугам поощрял людей за боевые отличия. Это, как я вскоре убедился, весьма положительно сказывалось на повышении эффективности нашей работы, порождало атмосферу самокритичной взыскательности в ратном труде летного и технического состава соединения.

Самые тесные и товарищеские отношения у меня сложились с начальником штаба дивизии подполковником Александром Романовичем Перминовым. Он отлично знал свое дело, обладал высокой штабной культурой, действовал удивительно четко, оперативно, какие бы сложные вопросы нам ни приходилось решать. Мне было чему поучиться у Александра Романовича и особенно — организации управления боевой работой полков, эскадрилий, звеньев.

С начальником политотдела соединения старшим батальонным комиссаром Михаилом Алексеевичем Лозинцевым я также быстро нашел общий язык, установил деловой рабочий контакт. Вместе с ним по вечерам мы собирали работников политотдела и редакции «дивизионки», которые в течение дня находились в частях, там, где кипела боевая жизнь. Сообща подводили итоги, уточняли задачи на следующий день.

Вникая в дела полков, эскадрилий, особенно тех, которые были оснащены устаревшими самолетами, я ни разу не слышал от летчиков каких-то сомнений, нареканий, упаднических настроений. Разговоры о том, что самолеты у немцев по сравнению с нашими обладают лучшими тактико-техническими данными, еще продолжались, но ведь они носили вполне объективный характер, а отнюдь не панический. Такие разговоры приказом не запретишь. Важно было не допустить, чтобы они порождали неуверенность летчиков перед лицом врага. И мне приходилось прямо и откровенно разъяснять личному составу частей тяжелейшую обстановку, которая сложилась в экономике страны, говорить о перспективах перевооружения, делать упор на всемерное совершенствование тактики воздушного боя, повышение летного мастерства, на воспитание высоких морально-боевых качеств. И люди понимали, что, бить вероломного и коварного врага надо тем оружием, которое есть у нас в руках, и бить как можно сильней, беспощадней.

В конце июля мы получили приказ по войскам Юго-Западного фронта. В нем было обращение личного состава дважды Краснознаменной 99-й стрелковой дивизии к бойцам и командирам фронта. Эта дивизия трижды выбивала фашистов из Перемышля, удерживала город, пока не поступил приказ об отходе. Военный совет фронта призывал войска следовать мужеству и стойкости бойцов 99-й стрелковой, усилить отпор врагу. И во всех частях нашей дивизии в те дни с большим подъемом прошли митинги. В резолюции, принятой воинами 28-го истребительного авиационного полка, говорилось: «Никогда не простим фашистским шакалам слезы и муки наших матерей, жен и детей, отнятые жизни у наших советских людей. Мы отомстим за все! И, следуя примеру героев-воинов 99-й дважды Краснознаменной, будем еще беспощаднее уничтожать вражеских пиратов на земле и в воздухе. Никакой пощады гитлеровской гадине! Смерть фашизму!»

Летчики, техники, младшие авиаспециалисты, принимая социалистические обязательства, писали: «Все боевые задания выполнять с высокой точностью. В каждом полете наносить врагу максимальные потери. Не иметь ни одного случая невыхода самолетов на задания по неисправности, зависящей от технического состава. На земле и в воздухе обеспечивать слаженность действий, взаимную помощь и выручку. Смерть фашистским захватчикам!»

Откликнувшись на призыв братьев-пехотинцев, мы делали все возможное для защиты древнего Киева.

У летчиков-истребителей. Важное задание. В боях под Киевом. Отвечая на призыв. Учеба. Мастера «золотые руки». Под Черкассами. Большое партийное дело. «Бить вражью гадину!» Крылатые комиссары. Наш боевой счет.

Я уже побывал почти во всех наших частях: 66-м штурмовом, 45-м и 211-м бомбардировочных авиационных полках. Отметил про себя, как самоотверженно, не щадя жизни, дерутся в боях летчики нашей смешанной дивизии. Но вот самолеты, действительно, потрепаны, латаны-перелатаны — и все выпуска довоенных еще лет... Да и их не хватает. Многие летчики, не имея боевых машин, оказались не у дел, занимаются тем, что помогают техникам ремонтировать уцелевшие самолеты. Настроение у «безлошадных» ребят неважное, есть случаи нарушения дисциплины, самоволок в ближайшие деревни и села. Подумал: надо, не откладывая, обсудить этот вопрос с военкомами.

Военные комиссары в дивизии подобрались авторитетные — все хорошо разобрались в своем назначении, вытекающем из постановления ЦК партии о реорганизации армейских политорганов. Большинство комиссаров участвовали в боевой работе в качестве пилотов или штурманов. И все же остался какой-то нелегкий осадок на сердце: в полках партийно-политическая работа, как я заметил, проводилась как-то неконкретно, бессистемно, от случая к случаю. Политруки и военкомы больше сами рвались в боевые вылеты, занимались хозяйственными делами, обеспечением полетов, разбором разных ЧП, словом, дублировали работу командиров. Решил в ближайшие дни непременно провести с ними сборы — поговорить начистоту о наших основных задачах. И с этими планами направился в 28-й истребительный авиационный полк.

Выходя из самолета, думал, что вот соберу летно-технический состав, проведу для начала беседу — расскажу о последних событиях на фронтах, о требованиях, изложенных в приказах и директивах, которые еще не успели дойти до полка, о ближайших задачах дивизии. Хотел послушать и бойцов — узнать, что их заботит, в чем нуждаются. Отдельно собирался потолковать по душам с политработниками, партийными и комсомольскими активистами, посоветовать, как на практике применять положения постановления ЦК партии от 19 августа 1941 года, согласно которому отличившиеся в боях воины принимались в партию на льготных условиях. Это постановление об условиях приема в ряды коммунистов передовых бойцов и командиров должно было создать перелом в росте армейских партийных организаций, приток новых пламенных защитников Родины на место тех, кто пал в бою или выбыл из строя в результате ранения.

Однако не все получилось, как я замышлял. О беседе не могло быть и речи: летчики, вернувшись после боевого вылета, только успевали передохнуть — и снова в бой. Техники и механики напряженно готовили приземлившиеся самолеты к очередному заданию. Выход подсказал капитан И. В. Купенин, исполнявший обязанности командира полка. Он предложил провести беседу во время обеда в столовой. На том и порешили.

К встречам и беседам с бойцами и командирами, ко всем собраниям я привык тщательно готовиться, заранее обдумывать темы своих выступлений. Говорить с людьми старался ясным и четким языком, аргументированно, доходчиво, подкрепляя те или иные мысли положениями партийных документов, приказов и директив командования, Главного политического управления.

И тогда встреча состоялась — хотя накоротке, но вполне меня удовлетворившая. Я успел сказать то, что наметил, выслушал вопросы, просьбы. Помню, как летчик лейтенант Петр Вернигор задал вопрос, который в общем-то волновал многих. А поводом послужил случай, происшедший в полку перед самым началом войны.