– Закрой свой рот, не то проглотишь свой язык! Я пока разговариваю не с тобой, жалкая подстилка, – сказано это было так, что он оступился, не сделав и шага, так будто его и правда ударили по голове.
– Ну так что, старик, может все же ответишь? Жил на свете жестокий человек по имени Вергилий. И люди не даром его не любили…
– Заткните ее немедля! Заткните же ей рот! – великий Инквизитор в буквально смысле слова завизжал будто его резали живьем. Одной свободной рукой он схватился за лоб, продолжая держать розгу в другой руке. Он начал качаться из стороны в сторону и на глазах его выступили крупные слезы. – Пусть она сдохнет, пусть захлебнется собственной кровью, только заткните ей пасть!
Приказ его был более чем красноречивым, только вот никто даже не двинулся с места. Писарь понял, вдруг, что не может встать, потому что на плечи ему будто легла гранитная плита, вдавившая его в пол. Молодой Инквизитор также с ужасом осознал, что не может даже пошевелиться или хотя бы моргнуть по собственной воле, а палач замер словно каменное изваяние, сжимая в руках темные клещи, опущенные в стальную жаровню с углями. Внезапный сильный порыв ледяного ветра, которого тут попросту не могло быть, разом ударил всех, кто находился в подвале точно прямо перед ними началась свирепая зимняя буря, а тяжелая дверь за их спинами с гулким грохотом закрылась, жалобно лязгнув стальным кольцом ручки и щелкнув всеми замками затворов за раз.
Лилея из Семериван вдруг засмеялась и это смех ей уже не принадлежал. Он не был ни мужским, ни женским и по сути своей он вообще не мог быть человеческим. Это смеялось само зло. Чистое и граненное словно алмаз. Настоящее зло, которое давно и безнаказанно ходило среди людей, притворяясь кем-то иным и безнаказанно совершая то, что задумало бесконечно давно. Она дернула обеими руками и с лязгом сорвала кандалы с цепей так, если бы они были не выкованы из сырой стали, а состояли из хрупкого и колкого льда. Звенья и лопнувшие железки цепи безжалостно и глухо звякнули о каменный пол.
– Жалкие глупцы! Все вы всего лишь марионетки и игрушки в руках сил, которые вам неведомы и неподвластны. Отчего же каждый из вас в этом мире начинает вдруг мнить себя кукловодом. Ты не знаешь одного, несчастный и жалкий старик. Каждый раз, когда твой отец поднимался к тебе, каждый раз, когда преодолевал путь от стола, где заливал себе в глотку вино, его за его грязную руку придерживал я. Это я подливал ему крепкое дешевое пойло в кружку. Я провожал его к твоим дверям снова и снова, чувствуя тот ужас, что рождался внутри тебя и убивал твою душу. Я был рядом в темноте, которой ты так сильно боялся всю свою жизнь. Я был рядом, когда он истязал тебя, превращая в чудовище, которое мне было так нужно. Я говорил с ним голосом, который он слышал, заставляя его продолжать делать то, что он делал, снова и снова. Я был в том темном углу, в который ты всегда так боялся заглянуть, зная как каждый ребенок, что именно там живет настоящее зло. На самом деле именно так это и было. Что ты вознамерился сделать теперь, никчемная тля? Отыскать великого демона и предать его расправе, прибегнув к святой воде, молитвам или огню? А может быть ты так сильно искал меня, чтобы присоединиться к моим замыслам и стать моей половой тряпкой? Во что ты полез, убогое ничтожество? С кем вздумал тягаться? Как ты думал я попал к тебе? Свалился с неба? Выполз из-под земли? Чтобы найти меня, старик, тебе нужно было просто назвать мое имя и посмотреться в зеркало. В целый десяток зеркал. Я всегда был рядом с тобой и всегда буду. Я всегда рядом с такими как ты. Все вы тут очередное утверждение того, что я был прав на счет людей. Вы сами и есть самое кошмарное зло, по сравнению с которым я просто скромный странник между мирами. Твоя роль в этой истории была короткой и жалкой, как и ты сам.
Кто-то начал стучать в дверь со стороны лестницы, сначала осторожно. Очевидно пришли палачи и писарь, за которыми спешно посылал великий Инквизитор. Теперь люди по ту сторону недоумевали отчего дверь была заперта и их не пускали вовнутрь.
