Я добираюсь до самого верха. Ориентируюсь. Освещение работает только до четвертого этажа. Я чиркаю спичкой и волчьим шагом скольжу по коридору, разглядывая визитные карточки, пришпиленные на дверях. Вот пожелтевший листок бумаги, на котором черным выделяется имя проживавшего там человека: Иван Костенко.

Я замираю и прислушиваюсь. Ни звука. Посмотрим...

Из комнаты в гостинице я заметил свет, да или нет? А моя подружка тоже ошиблась? Невозможно, чтобы она перепутала, когда показывала мне окно. А известный скелет, она связывает его со своей профессией. Хватит напрягать мозги. Поскольку я уже здесь, не стоит уходить с пустыми руками. Я ощупываю дверь в поисках ручки. Естественно, ничего нет. Ладно. Ну что ж, придется пустить в ход отмычку. Я... "Тихо, Нестор! Ты ничего не слышишь? За дверью кто-то есть, старина. Ты не слышишь? Да. А что? Словно металлический звон. Как будто... " Я сейчас увижу, что это такое. Я вытаскиваю отмычку и ковыряюсь в замке. Замок поддается. Может быть, не так легко, как Софи Демар, но поддается. Я тихонько отворяю дверь. В комнате темно. Естественно. Я сжимаю в руке мою пушку. А сейчас, осторожно. Я вспоминаю о том, что со мной произошло совсем недавно на улице Пайен, в 15-м парижском районе. Я вошел в такую же темную комнату, а за дверью кто-то был, и только я успел переступить порог – бум! – получил по кумполу. Нет, больше не надо. Я резко толкаю дверь и захлопываю её ударом ноги. Дверь защелкивается, я делаю шаг вперед... спотыкаюсь о какую-то чертову скамейку и растягиваюсь во весь рост на полу под перестук раскачивающихся костей. И поскольку от судьбы не уйдешь, получаю причитающийся мне удар по голове.

Это легкий удар, оглушивший меня всего лишь на несколько секунд. Я встряхиваюсь, затем прислушиваюсь, затаив дыхание. Скелет по инерции продолжает потихоньку шевелить голыми костями в медленном танце смерти. Ночной ветерок шевелит занавеску на окне, её кольца поскрипывают на металлическом карнизе. Это – тот звук, который натолкнул меня на мысль, что в комнате кто-то есть. Приходится признать очевидность: если в этой комнате и был кто-нибудь, сейчас уже никого нет. А что касается того, что свалилось мне на голову, я устанавливаю предмет при свете спички – это военная каска. Она висела на стене, от сотрясения свалилась и не промазала. Это – новый способ Бурма. Я его задействовал впервые. Элен предсказала, что знаменитый детектив схлопочет по черепу, но, поскольку не нашлось никого, кто бы выполнил эту работу, он позаботился об этом сам, чтобы не дать соврать хорошенькому язычку своей секретарши. Отлично. Все это очень прекрасно, но будем серьезнее. Надо заняться чем-то полезным. Например, зажжем свет. Здесь не хватает самого элементарного комфорта. Ни газа, ни электричества. Я обнаруживаю свечу. Зажигаю. Эх, черт побери! Этому казаку, наверное, было очень весело один на один со своим скелетом при таком зловещем колеблющемся свете. Я разглядываю скелет. Тот самый, одноногий, о котором шла речь. Так, нравится это или нет Марку Ковету, у него всего одна нога. И это точно женский скелет. Тазовые кости у женщины шире, чем у мужчины. Я шарю по ящикам и нахожу в одном из них складной метр. Приступаю к обмеру скелета. Вчера пополудни, после телефонного разговора с редактором "Крепюскюль", я поинтересовался, как выглядел генерал Горопов. Этот скелет на добрых десять сантиметров выше генерала. По этой причине, а также потому, что он принадлежал женщине, его нельзя приписать генералу. И я даже не могу понять, огорчает это меня или нет.

Я ставлю на ноги табурет, о который я споткнулся, сажусь и закуриваю трубку, глядя на скелет. Он все еще покачивается, словно хочет меня соблазнить. Ну и кокетка! Я думаю о свете, который мы с девицей видели из окна гостиницы. Здесь кто-то был. Кто-то, кто отвалил, прежде чем я пришел. Что же делал тут этот кто-то? Что хотел? Что искал? Что? Что? Что? Это же бросается в глаза. Говорят, что добрая кость придает блюду особый вкус.

