Джулах вон нашел выход из положения. Жрец раздобыл себе где-то кусок древесины и вырезал из него фигурки: лошадок, грифов, людей. Вырезал даже одну башенку, похожую на Северо-Западную.
У Обхада не было умения мастерить, которое так помогает бороться со скукой. Поэтому он часами сидел у костра, вспоминая прожитое, иногда бродил по склону Коронованного и подолгу спал. Сейчас от него ничего не зависело, оставалось лишь ждать. Он ждал.
Но:
– Когда же наконец все это закончится?
Тысячник еще раз посмотрел в небо, затянутое дымной пеленой, и решил, что неплохо было бы прогуляться. Он и так почти все время на одном месте, скоро в травяной шевелюре Коронованного плешь просидит.
Обхад сказал жрецу, что собирается немного пройтись; тот кивнул и склонился над новой фигуркой.
День, конечно, был не ахти какой, и это маленькое путешествие вряд ли могло стать приятным: крики и шум, порожденные очередной атакой хуминов, смешивались со звоном колоколов и были слышны даже здесь. Но, может, у подножия утеса не так смердит.
В предыдущие прогулки Обхад не спускался так далеко: то ли от лени, то ли от нежелания привлекать внимание ятру. Горцы, правда, больше не появлялись, но тысячник был уверен: Ха-Кынгу его сообщение передали и следить за двумя обитателями Коронованного не перестали.
Тропинка, по которой он спускался, была неширокой и местами извивалась наподобие спятившей змеи. Обхад прошел примерно половину пути и решил было вернуться, но в этот момент его внимание привлекла одинокая фигурка на горной дороге, обегающей подножие Коронованного, – той самой дороге, по которой ятру привели их с Джулахом к утесу. Фигурка двигалась к Коронованному, и даже с такого расстояния тысячник мог определить, что это не горец, – по крайней мере, не похож ни на одного известного ему горца. Те были высокими и тощими, а этот человек – приземистым и плотным.
Обхад помедлил, решая, что же ему делать. Возвращаться за жрецом – не хватит времени. Нужно ловить этого «путника» самому.
Он побежал вниз, пригибаясь, стараясь, чтобы идущий его не заметил. И когда уже у самой дороги присел за валуном, выглянул, – понял: не заметил.
Человек был явно не из этих краев. Хотя кожу и покрывал загар, характерный для всех ятру, был он слабее, чем загар тех же горцев. Да и черты лица…
Так. Посох, котомка за плечом – ничего больше. Но, умеючи, можно убить и посохом. Поэтому…
Обхад прыгнул, как только идущий поравнялся с его укрытием, и схватил незнакомца за шею испытанным приемом, когда любое слишком резкое и упрямое движение плененного приводит к сломанному позвоночнику. Человек вздрогнул, дернулся и тут же почувствовал, что лучше не сопротивляться. Он замер, но – к удивлению тысячника – молчал, как будто от волнения позабыл все слова. Даже не вскрикнул.
Теперь связать руки и…
– Отпусти его, человек Пресветлого. Это кто-то за спиной, скорее всего – ятру. Но только какого демона они вмешиваются?
– Я-то отпущу, – сказал Обхад. – Главное – чтобы вы его потом не прозевали.
Он ослабил хватку и пинком под зад бросил пленника вперед.
– Уж не знаю, как вы его пропустили, но чести это вам не делает. Ха-Кынг обещал, что ни один лазутчик не проберется через ваши заставы. И что я вижу?
– Это не лазутчик. – Горцы обступили Обхада и его «добычу» со всех сторон. – Он ходит здесь уже несколько недель. Он – Обделенный.
– Что значит Обделенный? – недоумевая, спросил тысячник.
– Боги обделили его разумом и отняли способность говорить, – пояснил ятру, бывший, наверное, главным в группе. – Обделенных не трогают, на них – печать Богов.
Обхад рассмеялся трескучим смехом:
– Да? А вы не думали, что Обделенным очень легко прикинуться?
– Но он появился здесь до того, как началась война, – возразил ятру.
Тысячник покачал головой:
– Вот что, ведите-ка его наверх, в наш лагерь, да попросите прийти Ха-Кынга. Вместе и решим, что это за птица. – Обхад указал на Обделенного, поднимавшегося с земли.
