В руке Грик сжимал глефу с длинным древком и толстым рубящим клинком, который был стар и зазубрен от тысяч убийств.

— Я покажу тебе слабость, Голгоф. Ты поймешь, что такое слабость, когда упадешь на колени, моля о смерти.

Глефа рассекла воздух в руках Грика, который неуклюже подбирался все ближе. Голгоф напрягся, чувствуя, как лед внутри него тает. Быть может, именно гнев вел его вперед? Быть может, лишь ненависть могла победить?

Грик рявкнул и обрушил глефу на пол, прорубив меха и вогнав клинок в землю. Голгоф взмахнул топором, целясь в торс вождя, но тот оказался неожиданно быстр и метнулся назад так, что он даже не разглядел движение. Тупой конец глефы врезался в грудь Голгофа. Он покачнулся, отступил назад и почувствовал, как тяжелый клинок, рухнув сверху, вгрызся в обожженное плечо. Острие глефы прорезало стену из шкур, внутрь хлынул свет. При свете дня кожа Грика оказалась бледной и землистой. Вождь взревел, когда Голгоф откатился от него.

От рева рот Грика полностью раскрылся. Он простирался от верхней губы до нижней части груди — огромная, мокрая, красная пасть, усеянная неровными зубами, с пульсирующим в глубине поблескивающим куском темной плоти. Голгоф с трудом поднялся, и Грик ринулся на него. Громадная пасть с мокрым треском захлопнулась в одной ладони от его лица.

Голгоф мощно размахнулся, и топор укусил Грика в руку, лишь разгневав чудовищного воина еще больше. Грик ударил, и Голгофу пришлось отскочить назад, чтобы его не выпотрошило. Он отбил еще один удар вождя и ощутил его звериную силу.

Грик был животным. Монстром. Невероятно сильный и столь же быстрый и смертоносный, сколь искаженный. В драке, в которую скатывалось их состязание, Грик победил бы лишь за счет силы и кровожадности. Этого не должно случиться. Шансы на то, что Голгоф хотя бы переживет путешествие через горы, были крайне малы, но он добрался сюда, в шатер вождя, и встал перед своим врагом. Сейчас он не потерпит неудачу.

Контроль — это главное. Грик — зверь, он не владеет контролем. Голгоф может стать чем-то большим. И именно так Голгоф его убьет.

Он не разрубит живот Грика и не отсечет ему голову. Этот верзила слишком велик и могуч, чтобы Голгоф мог сразить его одним героическим ударом, как он отсекал головы более слабым в те дни, когда Крон еще не научил его, как стать выше.

Скорость, сила и точность, которые дал ему Крон, еще крепче слились воедино, стиснутые ледяными прутьями контроля. Голгоф загнал все свои инстинкты в клетку, где мог командовать ими, как солдатами. Он хотел вогнать лезвие топора в живот Грика — и пообещал себе, что сможет это сделать, если будет терпелив. Его дух воина требовал сбить Грика наземь и растоптать его мутантскую морду — Голгоф заставил голос умолкнуть и приказал телу уворачиваться и парировать, пускать кровь и ослаблять оппонента, подливать масла к ярости и страданиям Грика, чтобы он совершал ошибки.

Вождь уже, похоже, замедлился, взмахи глефы потяжелели. Голгоф встретил вражеский клинок топором и отвел его в сторону, разгадал возвратное движение и увернулся от него. Лезвие топора задевало кожу Грика, и с каждым порезом тот ревел, болтая жутко растянутой нижней челюстью и разбрасывая нити слюны. Голгоф парировал и наносил контрудары, топор так и порхал в его руках, а кровь Грика впитывалась в меховые ковры, и куски срезанной кожи свисали с тела вождя. Грик был в ярости, каждая рана делала его все злее, гнев и боль затмевали его рассудок. Он снова и снова атаковал и колотил глефой, но только промахивался и уставал, в то время как Голгоф сдерживал себя и медленно, терпеливо выпускал кровь врагу.

Голгоф знал, что за ними наблюдают другие, глядя сквозь разрывы в стенах шатра — воины Грика и даже выжившие представители его собственного отряда. Они знали, что лучше им не вмешиваться. Грик ни за что бы не простил того, кто одержал бы победу вместо него, и никто не хотел рисковать, помогая Голгофу, чтобы не оказаться вдруг на стороне проигравшего. Битва превратилась в поединок, и только одному суждено было победить.

