Голгофу не было дела до своих воинов. Холод контроля говорил ему, что ему никогда в действительности не было до них дела, потому что они, в конечном счете, не имели никакого значения для его цели. Если они принесут ему пользу, умирая, то пусть так и будет. А если кому-то из них удастся выжить, то новый Изумрудный Меч прославит их за силу. Но сейчас в мире не было ничего существенного, кроме колдуна и злобного Грика, прячущегося за прутьями магической клетки.

Каждый шаг давался с боем. Многорукий Затронутый отбил дюжину его ударов, и тогда Голгоф призвал на помощь медведя, отшвырнул уродливого воина в сторону ударом щита и вмазал его в бок повозки, проломив череп. Один из стражников попытался подрубить Голгофу ноги, но тот со скоростью птицы ушел от удара, развернулся на одной ноге и всадил лезвие топора ему в шею, не сбившись с шагу.

Огонь исчез. На смену ему пришел холод, считывающий каждое движение и диктующий, как чередовать удары и контрудары. Он пригнулся, спасаясь от копья, расколол щит, пнул в лицо воина за щитом и вспорол ему живот, пока тот падал. Голгоф увидел стрелу на лету и поймал ее щитом, а потом тем же движением впечатал край щита в лицо ближайшего врага и раскрошил ему челюсть.

Колдун, должно быть, увидел, как Голгоф прорубается сквозь воинов Грика, потому что вдруг загорелся синим огнем и отвел руку назад, как будто готовясь метнуть копье.

Он швырнул голубой разряд молнии прямо в своего врага. Реакция Голгофа была сверхчеловечески быстра, но копье энергии все равно вскользь прошло по боку, от грудной клетки до колена, и разбило его щит, как стекло. Воин упал наземь, синее пламя трепетало на его меховом плаще и шипело, прожигая кожу. Он сорвал плащ и перекатился, пытаясь потушить огонь о пропитанную кровью землю. Прежде чем врезаться в него, магический разряд прошел через пять-шесть человек, пробивая тела и отделяя конечности, и останки раскидало всюду вокруг. Воинов Голгофа осталось мало, все были окружены солдатами Грика, и многие отшатнулись от внезапного выплеска энергии, покрытые дюжинами мелких ран.

Огонь потух, но боль не исчезла — Голгоф все еще горел, его кожа и жир плавились, жар угрожал пройти до мускулов и сжечь их, сделав его беспомощным. Но он и прежде превозмогал боль и знал, как совладать с ней еще до того, как Крон научил его покрывать душу ледяной броней. Боль можно было игнорировать. Опасность неудачи — нет. Голгоф приказал телу подчиниться и с трудом встал на ноги. Он отбросил дымящиеся остатки щита и подобрал короткий меч из отрубленной руки, лежащей на земле. Следующим препятствием были охранники колдуна, и Голгоф отказывался сдаваться теперь, когда был так близок к цели. Он поймал топором копье первого врага, вонзил меч ему в живот, выдернул и метнул его в шею следующего. Третий был крупным мужчиной с лицом, обветренным от многих лет охоты в горах, и бесчисленными косичками в волосах, каждая из которых означала убийство. Голгоф увидел, что колдун вот-вот выпустит еще одно заклинание, схватил здоровяка за руку и выставил его между собой и чародеем как раз, когда град игл из расплавленного серебра вылетел из его рук. Они пронзили тело воина, и многие прошли насквозь, впившись в плечо Голгофа, усеяв лезвие и обух его топора и пробив тыльную часть ладони. Жаркие копья боли присоединились к мукам от ожогов, которые он и так едва мог вынести.

Голгоф швырнул мертвого воина на последнего стражника и переключил внимание на среброкожего чародея. Это был долговязый человек с удивленными глазами, явно не воин. Он снял с пояса короткий меч, но топор Голгофа разрубил его клинок и обратным движением прошел сквозь шею колдуна.

Голова откинулась назад, держась на клочке кожи, бледная, похожая на молоко кровь брызнула из раны. Кожа колдуна съежилась, магическая сила хлынула наружу из тела, из разрывов в горящей плоти вышли лучи синего света. Тело распалось на глазах Голгофа, остались только хрупкие обугленные кости, которые упали наземь. Световые прутья замерцали и потускнели, и внезапно клетка полностью исчезла.