Отряхнувшись, тот как ни в чем не бывало стал прилаживать на плечо котомку.
– Давайте, сопроводите его в лагерь. – Тысячник видел, что горцы колеблются, и поэтому настаивал. – Это ведь дело нешуточное. Если я ошибся, лично извинюсь перед этим человеком.
Обделенный не сопротивлялся. Когда горцы подтолкнули его к тропинке, ведущей на вершину Коронованного, он поначалу удивленно взглянул на них, но потом пошел.
В лагере было пусто. Валялась незаконченная фигурка крокодила, рядом лежал оставленный Джулахом нож. Сам жрец, как выяснилось, забрался в шалаш и крепко спал. Обхад не стал его будить, поскольку все равно до прихода Ха-Кынга не собирался ничего предпринимать. Может, конечно, я и ошибаюсь…
К его плечу прикоснулся один из ятру и отозвал к кра: с утеса. Молча показал вниз.
Достаточно было одного взгляда, чтобы понять: Юго-Восточная падет через час-другой. А может, и раньше
/смещение – последняя агония умирающих углей/
Все дело было в неожиданности. Никто и подумать не мог, что у хуминов получится прорваться именно сегодня. Поэтому и к эвакуации оказались не готовы.
Очередная атака осаждающих не сулила ничего нового, и усталые лучники вместе с инженерами мелких башенных баллист становились по местам, как проделывали это уже несколько дней подряд: так идет на тяжелую, но неизбежную работу крестьянин, которому нужно прокормить семью.
Катапульта в очередной раз вздернула кверху свою ложку, и защитники Юго-Восточной привычно пригнулись, наблюдая за траекторией падения снаряда. Тот рухнул ниже, чем следовало бы, и кое-кто уже стал подниматься, отыскивая взглядом подходящую цель для своей стрелы.
Снаряд взорвался.
Башня вздрогнула в лихорадочной попытке устоять и, конечно, устояла, потому что горючая смесь не могла быть такой уж мощной, но… В стене образовался пролом с рваными краями, к которому уже приставляли лестницы, а сбросить их было некому – всех, кто оказался поблизости в момент взрыва, сейчас можно было найти лишь в краю Ув-Дайгрэйса.
Лучники с верхних этажей осыпали врагов градом стрел, а к пролому уже послали несколько десяток, но хуминские стрелки тоже не зевали.
Штурм начался.
Южане ударили резко и жестко, не щадя себя, а уж тем более – противников. Они карабкались по лестницам так, словно от этого зависели судьбы всего мира. Поспевших к дыре ашэдгунцев встречали не люди – звери, готовые прыгнуть на человека и перегрызть ему глотку, – только бы остальные взобрались сюда без помех. Со стрелами, торчащими из тел, как обломки гладких изящных костей, с вымазанными в крови врагов и соратников телами, хумины поднимались в башню, чтобы умереть, но убить.
Ашэдгунцы дрогнули. Они не могли не дрогнуть – уставшие от постоянного нервного напряжения, вони, смерти, ошарашенные яростным напором противника. Бои уже переместились в кольцевой коридор. Бежали по лестнице арбалетчики, чтобы залпом-другим отбросить хуминов прочь, погасить атаку, остановить… Толпа нападавших смяла вставших на пути немногочисленных (зачем? – в башне-то!) копейщиков, потеряв при этом четыре пятых собственного состава; но сзади накатывалась следующая волна хуминов, поднявшихся по лестницам наверх, и арбалетчики только и сумели, что разрядить оружие один раз, а потом и их захлестнуло, смяло, поволокло, раздирая на клочки, втаптывая в пол.
Повторно – и более успешно – ашэдгунцы попытались остановить врага на лестнице. Это удалось, хотя и ценой больших потерь; южане отхлынули, закрепляясь на захваченном этаже.
Хранитель Хиффлос приказал готовиться к отступлению. Это было продиктовано не трусостью, а лишь объективным анализом ситуации. Лучники на стенах не могут помешать хуминам подниматься в пролом, и скоро, когда количество южан в башне достигнет критического числа, те просто выльются на лестницу и начнут медленно, но неотвратимо вырезать всех защитников. Следовательно, дальше оставаться в Юго-Восточной – чистейшей воды самоубийство.