Грик уже почти повалился на колени. Голгоф шагнул в сторону, уходя от неуклюжего выпада, и рубанул сверху вниз. Топор вонзился в заднюю часть бедра и перерубил сухожилие. Вождь рухнул, тяжело дыша, как истощенная лошадь. Его лицо было затянуто стеклянистой пленкой пота, красные глаза померкли и кровоточили. Силы покинули его, и клинок глефы опустился к полу. Он поднял взгляд на Голгофа, стоявшего над ним.

Он увидел в его глазах не ненависть и не ярость. Это был контроль.

Голгоф вогнал топор в затылок Грика и разрубил позвоночник там, где он присоединялся к черепу. Контроль.

Несколько мгновений Грик пытался подняться, словно думая оправиться от смерти и сражаться дальше. Потом последние капли энергии покинули его, и чудовищная туша повалилась на пол, испустив последний хрип из похожего на пещеру рта.

Повисла тишина. Воины и люди племени, собравшиеся рядом с шатром, задержали дыхание, когда Грик умер, не в силах поверить, что это правда. Теперь их вождь был мертв.

Голгоф знал, что они могут убить его сейчас, если захотят. Это ничего не значило. Грик умер. Изумрудный Меч получил шанс выжить. Он сделал свое дело.

Всю свою взрослую жизнь он так или иначе планировал эту победу. Может быть, это было заклинание разума, которому его научил Крон, но Голгоф по-прежнему чувствовал холод внутри. Пустота в душе, которую он мечтал заполнить триумфом, никуда не делась. Может, он сделал нечто большее, чем убийство человека?

Изумрудный Меч все еще мог разложиться и распасться. Горные народы могли разойтись и никогда не стать едиными под властью Меча, только чтобы их поглотила империя леди Харибдии или какая-нибудь другая сила, которая придет после нее. Даже воспоминание о Стрельчатом Пике увянет и превратится ничто, растворится в морях легенд Торвендиса.

Голгоф мог умереть в этот самый миг и все равно он соткал историю, достойную рассказов. Но долго ли она проживет? Когда о жизни человека больше не рассказывают историй, тогда он умирает по-настоящему. Величайшие легенды подарили своим создателям вечную жизнь. Может быть, Голгоф станет чем-то большим, чем еще один убийца?

Он вышел из шатра. Резкий солнечный свет почти что причинял боль. Жители города Грика пялились на него, на этого окровавленного воина с обугленной, сочащейся сукровицей рукой и слипшимися от крови волосами, который моргал на свету.

Нет. Это больше не был город Грика.

Голгоф увидел в толпе Хата, один глаз которого опух так сильно, что закрылся, и был покрыт коркой запекшейся крови.

— Собери людей со сторожевых башен, — приказал Голгоф. — Уберите шатер, и пусть они найдут где-нибудь место, подходящее вождю. И позови целителей, мы все в крови и изранены.

Хат кивнул, повернулся и начал выкрикивать приказы. Голгоф, хромая, подошел к Тарну, который все еще сжимал по влажному кинжалу в каждой руке, с лицом, забрызганным кровью полудюжины людей. Должны были остаться старейшины и приемыши, которые все еще верны памяти Грика. Тарн был замечательным средством справляться с подобными препятствиями.

Да, новому вождю Изумрудного Меча предстоит многое организовать.

Пракордиан, как решил Фаэдос, оказался полезен.

Хотя его преданность пантеону Хаоса вызывала сомнения, умение Пракордиана говорить с мертвыми наконец-то навело ковен на четкий след отступника. Семь дней назад болтеры Несущих Слово и меч самого Фаэдоса не оставили в храме ничего живого, но даже смерть не могла замолчать того, что хотел услышать Пракордиан.

То, что послушник уже был убит, не остановило его — фактически, это делало все легче, потому что у мертвеца было мало средств обороны. Колдовство заставило губы открыться и говорить, приказало дышать разорванным легким и вспоминать — превращенному в пульпу мозгу. На каменном полу храма, под вздохи леса цепей над все еще дымящимися рваными знаменами, Пракордиан выяснил правду.