– Итак. Сначала ты! – слепая девушка указала запачканной в саже рукой на палача, который по прежнему держал в руках страшные клещи. Тот вздрогнул, как от сильного удара, и руки его вдруг сами собой начали подниматься вверх будто кто-то крепко держал против его желания, поднимая их вверх, было видно, что он сопротивлялся что было сил, но все было тщетно. – Открой рот, Вильям! – попросила она спокойно и с мягкостью в голосе, от которой бросало в холодную дрожь и страх рвался наружу словно приступ сильной пьяной рвоты. По лицу, густым бровям и черной бороде палача струился пот, но он открыл рот покорно словно ребенок, который в храме собирался причастится глотком сладковатой священной воды. Могучие руки безжалостного мучителя дрожали, но даже бросить раскаленные щипцы у него никак не получалось. Вместо этого он со сдавленным и глухим криком безжалостно вставил себе раскаленную до бела сталь между зубов опалив густую бороду и оплавив пухлые губы. Он упал спиной назад, грохнувшись на пол словно жирное мясное бревно, мыча и глухо воя, но продолжая против своего желания и дальше проталкивать каленую сталь все глубже себе в глотку. Скоро он совсем перестал издавать какие-либо звуки и выпустил рукоять страшного инструмента пыток, безвольно раскинув в сторону руки и больше совсем не шевелился. Щипцы продолжали жутко торчать из его лохматой черной головы как погребальный языческий столб из свежевырытого кургана, а в воздухе повис тяжелый и тошнотворный запах паленого мяса.
Никто по прежнему был ни в силах двинутся с места, пошевелить даже пальцем или что-либо сказать было совершенно и невыносимо невозможно.
Всех людей в камере пыток до единого сковала чья-то безмерно сильная и злая воля словно вморозив их в непроницаемую толщу льда и не было у них никаких сил ей противостоять.
– Теперь ты! – она резко дернула правой рукой, указав на священника, служившего у Инквизиции писарем и составлявшим протоколы допросов людей, которых подвергали пыткам. Что-то свистнуло в полумраке и длинная черная увесистая цепь одна из множества висевших под потолком словно ожившая кобра ударила стальными хвостом сидевшего на стуле служителя культа, с треском расколов ему череп будто длинный кухонный нож сахарную дыню к позднему ужину. – От чего же вы не молитесь, святые отцы? Вы же священные служители Света, неужто вы никогда не знали, что молитва с верой отгоняет зло от людей? Или сейчас вам вдруг стало совершенно понятно, что от таких извергов и душегубов как вы зло ничем отогнать будет никак невозможно.
Она крутанула пальцем вытянутой руки словно наматывала на него тонкую шелковую нить. Еще одна цепь, щелкая литыми звеньями, обвилась вокруг тонкой шеи Амелия-Тарви. Он едва смог охнуть, когда его медленно как барана на вертеле потянуло вверх. Он хрипел и дергал ногами, отплясывая жуткий танец, скребя и хватаясь руками за ржавую сталь, сжимавшую ему горло. Довольно скоро он тоже затих, монотонно раскачиваясь из стороны в сторону.
Перепуганные не на шутку люди на лестнице уже давно и окончательно сообразили, что внутри камеры допросов творилось что-то неладное. Кто то начал ломать дверь, не дождавшись ответа, к несчастью это была крепость и сделать подобное было крайне непростой задачей даже для людей с большим опытом.
– А ты у меня остался на сладкое! – она снова перенесла руку в сторону и указала тонким и длинными пальцем на самого Иоганна-Вергилия.
Старик вскрикнул, поняв, что его правой рукой, которая по прежнему сжимала тугой прут, какая-то неведомая сила начала править словно корабельным рулем. Он старался сопротивляться, но как и со всеми до него это было совершенно бесполезно. Великий Инквизитор поломал соленую лозу пополам, содрав руки в кровь и размочалив рыхлые волокна в некое подобие уродливой кисти. А после он медленно и с диким криком воткнул себе обломок розги в правый глаз, который был не в силах даже прикрыть от неминуемого ужаса того, что он сам с собой творил. Хриплый и визгливый крик сотряс стены камеры пыток. И Тьма была свидетелем, что эти стены слишком привыкли к подобному.