Голгоф увидел, как другие воины бегут на помощь охранникам Грика, но их было мало, и они не были подготовлены к встрече с таким, как он. Он побежал к шатру Грика, зарубая топором любого, кто вставал на его пути. Женщины кричали, мужчины выли проклятья — выжившие воины Голгофа помчались за ним, пробегая сквозь палатки и прорубая путь сквозь собравшуюся толпу.

Голгоф не обращал внимания. Огромный шатер вождя нависал над ним, тайные символы на нем горели от насилия, творящегося столь близко. Голгоф перепрыгнул через один из костров, окружающих шатер, пинком отправил горшок с кипящим варевом в лицо воину, который его преследовал, и вдруг оказался у самой цели.

Он прорвал стену шатра, вернее, шкура сама разошлась в его руках. Внутри было темно, воняло потом, мясом, немытыми телами и дымом. Там что-то зашевелилось, и Голгоф различил людей, разбегающихся подальше от него — наложниц и катамитов Грика, которые спасались от этого призрака бойни.

Голгоф шагнул внутрь, его ноздри наполнились густым дымом. Когда глаза приспособились к мраку, он увидел, что крышу поддерживают высокие столбы, с которых на длинных сухожильных веревках свисают трофеи — кости и отрубленные руки. Сгнившие остатки старой еды лежали разбросанными по грязным мехам, которые покрывали землю, всюду лежали полусъеденные туши зажаренных на вертеле животных и пустые глиняные бутыли из-под эля.

В центре шатра стоял трон вождя. Он был сделан из изрытой, потемневшей от времени кости — легенды гласили, что это были кости небесного кита, которого когда-то повергли предки племени. На троне восседала массивная лохматая фигура, сверкая во мраке темно-красными глазами.

— Слабокровный вождь Грик, — медленно проговорил Голгоф. — Я, Голгоф, пришел, чтобы возглавить Изумрудный Меч. Слишком долго Меч тупился. Я снова наточу его. Подчинись, и твое имя сохранится, хотя ты и погибнешь. Воспротивишься — и я сделаю так, что о тебе не останется даже воспоминания.

Фигура улыбнулась, сверкнув в темноте яркими белыми зубами в невероятно широком рту.

— Ты слишком долго прожил вдали от моего города, безродный щенок. Ты ничего не можешь понять.

Голос был мрачный и густой, как патока.

Грик встал. Он был на две головы с лихвой выше, чем Голгоф.

— То, что ты называешь слабостью — сила. Я мог бы дюжину раз завоевать племена, но растратил бы жизни своих сородичей из-за какой-то мелкой вражды. Горы Канис могли бы стать моими, и я бы заплатил за никому не нужное горное королевство кровью своих людей. Люди Меча — это не безмозглые варвары, которые воюют, чтобы придать своей жизни смысл. Я увидел иной путь. Когда мои покровители увидят, что я достоин, я стану богом, а Меч будет моим храмом. Ты и представить не можешь мои планы. Ты не можешь вообразить, что я знаю.

Грик был Затронутым. Не стоило удивляться — у тех, кого изменили ветра магии, разум зачастую был так же изуродован, как тело, а Грик был явно безумен. Но Голгоф ожидал старого, ожиревшего или слабого человека, возможно, хорошо натренированного, но не способного противостоять его мощи. То, что он был Затронутым, вносило элемент случайности — у Грика могло быть сколько угодно скрытых сил и деформаций тела. К тому же вождь был на своей территории.

Грик подошел ближе. Он сбросил с плеч толстые меха, и Голгоф увидел, что перед ним стоит огромное мускулистое существо. Лицо было плоское, как будто вдавленное, прямые черные волосы липли к лицу от жира и пота. С его ртом что-то было не так — уголков у него не было, он изгибался и уходил вниз по обеим сторонам горла, исчезая под многослойной одеждой из шкур и кожи. На лице Грика горели светящиеся ямы глаз, без зрачков, без радужки, без век.

Голгоф взвесил в руке топор, на лезвии которого постепенно таяли серебряные иглы чародея. Он знал, что едва не утратил контроль в схватке у повозок. Теперь над ним смеялось это ненавистное существо, эта пародия на человека, которая хвасталась, что использует Изумрудный Меч как орудие для достижения собственных целей. Он старался сохранить ледяное сердце, не дать ему растаять. Ему надо было удержать свою мощь под контролем, хотя всю жизнь он выпускал гнев на волю, чтобы преодолеть все препятствия.