Подмосковное Перхушково, где размещаются Высшие курсы усовершенствования политического состава Красной Армии, в чуткой напряженной тишине. Стоят светлые июльские дни. Над военным городком, окруженным зеленым заслоном елей и сосен, берез и кленов, проплывают позолоченные лучами солнца редкие белые облака. Над крышами пятиэтажных домов стаи голубей. Тишину нарушает лишь мерный шаг строя: подразделения слушателей, учеба которых на курсах подходит к концу, расходятся по учебным классам.

В жилой зоне городка та же, как натянутая струна, тишина. Не слышно шумных ребячьих игр, из открытых окон не льются патефонные мелодии, да и окна-то все плотно закрыты, а на стеклах крест-накрест наклеены бумажные ленты. У подъездов — одинокие мамы с колясками. Похудевшие, невеселые лица у молодых женщин: совсем недавно все они простились с мужьями, которые уже вступили в бои где-то там, на Западном фронте.

Таким запомнилось мне Перхушково в июльские дни 1941 года. Здесь месяц назад мы, армейские политработники, вместе со всей страной услышали грозное, застрявшее в горле комом слово «Война!..».

Военная обстановка сразу же внесла в нашу жизнь и учебу свои коррективы. На час раньше перенесли начало занятий, ежедневно стали заниматься изучением материальной части стрелкового оружия, стрельбой из пистолета. В распорядок дня вклинились работы по маскировке зданий и сооружений городка, по устройству и оборудованию укрытий. Участились выходы в поле на тактические занятия. А вскоре мы лишились покоя и по ночам: почти еженощно раздавался вой сирены, звучала по радио команда: «Воздушная тревога! Воздушная тревога! Боевым расчетам занять свои места!»

Пока это проводились учебные тревоги. Но мы в мгновение ока вскакивали с коек, расторопно набрасывали на себя обмундирование и с противогазами через плечо, пистолетами на боку быстро выстраивались и мчались каждый на свое место, согласно схеме боевого расчета. По этой схеме выставлялись возле зданий и объектов посты наблюдения, на ближайшие дороги и лесные просеки выходили группы патрулей.

Так случилось и на исходе дня 22 июля. Но в отличие от предыдущих эта воздушная тревога оказалась не тренировочной, а настоящей, боевой. В подмосковное небо, в пространство Московской зоны противовоздушной обороны, следуя несколькими эшелонами, с получасовым интервалом, на высоте 2000–3000 метров, как выяснилось потом, вторглись фашистские бомбардировщики. Авиация врага силами 2-го воздушного флота (до 250 самолетов), которым командовал генерал-фельдмаршал Кессельринг, совершала на столицу нашей Родины первый массированный налет.

...С опушки леса — места моего поста — видно почти все, что происходит в западном секторе ночного московского неба. На горизонте, высоко над Москвой, высвечиваются сполохи зарев. Это рвутся и вызывают пожары вражеские бомбы. Кому-то из фашистских пиратов удалось прорваться к городу и сбросить на москвичей смертоносный груз. В бессильной ярости сжимаются кулаки. В эти минуты кого-то Из советских людей, несущих трудовую вахту на заводах или забывшихся в тревожном сне после рабочей смены, уже нет в живых, проливается кровь ни в чем не повинных моих соотечественников, рушатся здания. Как быстро докатились зловещие удары войны и до нашей родной столицы !

В скрещении лучей мощных прожекторов происходит сильная вспышка, и в тот же миг лучи, как по команде, разбегаются в стороны. Начинаю понимать, что это взорвался от прямого попадания зенитного снаряда фашистский стервятник. Глухие взрывы на какое-то время затихают, но через несколько минут все повторяется сначала. Значит, бомбят эшелонированно. Не исключено, что под прикрытием бомбежки в лесную подмосковную зону могут быть сброшены парашютисты-диверсанты, как это случилось на западной границе в первые часы и дни войны.

Внимательно исследую зону наблюдения, схожусь со своим напарником. Прислушиваюсь к ночной тишине...