На следующий день в прессе нет ни слова об Иване Костенко. Это нормально. Хроника дня стареет быстрее, чем актеры-совладельцы "Комеди-Франсэз". Одна новость вытесняет другую. Вчера это был сверкающий фейерверк в честь бывшего белогвардейца, только о нем и говорили. А сегодня герой дня – совсем зеленый дрянной ревнивец, который изрешетил из пистолета предмет своей любви, а затем застрелился сам. По крайней мере, таким образом можно быть уверенным, что у него не будет потомства.

Итак, ни слова о Костенко как раз тогда, когда мне хотелось бы побольше узнать о нем. Меня не очень вдохновляет перспектива идти вытряхивать какие-нибудь сведения из Марка Ковета, но все же это менее опасно, чем обращаться к полицейским.

Поэтому я звоню своему приятелю, назначаю ему свидание и направляюсь в редакцию "Крепю".

Журналист-универсал глядит на меня своими водянистыми глазами – единственный орган в его теле, где еще осталась вода.

– Ну что, старина Бурма? Вы разнюхали жареное? Я отвечаю ему:

– Во всяком случае нечто таинственное.

– Скажите мне, вы что, влезли в это дело не очень удачно?

– Честно говоря, я натолкнулся на целый ряд странных событий. Возможно, что я их связываю произвольно одно с другим. Это все. Будьте добры, не пытайте меня больше. Если будет сенсационный газетный материал, я вас не забуду. Вы сказали мне, что сделали снимок этого скелета. Можно посмотреть фотографию?

– Вот она.

Он вынимает из ящика фотографию. Она могла бы быть получше, но я не член художественного жюри. На ней у скелета две ноги. Может быть, не полностью, но во всяком случае, у него на ноге больше костей, чем я видел этой ночью (в мои намерения, конечно, не входит рассказать Марку о моей маленькой экспедиции на улицу Жубер). Я возвращаю ему фотографию.

– Никакой ошибки. Это – не скелет об одной ноге. Тогда как тот, который продали на аукционе, был одноногим, а скелет, принадлежащий Костенко, был куплен на аукционе.

– Да. И что это означает?

– Я вам отвечу так же, как вчера по телефону. Я ничего не знаю. Если только это не означает, что они на аукционе распродали целый залежавшийся фонд какого-нибудь кладбища.

Марк Ковет закуривает сигарету:

– Это стало бы известно. Вон сколько шуму подняли вокруг этой одноногой.

– Потому что это курьез. Целый скелет, вероятно, более банален, более обычен.

Он кивает головой и улыбается:

– Нет. Скелеты целые и нецелые по улицам не бегают.

– Предположим. Костенко его в самом деле купил на аукционе?

– У него нашли бумагу, подтверждающую это.

Я пожимаю плечами:

– Оставим эти кости. Они практически ничего не дают. А кроме этого, никаких новостей? Я вижу, что газеты – как ваша, так и другие, – безмолвствуют на этот счет. Это приказ или больше нечего сказать?

– Больше нечего сказать. Конечно, можно было бы продолжать тянуть резину – это азы нашей профессии, но у нас не хватает места. Во всяком случае, от полиции не получено никаких запретов. Это не то дело, которое их волнует. Они не предполагают, что это самоубийство будет иметь какие-нибудь сенсационные последствия. У вас, естественно, другое мнение?

– Я вам повторяю: мне об этом ничего не известно, я продвигаюсь ощупью. Кстати, по поводу тянуть резину: то, что вы писали вчера о "решающем свидетельстве" Костенко после исчезновения генерала Горопова, – это журналистский фокус или это обосновано? Читая вас, я не могу удержаться от мысли, что, несмотря на "решающее свидетельство", это дело так и не было распутано.

– Здесь не обошлось без блефа, – признается Ковет. Он прикуривает новую сигарету от окурка предыдущей: – Я написал это, не проверив моих источников информации, и не счел нужным опровергнуть в сегодняшнем номере. Это не имеет значения, и я еще раз говорю вам: у нас не хватает места. Но я осведомился у полицейских. Настолько, насколько они еще об этом помнят, в 1939 году произошло следующее: Костенко хотел дать показания...