Налет на Москву продолжался более пяти часов. Отбой воздушной тревоги в городке прозвучал незадолго до рассвета, и, возбужденные ночными событиями, спать мы уже не ложились. А к концу дня стали известны подробности налета на столицу. Первые группы вражеских бомбардировщиков посты воздушного наблюдения, оповещения и связи (посты ВНОС) Московской зоны ПВО обнаружили еще в районе Вязьмы. Поднятые с аэродромов ночные истребители перерезали путь врагу на дальних подступах к Москве. Над Солнечногорском, Звенигородом, Истрой, над подмосковными лесами наши истребители врезались в строй «хейнкелей», с земли по ним ударила зенитная артиллерия.

Истребители ПВО Москвы и фронтовой авиации за эту ночь сбили 12 немецких бомбардировщиков, артиллеристы-зенитчики — 10. К Москве прорвались лишь одиночные самолеты.

«Какие здания пострадали? Есть ли жертвы?..» — засыпали мы вопросами побывавших после налета в Москве товарищей. Из их рассказов узнали, что вражеские бомбы повредили Тушинский аэродром, Устьинский мост, дома на улице Осипенко, на Хорошевском шоссе. Долетели бомбы и до Кутузовской слободы, разрушены постройки около Ваганьковского кладбища.

Существенного ущерба городу налет не причинил, но жертвы были и среди населения. Защищая подступы к столице, отличился командир эскадрильи 11-го истребительного авиационного полка капитан К. Н. Титенков. Приближаясь к строю «хейнкелей», он в лучах прожекторов увидел ведущего группы бомбардировщиков и завязал с ним бой. Избрав удобную позицию, истребитель атаковал фашиста и меткой очередью поджег его. Самолет врага врезался в землю недалеко от Рузы. Остальные бомбардировщики повернули назад. За этот свой первый воздушный бой отважный пилот был награжден орденом Ленина.

Сигнал воздушной тревоги теперь раздавался в нашем общежитии почти каждую ночь. А всего за последующие тридцать ночей авиация противника совершила на Москву более двадцати налетов. Немцы ходили большими группами — от 50 до 200 самолетов, но к городу прорвалось лишь несколько десятков бомбардировщиков. От налетов больше всего пострадали жилые дома, здания культурно-бытового назначения, а не заводы и не военные объекты. Бомбы врага упали и на подмосковные села. В результате бомбардировок за этот период 736 москвичей погибли, 3513 — получили ранения.

Учеба моя на курсах завершалась, в Перхушково стали прибывать слушатели нового потока. Все с большей тревогой мы, завтрашние полпреды партии на фронте, в огне сражений, вслушивались в скупые слова сводок Совинформбюро, вчитывались в газетные строки информации и фронтовых корреспонденции. Все чаще собирались небольшими группами в свободные минуты и заводили разговор о причинах неудач на фронтах войны, охватившей огромное пространство от Баренцева моря до Черного.

Чем обусловливались развивающиеся не в нашу пользу действия на полях сражений, почему наша армия не может сдержать наступление фашистских орд, — об этом мы горячо спорили, с волнением обговаривали каждую неудачную попытку Красной Армии удержаться на том или ином рубеже. Не получая удовлетворительных ответов в опорах и коридорных дискуссиях, обращались с вопросами к авторитетным преподавателям. Но они свои суждения высказывали осторожно. Одни не очень уверенно пытались акцентировать внимание на факторе внезапности нападения, другие делали упор на притупление бдительности, неосведомленность нашей разведки, на беспечность командования приграничных округов. Высказывались, конечно, мнения и другие, в частности, о превосходстве сил противника, о более совершенном, чем у нас, оружии врага, накопленном для войны в огромных размерах.

Словом, умудренные теоретическими знаниями наши авторитеты не смогли в то время объективно и всесторонне дать оценку первоначальному, тяжелейшему для армии и всего государства периоду войны. Об этом уже в послевоенные годы скажут документы партии, исследования военных историков, труды ученых и специалистов.